Переверзев тяжело вздохнул:
— Что, неужели так заметно?..
— Шила в мешке не утаишь. Езжай с богом. И так голова кругом. Тут еще Стефан с этой Зарой... Она тоже скоро приедет...
— Тебе она не нравится? — помолчав, спросил Переверзев.
— И тебе она не нравится, — ответила Марианна.
Спустя две недели в девятом часу утра стукнула калитка.
Чон прошел в сад, запрокинул голову, глядя на веранду второго этажа.
Стеф сидел спиной к саду; голова его была окутана дымом сигареты.
Чон вытащил из кармана монетку и запустил ею в Стефа. Тот подскочил, обернулся, увидев Чона, просиял и открыл было рот, но Павел приложил палец к губам.
Он взял стремянку, стоявшую под вишней, обобранной перед отъездом в Родники Переверзевым, приставил ее к стене и вскарабкался на веранду.
Стася не слышала его шагов. В своем широком сарафане, запачканном краской, она стояла перед холстом с масленкой в одной руке и бутылочкой дамарного лака в другой.
Чон подошел ближе — и тогда увидел картину.
И он как будто выпал из реальности, позабыл про Стасю, про себя самого...
«Увидел» — в значении узнал, как узнают иногда незнакомую девушку, лицо которой жило в глубинах твоей памяти всегда.
Картина, написанная Стасей, принадлежала к шедеврам, которые словно вечно существуют в природе, но они невидимы до тех пор, пока не придет художник, которого позовет именно эта картина. Да, некоторые творения гениев как будто спускаются с небес, когда приходит их время, — а их творцы со своею неудачной судьбой, непризнанные, растерянно стоят в стороне...
Картина представляла собою колесо обозрения, на котором любят кататься дети, сплошь увитое цветами и обрамленное знаками зодиака, под которыми они восстают из земли. Нижняя часть колеса была оплетена мартовскими цветами — багульником, подснежником, дремотной фиалкой, дальше шли апрельские мать-и-мачеха, ландыш, незабудка, на стыке Овена и Близнецов расцветали жасмин и сирень, акация, кукушкины слезки, васильки, цикорий, ромашка, пион — все это перепадало Раку, добавлявшему в этот пир цветов настурцию, бархотку, колокольчик, календулу, розу; наверху из созвездия Льва, как из рога изобилия, сыпались гладиолусы, астры, орхидеи, лилии, тигровые и речные, кувшинки; Дева добавляла к ним лотос; внизу, в садах Скорпиона и Стрельца, распускались белоснежные хризантемы, декабрьская вьюга приносила морозоустойчивые гвоздики, и Козерог добавлял к ним морозные лилии, украшающие окна наших теплых жилищ...
Чон очнулся. Он забыл, что они со Стасей давно не виделись.
Он не помнил, что она — его жена.
С бешено колотящимся сердцем он всматривался в краски, которыми Стася написала иней на стекле, недоумевая, как ей удалось добиться эффекта теплой голубизны...
— Ты лессировку делала ультрамарином?
— Как ты догадался? — спросила Стася.
Стыд обжег сердце Чона. Он понял, что означал этот ее машинальный ответ — Стася всегда ощущала его рядом с собою. Она отозвалась как будто на свой внутренний голос.
Стыд стиснул его горло. Он ничего не мог поделать с собой. Это была боль, это была зависть.
— Мелкие комочки видны, — ответил он хриплым голосом.
— Значит, плохо флейцем прошлась, — задумчиво произнесла Стася — и вдруг, вжав голову в плечи, стала медленно оборачиваться.
Она побледнела, масленка выпала из ее рук.
С криком Стася бросилась Чону на шею, покрывая его лицо быстрыми, детскими поцелуями.
Чон крепко, изо всех сил обнимал ее, зарывшись в ее волосы.
Но сквозь них он видел картину.
В глаза вливалась небесная красота, в слух — музыка сфер, а сердце никак не могло вытолкнуть наружу тяжелый, черный сгусток, никак не могло, никак.
Глава 23
ЯНТАРЬ БАЛТИИ
«Ничто так не способствует успеху как успех», — любил говаривать Юрий Лобов, и Зара на личном опыте убедилась, что это — святая истина.
Лобов бросил свою пластическую группу в гастроли по Прибалтике, как маленьких детей в воду, выплывут — станут отличными пловцами, не выплывут — пусть поищут себе другое поприще.
Там, в Прибалтике, у него были связи и люди, готовые предоставить ему помещение и собрать зал, но Юрий, человек осторожный и осмотрительный, несмотря на то что любил производить совсем другое впечатление, повез в турне вместе со своей труппой и двух звезд — Стаса Снитковского и Люду Одарову, сумев, правда, обставить дело так, будто и Стас и Люда, особо любимые в Прибалтике, сами милостиво разрешили лобовской труппе вклиниться со своими номерами между их выступлениями.
И Стас и Люда позже на всю оставшуюся жизнь возненавидели Лобова, и, если бы не высшие экономические соображения (считать все артисты хорошо умеют), расторгли бы с Юрием договор меньше чем через месяц.
Уже с четвертого выступления (было это в Краславе) стало ясно, что «Нереиды», так Юрий назвал свою группу, вызывают у публики куда больше интереса, чем поднадоевшие Снитковский и Одарова. Выступления Стаса проходили уже с такими жалкими аплодисментами, что он сам был вынужден предложить поменяться очередностью номеров с «Нереидами». Группа стала выступать последней, после песен Люды и Стаса.
И тогда наступил звездный час Зары.
Однажды вечером после выступления в маленьком городе Даугавпилсе — Зара снимала грим перед зеркалом — Лобов вошел в гримерку с какой-то книгой в руках, бросил ее на столик, подняв облачко пудры.
— Ты Пушкина читала?
— В школе, — буркнула Зара.
— В школе? И все? Неужели тебе самой никогда не хотелось раскрыть книгу поэта и выяснить, на самом деле он воздвиг себе нерукотворный памятник или нет...
Зара метнула на него взгляд, означавший, что она с покорностью готова вынести вступление Юрия к основной части его речи, которая, она знала по опыту, может уместиться в одно предложение.
— Как это можно не читать Александра Сергеевича и не чтить, — нудным голосом продолжал выговаривать Юрий, обращаясь теперь к остальным трем девушкам, намазывающим лица кремом. — И вы, молодые леди, незнакомы с произведениями этого автора?
Девушки все как одна отвернулись от Зары, подставляя ее как единственную мишень под ехидные остроты мастера.
— Так вот, Зара, — ощутив силу этого общего движения, обратился к девушке Лобов. — Тебе что-то говорит название «Египетские ночи»?
— Ну, это где Клеопатра убивала своих любовников за ночь любви, — припомнила Зара и порывисто обернулась к учителю с тревожными и вопрошающими глазами.
— Нет, ты меня неверно поняла, — ответил он, я не собираюсь облачать тебя в одеяние великой египетской стервы с тем, чтобы вокруг твоей персоны выплясывал миманс...
Девушки с облегчением переглянулись.
— Что еще ты можешь вспомнить из этого выдающегося произведения русского гения?
— Ну, там какой-то был тип... стихи сочинял... — неохотно ответила Зара.
— Не просто стихи, а импровизации... Вообще, Зарема, в свободное время прошу тебя заняться самообразованием. Я сам дам тебе список книг, понятно? А теперь промокни лицо лигнином, и пойдем ко мне в номер, я хочу показать тебе по видашнику одного артиста...
Барышникова Зара видела, и не раз, — эту же самую кассету тайно крутили в училище. Так и есть: отрывок из «Отчаяния», кусок из «Пробуждения после моря», целиком «Варяги»...
— Ну и что? — спросила она, когда Барышников застыл на шпагате в последнем эпизоде «Варягов».
— Вруби ассоциативное мышление... Сперва я спросил тебя о «Египетских ночах», напомнил об импровизаторе, кстати итальянце, затем прокрутил тебе три танца Барышникова... Тебя все это не наводит на какую-то мысль?
Зара немного подумала. Ей так хотелось угодить Юрию, благодаря которому она имела бешеный успех в «Нереидах», что она заставила свою мысль нырнуть в самые глубокие залежи серого вещества, после чего нерешительно произнесла:
