Простояв несколько часов на Карусельной площади, инсургенты разошлись по домам, считая битву выигранной, в то время как битва была безнадёжно проиграна.

Оставался разгром, который и занял двое ближайших суток.

В это время Гракха Бабёфа в Париже не было. Ещё 25 вантоза (15 марта) его перевели из парижской тюрьмы Форс в аррасскую тюрьму Боде. Как обычно, с первых же дней заключения он принялся писать декларации, афиши и письма к властям и частным лицам.

Хотя режим в Боде был строгий, Бабёф быстро сумел сговориться с тюремными надзирателями и за мелкую мзду получил вполне реальную возможность связи. «Почтовыми голубями» стали дети тюремного персонала, что же касается адресатов, то недостатка в них не было. Бабёф завязал оживлённую переписку с другими политическими заключёнными в той же тюрьме и в других тюрьмах Арраса; он обменивался посланиями с энергичной вдовой прокурора Коммуны Шометта, с членом Конвента Фуше, которого считал своим соратником, и с другими лицами, на понимание и содействие которых рассчитывал. И если Фуше, как показало будущее, вёл двойную игру, то большинство корреспондентов Бабёфа оказались настоящими патриотами и чуткими товарищами; они оказывали посильную материальную помощь трибуну и его семье, организовывали публикацию его воззваний. И главное — благодаря им он был постоянно в курсе событий, происходивших в стране и в столице.

Узнав о движении 12 жерминаля, Бабёф пришёл в восторг. «Что я слышу! — писал он, — Какие успокоительные звуки проникают в каземат, в котором я заключён!.. Бессмертный Париж! Ты снова взял себя в руки, снова проявил утраченную было энергию!.. О, моя темница! Как ты прекрасна, когда через мрачное слуховое окно в тебя проникают светлые лучи снова засверкавшей общественной свободы!..»

Бабёф полон энтузиазма. Даже неудачный исход дня 12 жерминаля не может ослабить его упований. Он пишет воззвание к Сент-Антуанскому предместью, он обращается с пламенными призывами к оставшимся в Париже единомышленникам: «Следует ли нам впадать в уныние? Нет! Именно перед лицом великих опасностей раскрываются гений и мужество…»

Финал прериальского восстания подействовал на Бабёфа иначе. Трибун не мог не понять, что это было уже нечто большее, чем простая неудача; то был крах надежд и чаяний, вызревавших в течение многих дней и недель…

Да, это был разгром. Разгром полный и безусловный. Уже после жерминаля правые термидорианцы поспешили свести счеты с главными из своих соперников; многие демократы-якобинцы были арестованы, а четверо ведущих деятелей времен якобинской диктатуры — Бийо-Варенн, Колло д'Эрбуа, Барер и Вадье [22]— обречены без суда на «сухую гильотину», на бессрочную ссылку в Гвиану.

Поражение рабочих в прериале имело гораздо большие последствия.

Ещё до завершения своей победы термидорианцы поспешили арестовать тринадцать виднейших депутатов-якобинцев, лидеров «Вершины», большая часть которых не принимала ни малейшего участия в восстании.

4 прериаля (23 мая) армия генерала Мену окружила Сент-Антуанское предместье. Рабочие были разоружены.

В тот же день Конвент создал военную комиссию, чтобы ускоренно завершить беспощадную месть осмелившимся его устрашить.

Среди множества смертных приговоров выделялось осуждение шести депутатов — шести «последних монтаньяров»: Ромма, Дюкенуа, Дюруа, Бурботта, Субрани и Гужона; эти шестеро в момент произнесения приговора закололи себя кинжалом, который передавали друг другу…

Всего было привлечено к суду до десяти тысяч человек. Демократическая партия в Конвенте оказалась раздавленной. Рабочие Парижа, обессилевшие в неравной борьбе, были надолго загнаны в свои предместья.

Гракх Бабёф не мог не почувствовать всей силы поражения.

Это был не только физический разгром, но и тяжелейший идейный удар: теория «мирного восстания» себя не оправдала.

Отныне нужно было менять стратегию и тактику борьбы.

Тем более что после прериаля, при явном попустительстве термидорианских властей, страну охватил новый, ещё небывалый по силе, спазм белого террора.

Белый террор как течение оформился после падения монархии и казни короля; название он получил от белого знамени роялистов, приверженцев Бурбонов.

Но понятие «белый террор» вскоре стало гораздо шире своего первоначального смысла. После начала федералистских мятежей жирондистов, когда, сомкнувшись с роялистами, они наряду с прямыми военными действиями стали прибегать и к уничтожению якобинских вождей (Марата, Шалье), имя белого террора было распространено на всю антиреспубликанскую и антиправительственною деятельность, как тайную, так и явную, осуществляемую вражескими армиями, большими группами мятежников и отдельными лицами.

Именно тогда — к осени 1793 года — по требованию санкюлотов правительство Республики ответило на белый террор революционным красным террором.

Красный террор якобинцев, наряду с их экономическими и социальными мерами, спас завоевания революции и уберёг Республику от расчленения и распада осенью 1793 — весной 1794 годов. Но он вызвал ненависть и страх у крупной спекулятивной буржуазии, ставшей отчасти объектом этого террора.

Контрреволюционный переворот 9 термидора среди прочих задач, поставленных собственниками новой формации, имел целью покончить с красным террором.

Он и покончил с ним.

Но одновременно, следуя логике обстоятельств, переворот приоткрыл дверь и для подавленного ранее белого террора.

Сначала это была лишь щель.

Потом она стала быстро увеличиваться.

И наконец дверь распахнулась во всю ширь.

Всё началось с небольшого: якобинцев кое-где принялись увольнять с должностей.

Потом увольнения проникли во все звенья правительственного и административного аппарата.

Чтобы не остаться без средств, уволенный спешил переехать в другую область страны, где он был неизвестен, и там чем-то заняться.

Это вскоре учли и предусмотрели: особым декретом всем уволенным предписывалось оставаться на старом месте жительства под присмотром администрации.

Отсюда был лишь шаг до ареста.

Этот шаг сделали в начале зимы III года: бывших якобинцев стали массами арестовывать и бросать в тюрьмы.

Теперь, когда тюрьмы оказались заполнены «террористами», можно было пойти дальше и приняться за их планомерное истребление.

Этим и занялись разного рода «мстители» — вернувшиеся из-за рубежа эмигранты, а также всевозможные «мюскадены» и «инкруаябли»; зимой и весной того же III года они перешли от единичных убийств и разрозненных нападений на якобинцев к массовым, хорошо продуманным и организованным актам террора.

Лоран, специально интересовавшийся белым террором послетермидорианского периода, собрал целую папку леденящих душу материалов — подлинный обвинительный акт «поборникам свободы», шедшим за Фрероном и Тальеном.

Он хотел чётко поставить и разрешить основной, принципиальный вопрос.

О революционном терроре была создана целая литература. В огромном количестве сочинений, подписанных и анонимных, якобинцев и санкюлотов предавали анафеме за «бессмысленные жестокости», «варварские убийства», «массовые истребления» и т. п. О белом же терроре предпочитали умалчивать; в лучшем случае говорили о «справедливом возмездии».

Красный террор возник во имя спасения родины и был оружием патриотов, готовых бестрепетно отдать за республику собственную кровь и жизнь; белый террор был направлен против родины, ставил целью уничтожить республику и выполнялся людьми, не знающими, что такое патриотизм, с помощью иностранного золота и иностранного оружия.

Красный террор всегда осуществлялся явно, с соблюдением законных форм. Приговоры выносились только по суду; суд не боялся общественного мнения, а выражал его, действовал при свете дня, при полной публичности и был равным для всех. Белый террор не знал, что такое суд. Он осуществлялся не по законному приговору, а по решению кучки заговорщиков, с помощью удавки и кинжала, причём жертвы его, в особенности если в прошлом они были значительными деятелями, подвергались перед смертью изощрённым мучениям.