— Да рядом с Бахрушинским именьем, я ж тебе рассказывал, по пути из Москвы во Владимир.

— Верно, и я подумал еще — ишь как, и Горелово наше ведь под Владимиром, неподалеку. Так там и спрячем, в моем доме!

Александр взял со стула камзол, который скинул из-за стоящей в комнате летней духоты — от камзола исходил тонкий запах духов, долго потом оправлялся перед зеркалом…

Карета ждала у подъезда.

— Что, соскучился уже? — небрежно бросил Вельяминов кучеру. — Гони теперь во весь опор. К вице-канцлеру!

Вице-канцлер Бестужев, глава Коллегии иностранных дел и фактический глава русской внешней политики, и не думал ложиться после бессонной ночи. Он был сегодня не в настроении. Задумчив и обеспокоен. Раздражителен и почти злостен. Его мучением был друг и лейб-медик Государыни — Лесток, которого Елизавета звала попросту Жано. Все знали: Жано нынешняя Императрица благодарна за преданность ей, проявленную в бытность ее еще Цесаревной, во времена тяжкие, опасные. Однако для Бестужева Лесток — незаживающая язва. Весь Петербург потешался анекдотцами насчет похождений веселого лейб-медика, но главного русского политика мало интересовало нравственное состояние врага. Его заботили совсем иные пристрастия Царицыного лекаря. Сам он, Алексей Петрович Бестужев-Рюмин, граф, дипломат, нынешний вице-канцлер, а по сути — и самый канцер, очень мешал ныне Франции, которой не по нраву было возрастающее могущество Российской Империи. Что нужно Франции? Овладеть сердцем и душой дочери Петра, чтобы впоследствии задавать русской политике выгодное для Версаля направление. Но Елизавета, мало любившая заниматься своими непосредственными обязанностями, доверила внешнюю политику Бестужеву, полностью положилась на него. А Бестужева французским золотом не купить. Лестока же покупали. И весьма успешно. Оттого и противостояние между двумя политическими противниками — не на жизнь, а на смерть. Сейчас лейб-медик отчего-то в немилости у Ее Величества, Елизавета почти не говорит с ним, не советуется. Он Бестужев, похоже, добился своего. Но Лесток, ясное дело, не успокоится. Алексею Петровичу, конечно, очень неприятно было ощущать у себя за спиной его возню. Через петербургского почтмейстера вице-канцлер перехватывал иностранные депеши. Вышел и на секретный канал. По крупицам собирал он сведения, которые рано или поздно помогут уничтожить врага…

В Петербурге наступило время бурного веселья, но что-то нервное, неустойчивое ощущалось во всем. Уходила Святая Русь с ее незыблемыми идеалами… а что взамен? Многие начали сами создавать себе кумиров. Некая зыбкость чувствовалось и во власти Царицы, хотя и казалась эта власть непоколебимой. По Петербургу носились странные слухи, собирались кружки, в которых открыто осуждали Елизавету и жалели свергнутого ею с Престола маленького Иоанна Антоновича и матушку его — регентшу Анну Леопольдовну. И главный козырь нынешней монархини — то, что в «Иванушке» лишь капелька крови Романовской, а она, хоть и незаконнорожденная (родители потом уж повенчались), но все-таки родная дочь Государя Петра Алексеевича — в расчет не принимался. То, что радушным отношением к народу веселая Елизавета, еще на Престоле не будучи, завоевала любовь крестьянских парней и девок да простых солдат, только оскорбляло знать. Все эта пустая болтовня на заговор, конечно, мало походила, но при желании из нее можно было раздуть что угодно… И об этом тоже задумывался порой Бестужев, хотя и не его это дело. Ему — политика внешняя, а о внутреннем спокойствии государства голова должна болеть у старого генерал-аншефа Ушакова — начальника Тайной розыскных дел канцелярии…

Невеселые размышления вице-канцлера были прерваны появлением Вельяминова, которого беспрепятственно допустили прямо к графу в кабинет.

Бестужев с сумрачным видом выслушал Александра.

— А объяснить не изволишь ли начальству, — поинтересовался недовольно, — для чего тебе отпуск понадобился столь незамедлительно?

— Ваше сиятельство, простите! Дело весьма щекотливое и… это не моя тайна. Одно скажу, — возможно, по приезде осмелюсь просить у вас протекции для некоего лица.

Бестужев вдруг рассмеялся.

— Молодец, орел! Далеко пойдешь. Сказать — не скажу, а просить буду. Ну что делать-то с тобой? Отправляйся, куда тебе желательно. Но с возвращением не медли!

Александр, поднявшись, отвесил вице-канцлеру изящный, почтительный поклон.

— Ладно, сядь, не церемонься. Что еще ко мне имеешь?

— Алексей Петрович, кажется, подозрения мои относительно Фалькенберга подтверждаются…

— Александр Алексеевич, я слова «кажется» не приемлю!

— Простите, ваше сиятельство! Одному человеку довелось случайно услышать в доме Прокудина разговор, довольно странный…

— Что за человек? — перебил Бестужев.

— Ваше сиятельство, я…

— Что? Опять чужая тайна? Ты мне брось эти дела, Александр! И не думай, что Бестужев дурней тебя. Прокудин никого на порог не пускает. А я знаю, что сестрица твоя Наталья Алексеевна — лучшая подруга его дочери Надежды. Так что она слышала в доме Кириллы Матвеевича?

Александр, несколько смущенный, начал рассказывать. Ох, нелегко ему это было. Лучше б имя Натальи и вовсе в этом разговоре не звучало. Но попробуй обмани хитрого, проницательного вице-канцлера…

— Так-так, — Бестужев поглаживал подбородок. — Значит, замышляют что-то… Но ведь слова, братец, слова! Их Государыне как доказательства не представишь! А кабы и представить свидетельницей сестру твою? Так ведь сама она так сделала, что нельзя. Позовут барышню Надежду Кирилловну, та и скажет: мол, спала Наталья Алексеевна у меня в кресле крепким сном, я так ее и застала, сама проснувшись. А те подхватят: приснилось, мол, да и можно ли девице верить… Да и что она услышала, в сущности? Нет, Александр Алексеевич, доказательства нужны крепкие, да не то, что Бестужеву яму копают, а что саму Государыню обвести хотят, через то России навредить… Вот так. И под тебя, значит, тоже копают?.. Постой, а не потому ли ты скрываться собрался?

— Ваше сиятельство! — воскликнул Александр.

— Что ж такого? Дело самое разумное… Ладно, ладно, глазищами-то не сверкай. Знаю, что не трус, не сбежишь. Эк горячка в тебе взыгрывает порой, это плохо, Саша. Да и как Прокудин сумел заметить, что ты им интересуешься? Зачем ты к нему так часто таскался?

— Виноват, Алексей Петрович.

— Виноват… Эх. Да, уезжать тебе надо из Петербурга, это как пить дать. Сразу не возвращайся, отменяю распоряжение. Человечка верного пошли сперва ко мне, я дам знать, можно ли тебе обратно в столицу. Признаюсь: не хочу я потерять тебя, Саша, мало сейчас преданных людей. Очень мало…

Четыре стука с промежутком — условный знак. Наденька счастливо затрепетала и поспешила открыть дверь своей комнаты. Порог переступил молодой человек. Девушка метнулась к нему, а верная камеристка Дашенька заперла дверь изнутри и скрылась в смежной комнатке.

— Александр, жизнь моя, почему так долго не приходил?

— Я и сейчас зашел к тебе попрощаться, — грустно отвечал Вельяминов.

— Как же, Сашенька?!

— Я уезжаю, мой друг, да и вернувшись, увы, пока не смогу тебя видеть.

— Почему?!

— Иначе я окажусь в непонятном положении. Не спрашивай, радость, ни о чем. Верь, все плохое пройдет, надо лишь потерпеть.

— Это… опять твоя служба?

— Да.

Надя покачала головой. Тихие слезы поползли по бледным щекам.

— Видит Бог, Саша! Я люблю тебя больше всего на свете! Но… я ничего не понимаю.

— Если б ты что-то поняла, — грустно улыбнулся Александр, — я был бы в отчаянии.

Что-то загадочное промелькнуло при этом в печальном взгляде его возлюбленной…

Юный дипломат присел на диванчик, Надя прильнула к нему, закрыв глаза.

— Не грусти, — нежно говорил Александр, перебирая в пальцах пепельные пряди ее мягких волос. — Когда-нибудь граф Бестужев направит меня послом в Швецию… нет, лучше в Англию. Я возьму тебя с собой. К этому времени ты будешь уже моей женой, госпожой посланницей. Мы поплывем под парусами по синему морю, которое по утрам будет розоветь от зорьки, а вечерами золотой закат разобьется в нем на сонмы крошечных алых солнц…