И только один Герман Хозанг, небогатый купец, владеющий всего одним судном, был непримиримым врагом Вульфламов и пользовался поддержкой ремесленников. Он знал, что победа над разбойничающими князьями Померании и Рюгена возможна только в результате борьбы народных масс и что настоящего расцвета город может достичь только при установлении демократических порядков. Но Вульфлам и все патриции города проявляли заботу только о сохранении существующих порядков; видя в Германе Хозанге опаснейшего врага, они боролись с ним всеми возможными средствами. И теперь они приготовились нанести ему решающий удар.

Удар, полученный от Вульфлама, был для Хозанга полнейшей неожиданностью. Когда стражник вошёл в дом и сообщил, что ему надлежит немедленно прибыть на чрезвычайное заседание магистрата, Хозанг задумался, что бы означала такая поспешность.

Дома никого не было — ни жены, ни даже глухого слуги. Он пошёл в свою комнату переодеться. Стражник остался стоять у входа на лестницу. Если бы хоть Бендов, его писарь, был тут! И снова он спрашивал себя, что случилось? Заседание магистрата не могло остаться втайне от народа, отнюдь нет, ведь ратсгеров собирают с помощью стражников. Им овладевало все большее и большее недоумение. Может быть, этот день действительно будет иметь большое значение. Никто не помешает ему произнести речь, и роскошные окна, которые хотя и пропускают мало света, должны будут пропустить его слова, понятные каждому жителю города. Берегитесь, Вульфламы! Вы должны отчитаться в расходовании городских средств за восемнадцать лет! Отчитаться и за шесть тысяч марок, возмещённых городом за якобы украденную кассу витта! Отчитаться за тайные переговоры с Бориславом из Рюгена и Вартиславом из Вольгаста! Отчитаться за средства, выделенные на укрепление острова Стрела! Отчитаться! Отчитаться!

Пока Герман Хозанг, впервые надев меч, который был положен ему как ратсгеру, в сопровождении стражника проходил недолгий путь до ратуши, он был полон решимости и уверенности в победе, как полководец, который стоит во главе сильного войска и ведёт его в битву за правое дело. И только одно заботило Хозанга: что он не имел возможности заранее договориться с Карстеном Сарновым о совместной борьбе.

Когда Герман Хозанг вошёл в зал заседаний, к его удивлению, все ратсгеры и оба бургомистра были на местах, и заседание, казалось, было в полном разгаре. Ему было предоставлено место в третьем ряду, среди «уже не раз заседавших»; жалко, не рядом с Сарновым. Ратсгеры сидели на своих стульях с высокими спинками, украшенными богатой резьбой с различными завитушками. Стулья располагались прямоугольником. Напротив двери на ещё более широких стульях, с ещё более высокими спинками сидели бургомистр Бертрам Вульфлам и второй бургомистр Николаус Зигфрид.

Бургомистр Вульфлам спокойно и убедительно говорил о возведении сооружений гавани. Чем дольше он говорил, тем больше возмущался Хозанг. Его, как преступника, извлекли из дома, когда уже шло заседание. И он готов был, как только бургомистр закончит, бросить магистрату свои обвинения. Он искал возможности встретиться взглядом с Карстеном Сарновым, тот между тем, кажется, не испытывал такого желания и неотступно смотрел на бургомистра. Огромен был этот Вульфлам, на голову выше любого из других Вульфламов. Но старый Вульфлам с годами стал тучен, грудь его выпячивалась, как латы, огромный живот делал его похожим на великана, которому стоит просто махнуть рукой, чтобы сразить противника. Его сын носил «вульфламовские усы», как называли свисающие по обе стороны рта монгольские усы. У старого же Вульфлама была пышная, буйно разросшаяся, ярко рыжая окладистая борода, которая закрывала половину лица и спадала на могучую грудь. Ему было около семидесяти, однако тёмные волосы, выбивающиеся из-под покрывавшего огромную голову берета, ещё не тронула седина. В глазах, смотревших из-под кустистых бровей, было достаточно спокойствия, рассудительности и властности. Несмотря на всю ненависть и отвращение, которое чувствовал Хозанг к бургомистру, внешний вид этого патриция действовал и на него подавляюще. И никто бы не подумал, что этот могучий, прямо таки величественный человек жаден до золота, упивается убийством, одержим жаждой власти. Казалось, яд, нож, пытка и все, что свойственно хищной волчьей натуре, — понятия, несовместимые с ним.

Хозанг очнулся от своих мыслей, когда начал говорить Николаус Зигфрид, второй бургомистр. Он был среднего роста, но рядом с Бертрамом Вульфламом он казался маленьким и хилым, хотя был просто строен и худощав. Его узкое сухое лицо казалось как бы приплюснутым, потому что лоб был очень покат. Лет на десять моложе Вульфлама, он выглядел лет на десять старше, потому что был сед, а под усталыми глазами набухли мешки. Если у старого Вульфлама голос был низкий, грубый, отчётливый, то у этого он был высокий, визгливый и неприятный.

С каким вниманием стал слушать Хозанг, когда разобрал, о чем говорит бургомистр Зигфрид! О весьма прискорбном происшествии докладывал он, о происшествии, которое единожды произошло за всю историю города, и да будет воля господня, чтобы оно и осталось единственным. Он сожалел, что долг бургомистра заставляет его выполнять эту неприятную задачу. Он просил господ ратсгеров отнестись к нему поэтому снисходительно.

— Речь идёт о члене магистрата господине Германе Хозанге.

Хозанг медленно и тяжело поднялся.

— Что такое? — спросил он и посмотрел вокруг.

В голове его все смешалось. Он почувствовал, как по его телу разливается холод. Что за спектакль здесь разыгрывается? Какое над ним затевается издевательство? И ещё этот стражник. Не провожатый, а охрана! На него смотрели, как на пленника. Хозанг взглянул на Бертрама Вульфлама, несомненно, зачинщика этой новой подлости. Тот невозмутимо читал бумагу и только иногда бросал украдкой взгляд на членов магистрата. «Хочет опередить, хочет не дать мне говорить, не хочет отчитываться, решил заткнуть мне рот». Это все Хозанг понял в один момент. Ему бы надо прямо крикнуть об этом, но он стоял молча, словно оцепенел в ожидании. Какое же новое преступление задумал против него Вульфлам?

Меха?

О, бог мой, речь идёт о мехах, бургомистр Зигфрид беспрерывно говорит о каких-то мехах, недоумевал Хозанг. Что за меха? Это же неслыханный позор, если торговец использует своё положение в магистрате для того, чтобы обойти закон города и извлечь выгоду.

— Говорите яснее! — крикнул Хозанг.

— Он хочет ясности, вы слышите? Хозанг хочет ясности! — завопил бургомистр Зигфрид и захлебнулся собственным криком.

Хозанг наконец понял, что речь идёт о провозе четырехсот шкурок пушнины, среди которых сорок представляли собой особенную ценность и стоили всех остальных мехов, что его обвиняют в нарушении новых законов города о пошлинах, в которых предусматривалась строгая ответственность за провоз именно таких дорогих мехов.

— Это порочит облик торговцев в глазах народа! — неистовствовал бургомистр Зигфрид. — Это неслыханное нарушение чести сословия!

— Я ничего не знаю об этом! — воскликнул Хозанг. — Я сейчас же постараюсь все выяснить!

— Мы тоже, — прокаркал Николаус Зигфрид. — И мы не только постараемся, мы уже выяснили!

— Ратсгеры! — крикнул Хозанг. — Это ложь, подлая клевета! Это козни моих врагов в магистрате!..

Он хотел атаковать Вульфлама, но не смог, потому что его слова вызвали бурное возмущение. Подобных слов ещё не произносили в этих стенах. Личные нападки до сих пор не имели места в магистрате и были недопустимы. Вместо яростного нападения ему надо было подумать о серьёзной защите. На него напали, и ему нужно было найти способ защититься, но он не находил его.

Бургомистр Зигфрид крикнул:

— Слово ратсгеру Карстену Сарнову!

Тотчас все смолкли и смотрели на мясника, который совсем не просил слова, но точно знал, чего от него ждут.