— Безотходное производство, — проговорил я.

— Ты можешь этого не знать, Рэй, но тем, кто не мог позволить себе рожать в больнице или заплатить крупную сумму за клонирование, с момента начала программы было «разрешено отказаться». Несмотря на тесную связь между бедностью и потребностью в медицине, понятно, что бедные не имеют средств на операцию по замене органов и, следовательно, не могут воспользоваться клоном. А это четверть населения. Будучи человеческими существами, клоны имеют инстинктивную и врожденную способность говорить. В любом человеческом обществе развитие языка практически невозможно остановить. Клонам требуется хотя бы простейший язык для работы и для коммуникации, слова, имеющие отношение к упражнениям, еде и сну. Проблема правительства состоит в том, что, если клоны научатся большему, их язык неизбежно станет развиваться. Развивается ли диалект клонов, несмотря на усилия правительства это предотвратить? Есть ли у них слова, обозначающие чувства? Желания? Раньше мы предполагали, что правительство может отрезать клонам языки. Теперь мы имеем свидетельство, что этого не делается, и нам интересно, почему. Я не слышала, чтобы твой клон разговаривал. Я слышала, как он стонал, ворчал и выл. Звуки не совсем животные, но и не совсем человеческие. Я слышала, как он кричит. Но ни разу не слышала ничего, хотя бы отдаленно похожего на слова. Разговаривают ли клоны друг с другом, или им запрещена устная коммуникация помимо того, что необходимо для работы? Намного проще запретить доступ к информации и знаниям, чем остановить распространение языка и речи. А с языком неизбежно приходят мысли и, возможно, понимание. Именно в этом, — рассказывала Анна, — надежда и кошмар клонов. Они не получают образования. Их учат только делать работу, на которую они назначены. Один раз в месяц всех, мужчин и женщин, взрослых и детей, стригут. Мужчина-клон бреется раз в неделю. Клоны чистят зубы и пользуются зубными нитями два раза в день, а вода, которую они пьют, насыщена фтором. Менструальные кровотечения — существенная проблема для правительства: в любом бараке из десяти тысяч женщин-клонов, достигших половой зрелости, у большинства месячные наступают в один и тот же день. Любят ли клоны? Знают ли они любовь? Есть ли у них слово, обозначающее любовь, или ощущение этого понятия? Этого мы не можем даже предполагать. Вот в чем загвоздка. Правительственная программа клонирования развивается. Я тебе рассказала о том, что, по нашему мнению, будет происходить на Отчужденных землях, если программу разрешат продолжать, а судя по всему, так оно и будет. Не надо быть математиком, чтобы понять: многие возможности пока не осуществятся. «Обязательная» программа для всех новорожденных началась в две тысячи сорок девятом году, тогда ты подписал договор на клонирование. Твоя копия, Рэй, одна из старейших, плюс-минус год, среди уже существующих. За исключением нескольких клонов, созданных до учреждения правительственной программы, нет ни одного старше двадцати двух лет. Первое поколение было произведено без участия человеческих матерей. Не существует женских копий, достаточно взрослых, чтобы носить в себе клонированные зародыши. Пока не появилось достаточное количество женских клонов детородного возраста, найден другой метод инкубации. Поколение клонов, к которому принадлежит и твой клон, зачато в искусственной матке. Более «естественный» и менее дорогой процесс беременности будет возможен меньше чем через десять лет. Пока еще нет взрослых женских клонов, способных заботиться о новорожденных клонах и о клонах-малышах. Мы не знаем, кто растил твоего клона, заботились ли о нем вообще. Он во всех смыслах слова родился без родителей, как и его сверстники. Сироты. Адамы и Евы. Возможно, до приезда ко мне твой клон ни разу не видел женщину. Во всяком случае, его жизнь в Отчужденных землях была бы гораздо хуже, чем если бы он родился там сейчас.

Анна и я провели вместе с клоном больше года, но нам не удалось узнать о его жизни на Отчужденных землях, чтобы понять, насколько организация Анны близка к истине в своих предположениях. Клон приобрел необходимые языковые навыки для того, чтобы рассказать о своем опыте, но не желал — а может, пока не мог — этого делать. Кто стал бы его винить? Судя по его поведению вначале, а также по нескольким обмолвкам в доверительные минуты (позже, когда он привык к нам и не боялся с нами общаться, особенно с Анной), я могу сказать, что как минимум две догадки товарищей Анны неверны, хотя они пытались рассуждать так, как, на их взгляд, рассуждает правительство.

Вот одна из этих догадок. Организация Анны воображала, что существуют специальные обособленные места жительства для клонов, которые оставались жизнеспособными после того, как у них забирали органы. Чтобы клоны до самого конца оставались спокойными, послушными и управляемыми, правительство якобы не может рисковать и оставлять их жить с теми, кто вернулся после хирургических операций. Судя по тому, что сумели понять мы с Анной, на Отчужденных землях подобных резерваций нет. Искалеченных, использованных клонов отсылали назад, к их пока еще целым собратьям, а те при виде изуродованных клонов с различными травмами лишь думали: «Это время от времени случается с нами». Не зная другой системы, другого мира, им в голову не приходило задуматься о том, почему это с ними случилось или что это значит. Они просто не могли себе представить истинной и единственной причины своего существования. Эта ужасная, безжалостная практика была, конечно, рассчитана не на возмущение клонов, не на протест, мятеж или даже восстание, а на деморализацию. Их ввергали в апатию и отчаяние. А в этом состоянии — о чем, разумеется, знало правительство — клоны, прооперированные или нет, становились еще покорнее.

Второй случай: организация Анны считала, что клонам, по крайней мере взрослым мужчинам, проводят курс психотропных препаратов для того, чтобы подавить их сексуальные потребности, в данной ситуации гомосексуальные. Оказалось (мы поняли это по поведению клона, а также из его обмолвок), дело обстоит совсем не так. То ли правительство не видело в сексуальных потребностях клонов никакой угрозы себе, то ли находило какие-то практические преимущества в политике невмешательства, сексуальной активности мужских клонов было позволено развиваться естественным путем. После нескольких месяцев наблюдения за клоном и разговоров с ним мы с Анной убедились, что среди мужских клонов царил необузданный гомосексуализм, порой довольно жестокий. Мы были уверены, что с ранней юности (скажем, лет с тринадцати) моего клона периодически вовлекали в содомию, а также заставляли заниматься оральным сексом со взрослыми, более сильными клонами. Потом, став старше и сильнее, он сам насиловал и принуждал к оральному сексу клонов моложе и слабее себя.

Мы выехали из отеля «Бонсекур» в полдень — мы были до отвращения послушны — и двинулись на запад, в Оттаву. Был понедельник, 24 августа, день, когда я должен был встретиться со своим клоном. Может показаться странным, что я упорно продолжаю так его называть, хотя это означает ответственность, соучастие. Мы пытались использовать имя, которое организация Анны выбрала для его водительских прав. Насколько мы поняли, пока он не оказался в нашем мире, у него не было имени. Возможно, он не знал никого, у кого было бы имя, вообще не знал имен собственных и не знал, что это такое — имя собственное. В этом отношении он был младенец. Хотя уже знал названия определенных предметов. (Такая же разница есть в использовании человеческих имен. Разница между словом «стул», «стул Морриса» и, скажем, «Бад». Разница — я не философ — между «что это» и «кто это».) Вначале мы употребляли его новое имя — Алан Грей — при каждой возможности, чтобы он мог назвать себя в том случае, если потеряется и его найдут. По-моему, так делают родители со своими малышами. Мы указывали на себя и произносили свои имена. Я указывал на Анну и говорил «Анна». Она указывала на меня и говорила: «Рэй». Я указывал на себя, и так далее. Клон быстро выучил наши имена. (Должно быть, у клонов есть врожденная латентная генетическая способность к присвоению имен.) В его присутствии мы называли себя не Анна и Рэй, и не Оливер и Джейн, а произносили наши настоящие имена. (Один раз, только один, Анна предложила: поскольку мы делаем вид, что мы семья, и чтобы дать клону, как она сказала, «более уверенное чувство принадлежности», мы могли бы называть друг друга «мать» и «отец». Я отказался от ее идеи.) Мы указывали на него и говорили: «Алан». Я уверен, он понимал, что мы ему предлагаем, но нам ни разу не удалось убедить его показать на себя и произнесли имя «Алан». Нам тоже было сложно звать его Аланом или Элом, никак не удавалось придумать более подходящее и естественное имя. Однажды Анна попыталась вспомнить имя Сонни. Несколько раз я случайно называл его «Малыш». И то, и другое совершенно ему не подходило, «Малыш» было настолько неуместно, что это было даже забавно. Поэтому все осталось по-прежнему. Когда клону приходилось сталкиваться с другими людьми (таких было несколько человек), мы продолжали называть его Аланом Греем.