Подъехали больничные санитары с каталкой. Команда «скорой» передает медсестрам бумаги со снятыми показаниями. Клыка тут же увозят куда-то по длинному коридору, и мы теряем его из виду. Пробую пройти за ним, но меня останавливает дежурная медсестра:

— Пусть его доктора сначала осмотрят. — И она переворачивает страницу в своем журнале записей. — А ты пока можешь дать мне некоторые сведения. Как его зовут? Кем он тебе приходится? Бойфренд?

— Его зовут… Ник. — Я вру и нервничаю. — Он мой брат.

Медсестра смотрит на мои белокурые волосы, на мою бледную кожу и недоверчиво сравнивает меня с темноглазым, темноволосым и смуглым Клыком. Ежу понятно, что она при этом думает.

— Он всей нас брат — поддерживает меня Надж, нарушив от волнения все правила грамматики.

Медсестра критически обозревает нашу шестерку. Никакого родства, глядя на нас, заподозрить нельзя. Надж негритянка. Игги блондин. Разве что Газзи и Ангел, единственные среди нас родные брат с сестрой, и вправду немного похожи друг на друга.

— Нас всех усыновили, — растолковываю я ей. — Наши приемные родители — миссионеры.

Молодец! Я мысленно повесила себе медаль «За вдохновенное вранье». Отличная залипуха. Родители миссионеры. Значит, уехали за… за… с миссией! А меня оставили в доме за старшую.

К нам торопливо подходит врач в зеленой больничной форме. Обращаясь ко мне, он внимательно оглядывает нас всех.

— Мисс, пройдемте, пожалуйста, со мной, прямо сейчас.

— Думаете, они уже обнаружили его крылья? — Игги практически не шевелит губами.

Дважды похлопала его по спине. Что означает: пока я не вернусь, остаешься старшим. Он кивает, а я следую за доктором, чувствуя себя входящей в камеру смертников.

На ходу врач оглядывает меня хорошо знакомым мне ощупывающим взглядом, оценивающим мои биологические параметры. Сердце мое опускается.

Самые страшные мои опасения становятся реальностью. Я уже вижу, как за мной снова захлопывается решетчатая дверь клетки. Проклятые ирейзеры. Как я их ненавижу! Вечно появятся, все испортят, всех изувечат… Ненавижу!

Врагов, Макс, надо уважать. Не следует их недооценивать — это большая ошибка. Стоит их недооценить — они тут же тебя и уничтожат. Уважай их способности. Уважай их возможности. Даже, если они не уважают твои.

Это снова мой Голос. Я тяжело вздыхаю. Хватит трундеть. Как скажешь!

Пройдя двойные двери, мы оказались в маленькой, выложенной кафелем и очень страшной комнате. Посередине каталка. На ней Клык.

В рот ему вставлена трубка. Разные другие трубки прикреплены к рукам. Зажимаю рот рукой. Я не боюсь крови, но в мозгу невольно мелькают яркие болезненные воспоминания об экспериментах, которые над нами проделывали в Школе. Пусть опять прорежется мой внутренний Голос. Пусть говорит, что хочет, только бы его нотации отвлекли меня от возвращения в прошлое.

Еще один врач и медсестра стоят рядом с Клыком. Они срезали с него рубашку и куртку. Весь бок у него разодран в клочья, и ужасные глубокие рваные раны по-прежнему кровоточат.

Доктор привел меня сюда, но теперь он, похоже, не знает, что сказать.

— Он… он выживет? — каждое слово застревает у меня в горле. Я не могу представить себе, как жить без Клыка.

— Гарантировать мы пока ничего не можем. — Оба врача выглядят очень обеспокоенными, а женщина спрашивает меня:

— Ты его хорошо знаешь?

— Он мой брат.

— Ты, как он? — продолжает допытываться она.

— Да. — Челюсти у меня крепко сжаты, и я не отвожу глаз от Клыка. Чувствую, как напрягается у меня каждый мускул и как нарастает возбуждение от неожиданного прилива адреналина. Перво-наперво толкай тележку на ногу тетке, потом…

— Это хорошо. Значит, ты сможешь нам помочь. — В голосе доктора, который меня сюда привел, звучит облегчение. — Потому что мы многих вещей не понимаем. У него, например, странный ритм сердца.

Смотрю на кардиограмму. Зубцы на ней очень частые и беспорядочные.

— Этот график недостаточно регулярный, но, по-моему, зубцам следует быть еще чаше. Нормальный ритм сердца у нас вот такой. И я несколько раз щелкаю пальцами в ритм ударам моего сердца.

— Можно, я… — доктор подходит ко мне со стетоскопом. Опасливо киваю.

Он слушает мое сердце и на лице его все отчетливее проступает полное недоумение.

Потом он передвигает стетоскоп к моему животу и внимательно исследует несколько разных точек.

— Ты можешь мне объяснить, почему я слышу вот здесь движение воздуха?

— У нас в этом месте находятся воздушные мешки.

Я терпеливо рассказываю им все, что сама про нас знаю. Но горло свело, а ладони уже давно сами собой сжались в кулаки.

— У нас есть легкие, но вдобавок к ним еще небольшие воздушные мешки. У нас желудки не такие, как у людей. И кости. И состав крови. В общем, более или менее, у нас все не как у людей.

— И у вас есть… крылья? — спрашивает второй доктор, понизив голос.

Я только молча киваю.

— Значит, получается, что вы — гибрид человека и птицы.

— Значит, получается. Хотите, назовите гибридом, хотите, мутантом, хотите выродком. Как вам будет угодно. Я лично предпочитаю «авиан американ». [1]

Смотрю на медсестру. Она явно напугана, и по всему видно, что она бы с удовольствием в этот момент оказалась бы где угодно, только не здесь. Я ее очень даже понимаю.

Но женщина-врач уже переходит к делу:

— В качестве противодействия шоку мы вводим ему сейчас через капельницу солевой раствор. Но ему необходимо переливание крови.

— Ему нельзя влить чело… обычную кровь. — Все те обрывочные сведения по анатомии, биологии, генетике, которые я узнала в Школе из рапортов и докладов, все это вдруг всплывает у меня в голове. — Наши красные кровяные тельца такие, как у птиц.

Врач кивает:

— Раздевайся. Готовься к переливанию крови. Ты дашь ему свою кровь.

Двадцать минут спустя, двумя пинтами легче, я, покачиваясь, добрела до комнаты ожидания. Они немного перебрали — так много крови мне бы сдавать не следовало. Но Клык сейчас в операционной и ему необходима вся кровь, какую только можно достать, а я переживу.

Комната ожидания полна родственниками пациентов. Но моей стаи нет.

Обошла ее по периметру, заглядывая под столы и стулья, вдруг они там спрятались — никого.

Бегаю из зала в зал; голова кружится, то ли от потери крови, то ли от волнения. Я и так ослабела, а мысль, что я могу потерять стаю, совсем сбивает меня с ног.

— Ты своих ребят ищешь? Они здесь. — Маленького роста темноволосая нянечка протягивает мне пакетик яблочного сока и булочку. — Ешь, голова меньше будет кружиться. А твои… братья и сестры в седьмой комнате, вон там, дальше по коридору.

— Спасибо. — Как я могу ей верить? В каждом лице, в каждом новом человеке таится возможный подвох. «А вдруг»…

В комнату номер семь ведет тяжелая солидная дверь. Открываю ее без стука. На меня смотрят четыре пары знакомых глаз. От облегчения — каким бы временным оно ни было — колени подгибаются, и я оседаю на пол.

— Ты, наверно, и есть Макс, — приветствует меня чей-то голос. Не мой всегдашний, внутренний, а внешний и совершенно посторонний.

Хорошо, что я уже сижу… Боже, за что, опять какая-то новая петрушка! Передо мной стоит чувак, коротко стриженный, в отличном темно-сером костюме, в ухо воткнут крошечный, почти невидимый наушник переговорного устройства. Ирейзер. Их с каждой новой моделью отличить все труднее. Но вроде у этого парня глаза не светятся тем хищным жадным светом, по которому мы узнаем наших врагов. Но кто бы он ни был, а мне отвечать за мою стаю.

— Пожалуйста, присаживайся к нам поближе, — радушно приглашает еще один голос.

Их трое. Двое мужчин и одна женщина. Все трое с уверенным официальным видом, как члены правительства, которых показывают по телевизору, сидят за столом.