И именно на тот день, когда Вельяминов забежал с утра проведать сестру и нашел ее в слезах, была назначена очередная встреча…
После ухода брата Наталья вновь позволила себе как следует расплакаться. Вообще-то плаксивой она не была, но любую женщину доведет до рыданий объяснение, подобное вчерашнему, а ведь до бала у Бестужевой было еще и утро. Что-то совсем уж невозможное! И теперь в тяжелой от боли голове юной Вельяминовой перебивали друг друга, спутывалась, как в дурном сне, тревожные, тягостные мысли. В памяти чередовались лица. Петруша… Фалькенберг… отец Франциск… Наденька…
Наденька… Вновь припомнилось Наталье их необычное знакомство. Странно свела судьба будущих подруг. Произошло это в начале лета в окрестностях Петербурга, куда отправилась Наталья однажды прогуляться верхом, взяв с собой лишь верного слугу, казака Сеньку в качестве охраны.
Думала она во время той прогулки о предстоящей свадьбе своей с Петром Белозеровым, новое чувство к которому почти уж год царило в ее душе, радовалась этой свадьбе, но… вдруг поймала себя на мысли, что радость ее какая-то неглубокая, словно лежит под ней пластом нечто… А нечто — это уверенность, что свадьбы не будет. Даже приостановила коня. «Что за глупости? Да почему?!» Петруша ее недавно был сильно болен, но обратил сие печальное обстоятельство себе на пользу, взял отпуск по болезни, и поехал, кажется, к дяде под Владимир уладить какие-то денежные дела — не иначе, к свадьбе. Затем намеревался он съездить в свою вотчину, и уж после Петрова поста… И теперь невеста ждала его возвращения. «Да ты и не радуешься по-настоящему, — вдруг уличила сама себя Наталья, — словно манит счастье к себе да ускользает… Господи, помилуй!» Она почти испугалась.
Ничто не располагало к таким мыслям. Утро ясное, солнце, играя, серебрит реку, зелень вокруг пышными тучами, синеватый лес на горизонте, а вдалеке — луга со стогами, что такими маленькими видятся с холма… На возвышении другого огромного холма — по ту сторону реки — словно чьей-то небрежной рукой разбросаны деревенские домишки. По пыльной серой дороге, ровно разрезающей бесконечный бархат травы, движется не медленно и не спешно запряженная тройкой карета…
Наталья уже спускалась вниз по пологому склону, и не видела, как въехала карета на мост. Но ее слуха достиг пронзительный женский крик. В ответ ему — другой, полный отчаяния. Наталья, подхлестнув лошадь, стрелой помчалась на крики, Сенька поспешил за ней.
Карета в неестественном положении, полуопрокинувшись, зависла на мосту. Упавшая в воду женщина прилагала отчаянные усилия, чтобы спастись, она, похоже, вовсе не умела плавать. Из кареты неслись вопли. Без раздумий Наталья кинулась в воду, и лишь когда пышная юбка, мгновенно намокнув, потянула ее вниз, девушка ощутила, что не так-то это удобно — купаться в платье для верховой езды! Все же ей удалось добраться до барахтающейся белой фигуры, которая вдруг перестала барахтаться и скрылась под водой. Но Вельяминова была уже рядом, ее рука нащупала что-то мягкое, и Наталья рывком вытащила тонущую за длинные волосы. На этом силы иссякли… но к счастью, к ним уже плыли…
Опомнилась Наталья, когда уже стояла на земле. Вода катила с нее потоками, платье плотно прилипло к телу, обвисшая отяжелевшая ткань юбки не давала ступить ни шагу. Больно колотилось сердце, и жар приливал к щекам. Спасенная девушка, оказавшаяся совсем молоденькой, неподвижно лежала на траве. От нее только что оторвался осанистый человек с побелевшим лицом, и рассыпался перед Натальей в благодарностях.
— Вы спасли ее! Сударыня! Как вас благодарить? Моя Наденька… А я ведь как топор плаваю… Хорошо, что мужики подоспели, вытащили обоих вас… И надо же было подломиться под нами этому проклятому мосту! Позвольте представиться: граф Кирилла Матвеевич Прокудин.
Он поклонился.
— Вельяминова Наталья Алексеевна…
— Вельяминова? — воскликнул граф. — Позвольте полюбопытствовать, уж не сестрицей ли доводитесь Александру Алексеевичу Вельяминову, моему сослуживцу по Иностранной коллегии?
— Да, он брат мой.
Нечто вроде досады промелькнуло в лице Прокудина.
— А вы с ним, сударыня, вовсе не схожи.
Внешне яркая черноглазая красавица Наталья, вся в пылкую отцову родню, и впрямь не походила на брата, унаследовавшего от матери синеву глаз, бледность и суховатость черт лица. Но сейчас почему-то показалось, что не только о внешнем несходстве объявил Прокудин. Стало неловко отчего-то. Чтобы скрыть смущение, Наталья склонилась над распростертой на траве девушкой.
Тонкое, словно фарфоровое личико с голубыми жилками, в котором не было сейчас ни кровинки, казалось неживым, а раскинувшиеся по траве слишком светлые длинные мокрые волосы, не с золотым, а с серебристо-пепельным оттенком, вызвали в воображении Натальи образ русалки. В этом лице, бесспорно притягательном, была некая хрупкость, бледный рот очень мал, тонкий нос — с небольшой горбинкой. Наталья почему-то была уверена, что большие глаза «русалки», сейчас закрытые, — голубого цвета. И девушка открыла их — зрачки в темную крапинку и впрямь оказались голубыми, или, скорее — серыми с голубым. Она пошевелилась.
— Наденька, очнулась, моя девочка! — бросился к ней Кирилла Матвеевич. — Взгляни — вот твоя спасительница! Наталья Алексеевна — это она вытащила тебя из воды.
С трудом приходящая в себя «русалка» растерянно улыбнулась. Ее перенесли в карету, там же разместили и Наталью.
У себя дома юная Вельяминова, уже переодевшись в простое платье, расчесывала густые высыхающие волосы, когда ей принесли письмо — записку от графа Прокудина. Вновь рассыпавшись в благодарностях, Кирилла Матвеевич извещал, что Наденька мечтает увидеть свою спасительницу, и умолял посетить их в любое время, когда Наталье Алексеевне будет угодно.
Кирилла Матвеевич был вдов и в личной жизни одинок, жил он в высоком каменном особняке неподалеку от здания Адмиралтейства. Наталью приняли в этом доме как самую желанную гостью. Сам хозяин встретил ее донельзя любезно, затем представил своих гостей, один из которых — молодой немец Фалькенберг — был Вельяминовой уже знаком. Другой — фигура примечательная — оказался французским католическим священником, проживающем во флигеле прокудинского дома. Наталья разговорилась с иностранцами по-французски, и ее легкомысленный светский щебет доставил явное удовольствие Фалькенбергу, но вовсе не смягчил каменной непроницаемости строгого лица отца Франциска. Наконец граф вызвался проводить гостью к дочери.
— Наденька в постели, — говорил Прокудин, ведя девушку за собой по лабиринту лестниц. — Уж простите, Наталья Алексеевна, что она не встала к вам, слаба еще… она вообще здоровья слабого. Впрочем, лекарь сказал, не больна, только напугана, а от испуга… ну там штучки лекарские, не силен я в них… Вот увидите, как девочка моя вам обрадуется!
Странно, но любезный тон графа показался Наталье слишком уж сладким, и даже почудилось, что сам-то Кирилла Матвеевич далеко не в восторге от ее визита. И она спросила — неожиданно для себя собой:
— Так вы хорошо знаете Александра Алексеевича, брата моего?
— Не то, чтобы очень, — словно нехотя процедил Прокудин, — имел честь принимать у себя по делам службы… А вот и Наденькина комната.
Надя лежала на высоких подушках в роскошной кровати — в пене кружев. Взгляд ее оживился, едва она увидела Наталью — серо-голубые глаза заблестели, и лицо слегка порозовело.
— Вот, душенька, и спасительница твоя. Так добра и любезна, что без промедления на приглашение наше откликнулась и визитом осчастливила нас… Вот уж, а я, не обессудьте, драгоценные мои сударыни, я к гостям…
Едва он вышел, Надежда приподнялась, потянулась к Наталье — поцеловать ее в щеку.
— Простите меня, Наталья Алексеевна, не так мне надо вас принимать! Но я… Как вспомню, вся дрожу… Трусиха! Если бы не вы…
— Ваш отец так долго и так любезно благодарил меня, — весело отвечала Наталья, — что вы, уж прошу, ничего не прибавляйте более того, а благодарить за все Господа следует. Я счастлива с вами познакомиться, даже и при подобных обстоятельствах.
