— Понимаю. У Джерома есть замечательная фраза: «В каждом из нас спит дикарь: опаснее всего его будить и тем более подкармливать».

— Вот именно! Томми, конечно, меня высмеял. Он сказал, что на съемках этой сцены в перерывах он и актриса, игравшая его жертву, рассказывали друг другу анекдоты и хохотали до колик, — таким образом, они расслаблялись. И вообще: по его словам, все это лишь голый профессионализм, а самые яростные эмоции — такая же имитация, как и искусственная кровь на их лицах.

— Он прав, вам совершенно не о чем беспокоиться. Я напрасно сказала о дикаре, эта фраза не имеет отношения к актерской игре. Мне понятен ваш страх — страх отца за своего ребенка, но уверяю вас, Николас, в данном случае жертвой стали только вы. Жертвой искусства в самом доподлинном смысле, как бы высокопарно мои слова ни звучали. Единственное чувство, которое вы должны сейчас ощущать, — это чувство гордости. Пусть своей игрой — несомненно, талантливой — сын заставил вас страдать, но если и другие зрители при просмотре фильма будут испытывать страдания или хотя бы дискомфорт, их души немножко очистятся от всякого рода шелухи.

— Полин, вы нашли именно те слова, которые я хотел услышать! Жаль, что вас не было со мной, — вы бы оказали мне моральную поддержку прямо на месте.

— Не жалейте. Я слишком экспансивна и патологически боюсь жестокости. А если бы я разрыдалась или упала в обморок? Лучше скажите, как все прошло.

— Великолепно. Публика приняла картину на ура. А после просмотра дама, которую только что на экране избили до полусмерти, подошла ко мне и стала рассыпаться в комплиментах в адрес Томми. Выглядела она просто восхитительно, рядом стоял ее вполне довольный супруг… И все же, не сочтите меня безумцем, но мне стало легче, только когда я увидел, как Том нежничает со своей подружкой.

— Вы одобряете его выбор?

— Вполне… Она старше его и, судя по всему, обладает прагматичным умом, твердым характером и играет первую скрипку в их отношениях. Мне кажется, Том в ней нашел не только возлюбленную. Я, ничего не имею против.

— В ваших словах нет уверенности.

— Нет, нет, дело совсем в другом. Знаете, когда я впервые почувствовал себя старым? Когда мой сын сообщил, что обустраивает серьезную совместную жизнь с этой женщиной. Это показалось мне таким диким. Ведь буквально еще вчера он пластмассовой ложкой ел кашу, сидя на высоком стульчике… Понимаете? Не то чтобы я ревновал, нет… Все вполне естественно. Просто в тот момент мне показалось, что я одним махом перескочил в следующее поколение, — поколение уходящих.

— Вы?! Вы полагаете, одно лишь наличие взрослого сына дает основание для столь неуместных умозаключений? Уж кого-кого, но вас, Николас, я бы ни при каких обстоятельствах не стала записывать в поколение уходящих!

Николас остановился и внимательно посмотрел на Полин. В его взгляде присутствовали признательность и нетерпеливая заинтересованность.

— Полин… Как вы категоричны и пылки в суждениях. У вас даже щеки разгорелись.

— Не из-за вас, не обольщайтесь. Это от ветра.

Николас рассмеялся:

— Замечательно. Я и не рассчитываю, что еще могу вызывать у женщин такой дивный румянец. Однако действительно становится прохладно. Скоро совсем стемнеет, и будет еще холоднее. А вы слишком легко одеты. Может, хватит гулять, пора посидеть где-нибудь в тепле?

Поежившись, Полин огляделась: все фонари вдоль аллеи уже горели мощным ровным светом.

— Вообще-то… Я и впрямь проголодалась. Согласна: пора отогреваться.

Когда они направлялись к выходу из парка, Полин сочла возможным взять Николаса под руку: в конце концов, она замерзла и имела полное право чуть-чуть прижаться к нему.

В маленьком китайском ресторанчике Николас напомнил Полин, что она собиралась заговорить его до дурноты, но вместо этого была вынуждена выслушивать его рассуждения о фильме. Полин охотно согласилась перехватить инициативу и, быстро взяв разгон, вскоре полетела, как с горы: уютная обстановка пробудила в ней кипучую словоохотливость. От долгих прогулок у нее устали ноги, уши заледенели от ветра — зато теперь, сидя на мягком диванчике, она с наслаждением ощущала, как к кончикам пальцев приливает блаженное тепло, вдыхала пряные ароматы и не столько уделяла внимание утке под сливовым соусом, сколько говорила и говорила. Она прыгала с темы на тему с невероятной легкостью: начав со своей нелюбви к импрессионистам, она переключилась на рассмотрение творчества Ван Гога, изложила собственную версию взаимоотношений Шопена и Жорж Санд, а заодно разъяснила свою позицию касательно проблем феминизма, после чего нельзя было не коснуться эволюции женских романов от Джейн Остин до Маргарет Этвуд. Только после закрытия этой животрепещущей темы ей удалось, наконец, разделаться с уткой.

Прилив красноречия не покинул Полин и в машине. Поскольку Николас больше даже не пытался открыть рот и только изредка кивал в знак того, что еще в состоянии воспринимать информацию, она с восторгом отозвалась о мюзиклах с участием Фреда Астера, поверхностно проанализировала свое необъяснимое пристрастие к космическим киносагам, в пух и прах раскритиковала популярные оркестровые переложения фортепианной классики. В заключение, Полин вознамерилась было напеть пару строк из хита Фредди Меркьюри, но благополучно передумала, увидев, что Николас явно близок к тому состоянию, которое овладело ее подружкой двадцать пять лет назад. Вероятно, попросив ее поговорить, он и не подозревал о последствиях просьбы и переоценил крепость своего вестибулярного аппарата.

— Николас, кажется, я вас заболтала. Вам еще не стало плохо?

— Нет, нет, что вы. Никогда в жизни не слышал ничего подобного. Говорить обо всем на свете и с такой скоростью… С какой же скоростью вы думаете?

— Издеваетесь?

— И не помышляю. Знаете, я иногда пытаюсь посмотреть какое нибудь телевизионное ток-шоу, но не могу. Насколько бы тема ни была интересна, люди, собравшиеся в студии, обсуждают ее настолько вяло и удручающе занудно, что слушать их, просто нет сил. Понимаете? Вы — вот кого стоит выпускать в телеэфир. Вы минут за сорок без учета рекламных пауз остроумно, познавательно, а главное, быстро рассказали бы зрителям обо всем на свете — музыке, живописи, литературе…

— Какой ужас… Я действительно так чудовищно болтлива?

— Действительно. И даже более того. — Николас, остановил машину у ее дома, повернулся вполоборота и окинул Полин уже знакомым насмешливым взглядом. — Но слушать вас чертовски приятно. Ведь шелесту волн, например, можно внимать бесконечно, он не надоедает и услаждает слух.

«Ключевые слова: «бесконечно» и «не надоедает», — подумала Полин, — если это намек, то глупо пропускать его мимо ушей. А даже если нет, я все равно сочту это высказывание, пронизанное типично мужским высокомерием, намеком».

— Помните, я говорила, что у меня есть диск с мелодиями тридцатых годов?

— Конечно. Вы еще собирались одолжить его мне.

— Так зачем ждать до следующей встречи? Вы можете подняться со мной и забрать диск прямо сейчас.

— Это удобно?

— Я же сама вам предлагаю.

Лишь мгновение спустя Полин поняла, что более выразительно эту фразу нельзя было произнести. Ей даже стало жарко: она почувствовала, как щеки заливает румянец. К счастью, в машине царил полумрак — зеленоватый свет шел только от приборной доски. Если Николас и размышлял, то недолго: пауза продлилась не более полутора секунд.

— Идемте.

Оказавшись в ее квартире, Николас с интересом осмотрелся и уважительно присвистнул, увидев высокие стеллажи с книгами, вытянувшиеся вдоль коридора.

— Да… Сразу видно, что здесь обитают две начитанные дамы.

— Вы правы наполовину, — вскользь заметила Полин, локтем закрывая дверь в комнату Кати, чтобы скрыть от посторонних глаз, царящий там разгром.

— Ваша дочь не любит читать?

— Всем прочим развлечениям она предпочитает компьютер и телевизор. Общая беда… Проходите сюда, пожалуйста.