И радость моих открытий – тайна вечной юности, тайна вечного здоровья – станет достоянием людей.

12 июля

Гать не просыхает. Ждать больше не могу. Готовить эмульсию в моих условиях не так-то просто. А от жары она придет в негодность через двое суток.

13 июля, 6 часов утра

Все готово к инъекции.

Ходил к обрыву. Все то же. На подступе к обрыву – вода. Кругом – никого.

Делать нечего. Больше ждать нельзя. Через тридцать минут приступаю к опыту над собой.

Так доктор Климов и не смог добраться сюда. Жаль! Буду поминутно вести дневник.

Я прервал чтение и в волнении вбежал в дом. Крысы, испуганные и озадаченные моим появлением, разбегались, метались по комнате, задевая осколки колб и реторт.

На краю стола лежал глиняный кувшин. Из горлышка с отбитым краем торчали иссохшие, изогнутые тоненькие стебельки.

Не собирал ли Веригин нежный вереск – лиловый и лило во-розовый?

Рядом с опрокинутым глиняным кувшином лежал темный позеленевший медный пятак. Не обращая внимания на возню разбегающихся крыс, я смотрел на пятак 1855 года.

Его держал когда-то в руках испепеленный своими поис ками зачарованный отшельник,

И вдруг во мне зазвучал мотив «Ирландской застольной» Бетховена:

Миледи смерть! Мы просим вас

За дверью обождать.

Сейчас нам будет Бетси петь

И Дженни танцевать!

Я опустил в карман медный пятак 1855 года. Вышел на крыльцо, поросшее травой. И стал читать.

13 июля 1866 г., 10 часов утра

Записки Веригина

Опыт сделан. Записываю. Вижу: почерк мой совсем не похож на мой почерк. Словно другая рука писала. Пульс слегка учащенный. Дыхание усиленное. Слабый пот по всему телу. В ушах удивительный звон – какой-то радостный, светлый. Сознание ясное.

Полосы! Гигантские прозрачные покрывала, голубые, зеленые, оранжевые, плывут перед глазами, сменяют одно другое. И через такие занавеси мир выглядит все новым и новым. На какой-то миг перед глазами проплыл белоснежный занавес. Вдруг небо потемнело. Пошел дождь. Странное дело! Я отличаю каплю от капли. Я вижу, как эти капли складываются в длинные струи. Еще миг – и все-все кругом утопает в веселом густом голубом свете. Он такой густой, что хочется тронуть его рукой.

А чудесный звон в ушах все сильнее. В едином ритме с ним пульсирует кровь в венах. И тоже словно звучит. Веселая семицветная радуга спустилась с неба на остров. Сердце переполнено радостью, восторгом. Мне хочется петь.

Мне неудержимо хочется петь, играть на флейте…

Дивный звон в ушах и в крови стал затихать. Вот и хорошо: я и впрямь чуть устал.

11 часов 15 минут. Однако же как тяжела стала моя голова! Снова перед глазами дождливый занавес.

Отличаю каплю от капли.

Голова кружится. Руки слабеют. Но сознание ясное. Я четко различаю: по подоконнику ползет муха – одна, другая. Руки не слушаются. Все тело свинцовое. Спать… Спать!

11 часов 30 минут. За… сы… паю.

Жаркий полдень. Значит, я спал! Сколько? Сутки? Неделю? Или час? Не разберу.

Какой прилив сил! Как я голоден! Когда я ел в последний раз?

Так вот где тайна Мефистофеля – Фауста! Вот как решается сказка о живой и мертвой воде! Ура! Скорее к доктору, к людям!

Хлынул дождь, настоящий ливень. Как быть?

Делаю последнюю запись. Уберу все самое нужное и дорогое в печь. Закрою заслонку. Завалю кирпичами.

Попытаюсь пробраться к доктору. Возьму длинные жерди…

Крик! Что за крик? Почудилось? Нет! Неужели доктор добрался до меня? Иду!

– Иду, доктор, иду, иду-у-у! – крикнул Веригин, приложив ко рту ладони, сложенные рупором.

«Иду-у-у!» – повторило эхо.

Впрочем, эти строки не записаны в дневнике Веригина.

И что с ним случилось, неизвестно.

…Далекий долгий протяжный гул. Нарастает все бли же. Вертолет.

Вертолет – за мной!

Бережно держа одной рукой раскрытый портфель с ля гушкой, а другой – пачку книжек Веригина, я отбежал от бревенчатой хаты.

Но я еще вернусь!

На маленькой улице в Москве уже светает. Ночную тишину разгоняет привычный знакомый шум большого города. А я все еще чувствую себя на острове среди глухих болот, и все еще глядит на меня в пустые проемы окон развалившейся хаты бледно-голубое небо с серенькими облачками. Постукивая ветками, гуляет по хате ветер… Бетховенский вызов смерти, вызов, который мне вспомнился там, на острове, под визг крыс и звон разбитых колб и склянок, звучит, все звучит в ушах.

Да! Уже пять дней, как я в Москве. И нет мне покоя.

С этим Веригиным и я сам чуть не стал заколдованным искателем. Шел по следам Веригина. Был на острове в болотах. Отыскал его последнее пристанище. Собрал те остатки записей, что пощадили время, крысы, зимний холод и летний зной. В Москве разобрал, отредактировал, дал в перепечатку, отнес в редакцию журнала «Бюллетень естествознания и фантастики».

Но почему так смутно на душе? Словно я что-то не доделал, не выполнил какого-то обязательства. Веригин жил сто лет назад. Он ведь не ждет меня, не зовет на помощь. А может быть, надо еще что-то сделать? Но что?

Так много дел в Москве. И все неотложные.

Итак, я выберусь в Славск только через три дня.

…Вечер. Семь часов. Телефон молчит. Я не знаю, куда себя девать. Все ни к чему: все серо и бесцветно. И надо только одно: слетать на остров среди болот, где жил Веригин. Продолжить поиск.

Звонок по телефону. Из редакции:

– Экспедиция на остров Бережной вылетела.

– Уже! Когда?

– Час назад. А вы когда отбываете?

– Я лечу через три дня. А впрочем, попытаюсь сегодня же.

Звоню на аэродром. В справочное.

Девичий голос, звонкий, со смешинкой, отвечает:

– Самолет отлетает в пять часов утра.

– У меня билет на двадцатое октября. Хочу вылететь ближайшим рейсом – в пять утра. Но как сделать… Боюсь – приеду на аэровокзал, а билетов не будет.

– Очень нужно?

– Очень. Иду по следам человека, искавшего бессмертие.

К счастью, дежурная поняла мои слова на свой лад:

– А! Понимаю: жизнь человека в опасности! Кому-то нужна медицинская помощь. Вы боитесь – приедете на аэровокзал, а билетов не будет?

– Спасибо за понимание.

– Направляю билет с посыльным. Сейчас от аэровокзала отходит автобус-экспресс с пассажирами. Ждите посыльного. Ему же отдадите билет на двадцатое октября. Дайте адрес.

Диктую:

– Ленивка, дом…

– Вы не шутите? Действительно такое название улицы – «Ленивка»?

– Конечно. Маленькая такая, всего четыре дома. У Волхонки.

– Хорошо. Ждите.

И я жду. Чемодан уложен. Жду. Я уж вижу себя в самолете. Утро меня застанет в пути. Будет мирно, ритмично стучать сердце самолета. И спокойно будет биться мое сердце.

Одиннадцать часов ночи. Я жду посыльного с билетом на самолет. Прошумел за окном дождик. Смолк. Иссохшие вьюнки и душистый горошек уже не тянутся из своих ящиков за окном. Но их оголенные стебли все еще обвиваются вокруг ниточек. Луна бросает свои отблески на серые стены дома, что на той стороне улочки. Луна смотрит, как отблески будут перемещаться по стенам. Луна смотрит, ждет…

Ожидание…

По ту сторону улицы у подъезда дома, что построен из силикатного кирпича, стоит юноша. Он ждет. Какой нелепо широкий на нем пиджак! А брюки узенькие. Какие скованные движения! Ждет…

Жду и я. Маюсь. Не знаю, чем унять душевное смятение. И, чтоб занять себя, думаю об ожидании.

Как много на свете ожиданий! Есть ожидание нечаянной радости; есть ожидание неожиданностей. А сегодня в троллейбусе – разговор двух школьниц: «Что лучше – иметь и потерять или ждать и не дождаться?»

Часы отстукивают время. На улице фонари погашены. Различит ли посыльный номер квартиры? Откидываюсь па кресло с деревянными резными детскими головками, выглядывающими из-за поручней. Закрываю глаза.