— Почему же не три?

Он целовал ей руки в ответ.

— Не спрашивай пока.

Маша очень хотела, чтоб обвенчал ее с Петрушей отец Сергий, у Александра с Надей возражений не было.

В назначенный день отец Сергий в радостно-приподнятом настроении готовился к предстоящему венчанию. Обстоятельства не располагали к пышному торжеству: Надя страдала из-за отца, которого присудили к вечному заключению в монастыре, Александр, как ни мечтал о дипломатической работе, очень не хотел уезжать так скоро с молодой женой за границу. Предстоящая разлука угнетала всех. Но все верили, что самое страшное уже позади.

И вот подъехали кареты к Знаменскому храму. Обе невесты в этот день казались во сто крат красивее, чем обычно, Наталья втайне завидовала им, и молила Божию Матерь, чтобы Она поскорее приблизила час и ее свадьбы. Митя, скромно пристроившись в любопытствующей толпе, не мог подавить грусти, что бы ни делал, как бы себя ни ругал… Он ревновал, и это было сильнее его. Еще немного, и он уже никогда не увидит ее… Машеньку… Он уезжает в Новгород, ибо вернулась дочь Любимова, княгиня Катерина Степановна, и не пожелала нового человека, его то есть, Митю, в доме терпеть. Да и Степану Степановичу получше, доктора говорят — может, и отойдет. Да… с Машей он, Митя, вряд ли уже увидится. Он знал, что сразу же после свадьбы его возлюбленная с законным супругом отбудет в столицу, в дом своего мужа…

А вот и он шествует в храм — молодой офицер, счастливец… Митя вздохнул, подавляя завистливые чувства, тихо прошептал молитву о здравии раба Божия Петра, но… закончить ее не успел. Вскрикнул в ужасе Митя вместе с любопытствующими, потому что случившееся в этот миг было столь страшно-нереальным, что только на кошмарный сон походило… Петр Белозеров, сдерживая переполнявшую его радость, спокойно и уверенно поднимался по ступеням храма, и в этот-то миг… Вот он уже лежит на этих самых ступенях лицом вниз, кровь течет по ступеням, а из спины Петруши торчит пущенный чьей-то меткой рукой нож… Кто это сделал, как… Никто ничего не понял. Всеобщий ужас, крики, слезы… Толпа задвигалась: кто-то в страхе убегал прочь от храма, кто-то, напротив, подался вперед к лежащему. Маша без сознания упала на руки отца. Александр Вельяминов был уже возле своего любимого друга. Подбежала к Петру и Наталья. Она дрожала, едва сдерживая рыдания. Александр приподнял Петрушу, тот что-то прошептал, и голова его упала. Александр тихо расплакался. Павел Дмитриевич нес Машу домой к отцу Сергию на руках…

…- Как же это, Господи? — шептал в эту ночь отец Сергий, стоя на коленях перед Божницей, в тусклом свете свечи всматриваясь затуманившимися глазами в Спасителев лик. — Ведь венчать я его должен был, а теперь отпевать буду… Но на все воля Твоя, Господи! Мы слепцы на земле временной сей, роптать не вправе…

…- Как она? — тихо спросила Наталья Павла, подходя к нему сзади, и кладя руку ему на плечо. Павел смотрел на спящую дочь. Обернулся к невесте.

— Ей лучше, — прошептал он. — Я даже удивился, как скоро она смирилась с его потерей. Но бредит по ночам, во всем обвиняет себя — это ужасно…

— Бедная, — покачала головой Наталья. — Ах, Петруша, Царствие ему Небесное. Иди, усни, Пашенька, сам, ты измучался.

— Я не хочу спать.

Наталья поцеловала его в лоб.

Находились они в доме отца Сергия. Он наотрез отказался отпускать куда-либо Машу, которая, не вынеся этого последнего удара, заболела. «Как бы рассудком не повредилась», — сокрушался про себя батюшка.

Через несколько дней после похорон Петруши он обвенчал Александра и Надежду. Настроение у всех присутствующих на этой свадьбе не отличалось от похоронного. Вскоре после венчания молодой Вельяминов, распростившись со всеми, увез заплаканную невесту в Горелово, а оттуда им почти немедля надлежало выехать в Берлин…

К изумлению всех Маша, придя в себя после нескольких дней горячечного бреда, перво-наперво позвала Митю…

Однажды заглянув в комнату дочери, Павел Дмитриевич нашел постель ее аккуратно убранной. Поначалу все подумали, что девушка отправилась погулять, она уж начинала понемногу выходить из дому. Нет, так и не вернулась к ночи.

Павел поцеловал невесту, оседлал коня, и, ничего не объясняя Наталье, куда-то умчался…

…Артамону Васильевичу плохо спалось: кошмары мучили. И то, что чья-то крепкая длань легла ему на уста, а вторая — за ворот потянула, он воспринял в первую секунду как продолжение кошмара. И тут же сильно вздрогнул: «Не сплю!»

— Не кричи, — шептали ему на ухо, — не то плохо будет! Не будешь орать?

Бахрушин в ужасе замотал головой.

— Да ты не узнаешь меня? — вопросил Артамона Васильевича стянувший его с постели человек. И Бахрушин, забыв о предупреждении, громко вскрикнул: узнал! И тут же Павел вновь зажал ему рот.

— Я же предупреждал…

Бахрушин забился, потом сник. Павел ослабил хватку.

— Ты… убивать меня надумал, Павлуша? — пробормотал Артамон Васильевич, дрожа.

— Надумал… несколько лет назад, когда из Сибири вернулся. Стоял тогда вот под этими окнами… Тебя, Артамоша, Господь спас, до сих пор не пойму, как же я тогда убежал от дома этого — своего! — его не подпалив? Как? Не иначе, воли Господней не было на то.

Бахрушин поежился.

— Так неужто теперь, сюда как тать прокравшись, — да не как тать, мой дом-то! — да все равно… неужели я теперь тебе, с постели тебя подняв, горло безоружному перережу?

Бахрушин приободрился.

— Как ты сюда попал? Сторожат дом-то…

— Знать, есть чего сторожить. Да все я знаю. Разбойник… Хуже, чем я когда-то был.

— Ты о… о чем?

— Ни о чем. А как пробрался… Смешно мне на тебя! Я еще мальчишкой шестнадцатилетним по ночам из дома сего выбирался к Палашке на свидание, и обратно возвращался, никто, ни единая душа углядеть за мной не могла. Ладно… Пора и о деле потолковать. Ты Белозерова убил?

— Паша… ты… что ты?

И вновь оказался Артамон Васильевич в крепких Павловых руках.

— Убить не убью, — жутко шептал князь Мстиславский, — коли обещал… так… придушу слегка… Или руки выламывать начну. Это не больнее будет, Артамоша, чем мне — в Тайной канцелярии, мне было хуже. И Петруше покойному — тоже. — Встряхнул Бахрушина. — Отвечай, сволочь, душа разбойничья… ты подослал племянника убить?

— Я! — с решимостью отчаянья выкрикнул Бахрушин.

— Зачем?

— За тем… за тем, что он жениться собрался на этой… холопке Степановой.

— На моей дочери!

— Да. Степан знал, что она — дочь твоя, и я знал… А что с того… хоть какой ее теперь княжной сделай, а была она и будет — незаконная, а в Петрушке хоть на малость, а была кровь наша, Бахрушинская… Лучше убить его было, чем позор такой терпеть, сын Бахрушиной — на холопке женится! Все вокруг только об этом языки и чесали! Да и давно ему была туда дорога, жаль, его на виске не доделали. Да и тебя тоже!..

Все это он выкрикивал, дрожа, но уж не запинался, теперь он не сомневался, что Мстиславский убьет его, и никто не спасет, он жаждал выплеснуть ему в лицо как можно больше мерзости. Но не успел, Павел вновь затряс его:

— А где дочь моя теперь, говори!

— Не знаю! — заорал Бахрушин. — Мне она даром не нужна, дочь твоя! Да… отпусти. Не знаю. Вот те крест!

Непонятно почему, но Павел ему поверил. И сразу потерял к нему всяческий интерес.

— Живи дальше, — пробормотал он, — если сможешь…

И спокойно покинул комнату через окно. Бахрушин рухнул на кровать как подкошенный…

…Наталья с нетерпением ждала Павла.

— Где ты был? — воскликнула, целуя в щеку.

— Не спрашивай, — махнул рукой Павел.

— Вот, смотри, — Наталья нетерпеливо протянула ему исписанный лист бумаги. Это была записка от Маши, которую Наталья нашла у себя в комнате. Маша просила прощения за тайный поспешный свой отъезд (куда, не написала), объясняла его тем, что боялась уговоров со стороны отца, на которые она, чувствуя себя перед ним виноватой, могла бы поддаться. «Но должна уехать, — продолжала Маша, — как появилась, так и исчезну. Живите в мире и согласии, мои родные, низкий поклон вам за все. За меня не бойтесь, я своего покоя ищу, а может, Господь даст и радости…»