Движение возобновил он, Гракх Бабёф.
В своем «Трибуне народа» он призвал народ к продолжению борьбы.
Он указал на «мирное восстание» как на единственный действенный способ ликвидации козней демагогов, ложных «друзей Равенства» и восстановления народного суверенитета, без которого переход к совершенному равенству невозможен.
Но он недооценил врага.
Он не учел того, что фрероны и тальены, вопя о «свободе» и «законности», втайне от всех сумели вооружить себя большими силами принуждения и подавления. Теперь «мирным восстанием», наподобие антижирондистского 31 мая, уже ничего сделать было нельзя.
Это показал жерминаль.
Но даже и не вполне «мирное» восстание, даже вооруженное выступление всего плебейства столицы или всех рабочих Тулона теперь уже было недостаточным, чтобы обеспечить победу силам демократии.
Это показал прериаль.
После прериаля, напуганное размахом народного движения, правительство резко подалось вправо и попало в объятия самой крайней реакции.
Разнузданный белый террор, при явной поддержка сверху, охватил всю страну.
Какие бы то ни было возможности для «мирных» или «полумирных» форм борьбы оказались полностью исчерпанными. Более того, санкюлотам грозило полное уничтожение.
«Мирные восстания» и стихийные народные выступления — всё это оказалось слишком слабым лекарством при слишком запущенной болезни.
Нужно было готовить всеобщий взрыв несокрушимой силы.
Готовить тщательно.
Этим должна была заниматься узкая группа лиц, беззаветно преданных делу равенства и способных подготовить массы как теоретически, так и практически.
Следовательно — тайный заговор.
Заговор во имя Равенства.
К такой мысли, увенчивающей его Великий план, Бабёф постепенно пришёл в аррасской тюрьме Боде. Дальнейшие манипуляции правительства ещё более укрепили его в этом решении.
61
Потворствуя изуверам и роялистам, термидорианцы стремились окончательно выбить почву из-под ног патриотов. Чтобы раз и навсегда покончить с надеждами на проведение в жизнь демократической конституции 1793 года, они приступили к созданию новой, своей конституции, которая обсуждалась в Конвенте с 5 мессидора по 5 фрюктидора (23 июня — 22 августа 1795 года) и в дальнейшем получила название «конституции III года Республики».
Новая конституция отвергала демократию и утверждала политическую власть за богатейшей буржуазией. Подобно конституции 1791 года, она восстанавливала высокий избирательный ценз и делила всех граждан Франции на «активных» и «пассивных», подразумевая под первыми только крупных собственников. Законодательная власть вручалась двум палатам: Совету пятисот, вырабатывающему законы, и Совету старейшин, утверждавшему их.
Исполнительная власть возлагалась на Директорию из пяти членов, избираемых Советом старейшин; она подлежала ежегодному обновлению на одну пятую своего состава. В ведении Директории находилась внутренняя и внешняя политика, а также все вооруженные силы республики; она назначала ответственных перед нею министров и высших правительственных комиссаров, контролировавших выборные судебные и административные власти; кроме того, согласно статье 145 конституции, Директория могла в случае обнаружения «заговора» арестовывать и допрашивать арестованных без вмешательства судебных органов.
Конституция III года не могла вызвать у Бабёфа и его соратников ничего, кроме глубокого возмущения. Журналист называл её «монументом тирании», дающим народу вместо одного пятерых королей, «под бесстыдно-лживым названием республиканской конституции».
И однако, принятие новой конституции сеяло известные иллюзии среди политических заключённых: кое-кто верил, будто следует ожидать амнистии и скорого освобождения. Даже сам трибун Гракх отдал известную дань этим надеждам; во всяком случае, он, возобновив переписку с Парижем, пошёл на то, чтобы обратиться к некоторым из своих могущественных врагов, в том числе к издателю Гюффруа, с просьбой о ходатайстве и поддержке: уж очень хотелось ему поскорее вырваться на свободу! Эту сомнительную тактику Бабёф называл «макиавеллизмом правого дела».
Жермен не одобрял подобных попыток своего духовного вождя: он считал их не очень принципиальными и, главное, совершенно бесполезными. И конечно же молодой гусар был абсолютно прав.
62
Нет, в это время солнце свободы ещё не желало светить Гракху Бабёфу.
Хотя некоторые изменения в его судьбе всё же произошли.
23 фрюктидора (9 сентября) он получил записку от Жермена: «Я собирался тебе писать, как обещал утром, но явился наш надзиратель и сообщил, что завтра мы едем в Париж и что ты тоже назначен в этап. Мы поговорим в пути».
Действительно, на следующий день многих политических заключённых, в том числе Бабёфа и Жермена, перевели в столичную тюрьму Плесси,
Здесь-то Лоран и познакомился впервые с трибуном Гракхом.
Здесь их и связали навечно те узы, разорвать которые не смогла даже сама всесильная смерть.
63
Лоран написал:
«Массовое тюремное заключение друзей свободы и их частые перемещения из одной тюрьмы в другую дали им возможность лучше узнать друг друга и теснее связаться между собой. Тюрьмы Парижа, и в частности тюрьмы Плесси и Четырёх наций, являлись тогда очагами большого революционного брожения.
Там встретились главные действующие лица заговора, события которого я намереваюсь описать. В флореале III года в тюрьме Плесси были заключены: Бедон, Ложан де Доримелъ, Бертран, бывший мэр Лиона, Фонтенель, Фион… Симон Дюпле, Сомбо, Клод Фике, Массар, Буэн, Моруа, Шентрар, Гларту, Ла Тильм… Бабёф [23], Жермен, Буонарроти, члены Народной комиссии в Оранже, члены революционных трибуналов Арраса, Камбре, Анжера, Ренна, Бреста, члены революционных комитетов Парижа, Нанта, Невера, Мулена и многие другие демократы из всех департаментов.
Из этих домов скорби взвились электрические искры, которые не раз заставляли бледнеть новую тиранию».
Именно так, думал Лоран, именно здесь, в этой обстановке и сложилось ядро будущего заговора, для которого трибун Гракх уже набросал эскиз программы.
Именно эти люди стали его первыми адептами и будущими организаторами. Но Лоран схитрил.
Поскольку только что написанные строки предназначались для печати, а он знал, что некоторые из перечисленных им лиц ещё живы, не желая им неприятностей, он заменил их подлинные имена анаграммами: под именем Бедона скрывался Дебон, под именем Сомбо — Бодсон, под именем Шентрара — Трешпар, под именем Гларту — Гулар. Исключения были сделаны только для лиц неподударных, вроде Симона Дюпле, и для слишком подударных, которых не могли бы спрятать никакие анаграммы, вроде Буонарроти.
Впрочем, Буонарроти — Лоран улыбнулся — случай совершенно особый, и о случае этом сейчас распространяться ни к чему…
Он снова улыбнулся, отложил перо и погрузился в воспоминания.
64
…Что это были за люди!
Очень разные — по интеллекту, по темпераменту, по характеру, — но все одинаково воодушевлённые идеями свободы и равенства, все одинаково готовые целиком отдать себя общему делу, бороться за него беззаветно и до конца.
Судьбы их сложатся тоже по-разному: одни будут расстреляны или обезглавлены по приговорам Директории, другие канут в Лету, третьи переродятся и отойдут от религии Равенства, и лишь совсем немногие останутся верны идеалам, провозглашённым в Плесси.
Но тогда, осенью III года, все они были едины.
И это единство, казалось, сулило полный успех всем их замыслам.
Пересматривая свои записи прежних лет, Лоран снова видел всех их вместе и каждого порознь, такими, как тогда, во время его длительной тюремной эпопеи III года Республики…
…Александр Дарте, юрист по образованию, участник взятия Бастилии, при якобинцах — общественный обвинитель в трибуналах Арраса и Камбре… Когда он встретился с Лораном, ему шёл всего лишь двадцать шестой год, но какое славное революционное прошлое, какой зрелый патриотический опыт были у него за плечами!..
