Герцог нахмурил брови, но голоса, однако, не повысил:
— Коли ты уверен в ней, почто так терзаешь себя?
В его словах не было ничего утешительного. Но я твердо решил стоять на своем:
— И все же, сир герцог, было бы куда лучше, если бы я увидел все собственными глазами, а не томился бы в горьких сомнениях, точно в болоте… Позвольте мне жениться на ней, ибо дольше ждать мне невмочь… Сир, я не получал вестей из Реньевиля с тех самых пор, как покинул его. Хотя за это время из Котантена к нам приезжали и тамошние рыцари, и их оруженосцы…
— Да уж, вы с Гераром и впрямь два сапога пара, два коня или быка в одной упряжке.
— А все быки, сир герцог, друг другу братья, и дорога у них одна…
Герцог дал мне разрешение съездить в Реньевиль. Но его милость едва не погубила меня: из-за нее я чуть не угодил в пропасть, из которой мне, ослабевшему духом, вряд ли суждено было бы выбраться. Но кто в случае, подобном моему, может все знать наперед и с точностью предречь, что ожидает тебя? Кто может утверждать наверное, на что способно сердце, отравленное любовным ядом, в какие бездны готово оно низвергнуть того, кто сражен этой пагубной страстью?
Мой путь в Реньевиль не был добрым: по дороге меня подстерегали препятствия, хоть и пустячные, но слишком частые, — как будто провидение было против моего возвращения домой и делало все, чтобы остановить меня на полдороге. Конь мой то и дело терял подковы. Потом его отнесло водным потоком при переправе, из-за чего я потерял целый день. Затем меня скрутила лихоманка, правда, с помощью целебных настоев я довольно быстро встал на ноги, однако на выздоровление ушло два бесконечно долгих дня. Когда я наконец добрался до Реньевиля, то буквально валился с ног от усталости, а душу мою снедала неодолимая тревога! И не без причины. Я слишком опоздал — по крайней мере, недели на две! Сарацинка, вконец изнемогшая от нравоучений моей матушки и каждодневных проповедей нашего священника, сбежала из дому. Случилось это, как и в первый раз, ночью: она отодвинула задвижки на дверях и босая неслышно прошмыгнула наружу, а потом, таясь в тени кустов, пустилась в лес и затерялась в бескрайних чащобах. И с тех пор ее никто не видел. Наши крестьяне, которых матушка моя, встревожившись не на шутку, тотчас же подняла на ноги, долго искали беглянку, но так и не нашли.
— Я думаю, — сказала мне матушка, — ей стало невмоготу жить с нами. Рано или поздно она все равно затосковала бы по своим диким танцам и прочей чертовщине и непременно убежала бы к соплеменникам. Моли Господа, чтобы он смилостивился над нами, славный мой Гуго! В таких случаях мы всегда воздавали Ему молитвы, и Он отводил от нас самые страшные беды. Забудь свою тоску! Разве тебе мало скорби, что эта чертовка посеяла в твоем сердце? Она хотела погубить твою чистую душу! Она же еретичка, ведьма…
И тут я ощутил вспышку лютой ярости. Девчонка-дикарка едва не извела мою добрую, ни в чем не повинную матушку. Однако и подозрение, что именно из-за поучений и постоянных укоров Мирге пришлось бежать из Реньевиля, не отпускало меня.
— А знаешь ли ты, — оправдывалась матушка, — знаешь, что она хохотала как умалишенная, когда я называла ее Мишелеттой? И что иной раз лунными ночами она выла в своей комнате по-волчьи так, что поднимала на ноги служанок. И все ее боялись…
Я больше не мог этого вынести. Слезы, причитания, простодушные заверения матушки в ее невиновности и злых чарах Мирги вывели меня из себя. Я вскочил на коня и как стрела помчался куда глаза глядят! На скаку я кричал: «Она сбежала от меня, а не от дома моего! Из-за меня! О Мирга, Мирга, коварная обманщица!» — чем немало удивил крестьян, трудившихся на полях. Стоит ли подробно рассказывать об этом позорном дне, да и о других, последовавших за ним? Зачем? Я летел, не разбирая дороги, и вскорости незаметно для самого себя очутился возле Бекского аббатства, основанного в давние времена рыцарем Геллуином, где в то время, когда я там очутился, настоятелем был достославный отец Ланфран. И мною вдруг овладело искушение попросить там убежища. Хотя вместе с тем какая-то странная, едва ощутимая надежда продолжала вести меня вперед: а что, если мне повезет и в какой-нибудь деревушке я нападу на след артистов, с которыми когда-то странствовала Мирга? И я двинулся дальше по незнакомой, сплошь усеянной камнями и выщербленной рытвинами дороге, пролегавшей через Экувский лес, чтобы найти там свою смерть от стрелы, пущенной ловким злодеем, которая пронзила бы мне грудь и навсегда избавила от невыносимой муки. Да, я хорошо помню, тогда мне хотелось лишь одного — скорее умереть! Однако через какое-то время мрачные тенистые чащи расступились, и я оказался у ворот Сент-Эвруской обители. Взмокший от пота, умирающий от голода, я соскочил со спотыкавшегося на каждом шагу коня и постучал в огромную кованую дверь.
Вид у меня был до того изможденный и жалкий, что меня сразу же без расспросов впустили.
Умывшись, поев и отдохнув, я принял участие в мессе, стоя на коленях вместе с тамошними монахами. Не знаю, что тогда произошло в моей душе. На меня как будто снизошло прозрение: я понял, что существует только одна истина и только один повелитель, достойный вечного поклонения и почитания. Внутренний голос сказал, что мои злоключения с сарацинкой, закончившиеся ее предательством, были ниспосланы свыше, дабы через испытание указать единственный путь, приведший меня сюда.
Я тут же излил свою душу старику монаху, коему было велено ухаживать за мной. Он охотно выслушал меня, потом обнял и поспешил передать мои откровения настоятелю.
Настоятель, сухопарый высокий человек, лысый, как колено, если не сказать больше, с очень бледным, аскетичным лицом и пламенным взором, не заставил себя долго ждать. Он в учтивых выражениях пригласил меня к себе и попросил рассказать все, что со мной приключилось, но только без утайки и без всякого стеснения. Почем мне было знать, что таким образом он хотел облегчить мне душу, а заодно удостовериться, насколько искренним было мое желание облачиться в черную ризу.
— Чтобы служить Господу, брат мой Гуго, — сказал он, выслушав меня, — надобно прежде иметь чистосердечную и неугасимую веру в Него, а не просто мимолетное желание, вызванное утратой земных услад. Перед теми, кого привели в наши стены любовные муки, поруганная гордыня, потеря земных утех, столь ими вожделенных, мы открываем двери не только с любовью, но и с оглядкой. Куда реже привечаем мы юношей, едва вступивших в пору цветения. Сказать по правде, мы отдаем предпочтение тем, кто глубоко выстрадал свою веру и по собственной воле отрекся от мирской жизни, а не тем, кто поддался мгновенному искушению из-за того, что был изгнан из мира. Однако я не прогоняю тебя, а хочу подвергнуть испытанию в миру, куда ты возвратишься, дабы укрепиться в вере своей. Как знать, быть может, семена благочестия и впрямь произрастут в душе твоей. И тогда ты вернешься в Сент-Эвру. Но запомни, наша достославная обитель, пристанище смиренных, не для тех, кто гоним одним лишь отчаянием.
— Так что же мне надобно делать?
— Ты оруженосец герцога Вильгельма. Сей воистину правоверный повелитель с благословения нашего Папы собирается в поход в Англию, дабы утвердить нашу веру на этой земле, населенной варварами, и наказать повинных в клятвопреступлении. Для выполнения этой богоугодной миссии ему нужны верные сподвижники. Так что ступай за ним, ибо сие есть долг твой.
— Сир настоятель, могу ли я еще кое о чем вас просить? Скажите мне как человек просвещенный, неужто сарацинка моя и вправду коварная колдунья? Посоветуйте, как мне относиться к ней, ежели однажды я ее повстречаю?
— Пускай чудесное провидение укажет этой заблудшей душе праведную стезю, поучая ее с участливостью и долготерпением, равно как силой примера, так и слова.
И вот, немного успокоив меня и снабдив грамотой, где опоздание мое оправдывалось обстоятельствами, принудившими меня задержаться в Сент-Эвру, он отослал меня назад к Вильгельму. У кромки Экувской чащи я в последний раз бросил взгляд на благословенную обитель. Огромная и мрачная, она возвышалась на холме, словно истинная крепость Господня, и ее суровый вид вновь вверг мою душу в смятение. Вернуться туда мне так и не было суждено, хотя позднее я унаследовал неподалеку от нее крохотный домен под названием Лавиконте.
