У них также почти не было частной собственности на землю. Согласно Цезарю, каждый год вожди клана раздавали землю семьям, а на следующий — вновь полностью ее перераспределяли. Цезарь дает этому несколько объяснений.
Во-первых, предполагает он, это делалось, чтобы люди не слишком привязывались к земле и были больше воинами, чем землепашцами. Но главной причиной подобного метода Цезарь называет стремление к равенству в обществе. Германцы поддерживали циркуляцию земли между семьями клана, чтобы не позволить «накапливать состояние». Если бы такое случилось, более сильные стали бы «отбирать у слабых их имущество». Постоянное перераспределение ресурсов также подавляло стремление к быстрому приращению богатства, «из которого проистекают разделение и разногласия». Таким способом они «держали простой народ в удовлетворенном состоянии ума, когда каждый видит свои собственные средства поставленными в равные условия с теми, что имеют самые сильные»[134].
Обратите внимание, как Цезарь лихо рассуждает о равенстве в обществе!
Для римлян существовало только два сорта людей: свободные граждане и рабы. Но такое деление основано на отношении к собственности. У германцев людей не продавали и не покупали, они просто имели обязанности. И это было для римлян так же непонятно, как, скажем, ношение штанов.
Хозяин не отличается от раба, и его также привлекут к суду, как и его раба. Оба пасут одни и те же стада и спят на одной и той же земле, и свободнорожденные разнятся лишь по возрасту и по их заслугам… Рабы не заняты, как у нас, определенными домашними обязанностями, предписанными им, но каждый умеет управлять домом и имеет собственное жилище. Хозяин требует от раба немного зерна, скота и одежды, как требовал бы от арендатора, и этим очерчена граница подневольности[135].
Более того, подобный эгалитаризм нашел свое отражение в политических институтах германцев. Основой политической власти было народное собрание, на котором, согласно Тациту, мелкие вопросы обсуждались вождями, но важные решения принимались общим сбором. «И даже когда окончательное решение оставалось за народом, дело всегда тщательно обсуждалось вождями»[136].
Дальше он объясняет, что независимость и свобода людей делают трудной задачей заставить их собраться в назначенное время, поэтому собрание иногда не удается начать три дня. Однако когда оно начинается, всем руководят жрецы. Они призывают к молчанию, а затем начинает говорить король или вождь, но его слушают «больше потому, что он имеет влияние, чтобы убеждать, чем потому, что имеет власть, чтобы командовать». И совершенно очевидно, что на германском народном собрании не «виляют хвостом» и нет подхалимажа в римском стиле. Слушатели свободны открыто показывать, что они думают о речи своего лидера: «Если его суждения не нравятся, они с ропотом их отвергают. Если они по нраву, собравшиеся машут копьями»[137].
Именно эта свобода народа и жестко ограниченная власть вождей и создавали острый контраст между германским и римским обществом. Лучшие качества королей и вождей, проявляемые ими в бою, должны были быть примером, и только жрецы имели право прибегать к принуждению.
Короли не обладают неограниченной или судебной властью, а генералы являются не столько предводителями, сколько вдохновляют своим примером. Если они энергичны, если они на виду, если они сражаются впереди, они руководят, потому что ими восхищаются. Но делать выговор, заключать в тюрьму, даже пороть дозволено только жрецам, причем не в качестве наказания или по пожеланию генерала, а по воле бога, который, как они верят, воодушевляет воинов[138].
ГЕРМАНСКАЯ БЕДНОСТЬ
Цезарь твердо стоял на том, что нельзя даже проводить параллели между жизнью германцев и галлов: «Не должно сравнивать земли галлов с землями германцев, и уровень жизни последних не сравним с уровнем жизни первых»[139]. Конечно, у него были веские причины для четкого разделения галлов и германцев и для создания образа Рейна, как реальной полосы отчуждения (которой он не был). Этим он как бы оправдывал свое вторжение в Галлию. Очевидно, что галлы не представляли собой угрозы Риму, но Цезарь хотел, чтобы люди думали, будто германцы — совсем другие, дикие и опасные. И долг Рима защитить от них Галлию! «Эти дикие и жестокие люди оказались столь очарованы землями, усовершенствованиями и богатством галлов, что еще многие прибыли, так что теперь их стало в Галлии 120 000 человек»[140].
Не стремясь к приобретениям (что подтверждается и археологическими данными, и сведениями римских авторов), германцы были очень мобильны. Цезарь фактически высосал из пальца угрозу, от которой он собирался защитить Рим, «обороняя» Галлию.
Цезарь видел опасность для народа Рима в том, что германцы станут постоянно пересекать Рейн и большое их число займет Галлию. Он посчитал, что, если такой дикий и жестокий народ захватит всю Галлию, им ничто не помешает вторгнуться в провинцию, а затем двинуться на саму Италию (как это прежде сделали кимвры и тевтоны)[141].
Тацит отмечал, что в Германии нет поселений городского типа, а лишь отдельные, разбросанные далеко друг от друга деревни со скромными домами. Германцы держали коров, но, согласно Цезарю, те были «хилыми и тощими» и использовались как тягловые животные. Дети были голые и немытые, что, как заявляет Тацит, и наделяло их «теми крепкими формами и конечностями, которыми мы так восхищаемся».
Германцы носили плащи, а если повезет, то и штаны. Такая форма одежды казалась весьма странной Тациту: «Одежда, которая не ниспадает свободно, как у сарматов или парфян (восточные народы, носившие мешковатые штаны), но плотно облегает каждую ногу». Он также отмечал, что чем больше германцы общались с римлянами, тем меньше они заботились о своей одежде. «Кроме того, они носят шкуры диких зверей. Племена с Рейна и Дуная — небрежным образом, живущие во внутренних областях — с большей элегантностью, поскольку не получают другой одежды посредством торговли».
Звучит это так, словно написано про неких аборигенов наших дней, которые носили традиционную одежду, пока не появились джинсы и бейсболки. И еще он описывает, как они в первый раз узнают ценность денег.
Я не могу, однако, утверждать, что земля германцев не производит золота или серебра, но кто их искал? Германцев не заботит обладание или пользование ими. Вы можете увидеть у германцев сосуды из серебра, подаренные их послам или вождям, но к ним относятся как к дешевке, словно они из глины. Пограничные жители, однако, ценят золото и серебро за их полезность в торговле. Они знакомы с некоторыми нашими монетами и выказывают им предпочтение[142].
Но хотя на германцах нельзя было заработать, их следовало принимать всерьез, как самых опасных врагов. В конце концов, слова «варвар» и «германец» станут для Запада синонимами.
ГЕРМАН ГЕРМАНСКИЙ
Герман (которого мы в последующем будем называть Арминий) был юным принцем клана херуски, обитавшего в районе нынешнего Ганновера. Для великого национального героя у него есть один крупный недостаток — никто не знает его настоящего имени. В классических источниках его называют Арминий, но это не римское имя, а, возможно, переложение на латинский лад его родного имени. Немцы со времен Лютера решили называть его Германом, но это имя основано на ошибочной этимологии имени Арминий. По одной из версий его могли звать Эрминамераз, но, поскольку это лишь догадка, мы будем пользоваться именем, под которым он был известен римлянам.
Арминий был возведен в ранг героя в XIX в. германскими националистами. Он был одним из первых исторически реальных (и привлекательных) германских вождей, победивших в бою римлян. Он также (поскольку Арминий был римским солдатом) является отличным образцом «гола в свои ворота». Такие голы римляне начали забивать, как только решили обучать варваров военному искусству, чтобы те воевали на их стороне.
