Гаспар яростно отбросил со лба длинные темные кудри.

— Потише-потише, мистер Флаксмен! Волосы у меня длинные, и я ношу эту обезьянью курточку только потому, что этого требует контракт, только потому, что таковы профессиональные обязанности писателя. Но меня эта мишура не обманывает, я знаю, что я не литературный гений. Быть может, я ходячий атавизм, даже предатель по отношению к своим собратьям. А вам известно, что они прозвали меня Гаспар-Гайка? И мне это нравится, потому что я люблю болты и гайки и хотел бы быть просто механиком при словомельнице, и ничего больше.

— Гаспар, что с вами стряслось? — удивленно спросил Флаксмен. — Я вас всегда считал средним самодовольно-счастливым писателем — не умнее других, но куда более удовлетворенным своей работой. И вдруг вы ораторствуете, как взбесившийся фанатик. Право же, я искренне изумлен!

— И я не меньше, — признался Гаспар. — Вероятно, я просто впервые в жизни спросил себя, чего же я в конце концов хочу и чего не хочу. И одно я понял: я меньше всего писатель. И к черту писателей! — Гаспар перевел дух и продолжал твердым голосом: — Я любил словомельницы, мистер Флаксмен. Мне нравилась их продукция, не спорю, но гораздо больше я любил сами машины. Послушайте, мистер Флаксмен, я знаю, вам принадлежало несколько словомельниц, но отдавали ли вы себе отчет, что каждая словомельница была неповторима и уникальна — поистине бессмертный Шекспир? Да и много ли людей понимало это? Но ничего, скоро они поймут! Еще сегодня утром на Читательской улице было пятьсот словомельниц, а сейчас на всю Солнечную систему не осталось ни одной — три из них можно было еще спасти, если бы вы не испугались за свою шкуру. И пока вы тут сидели и болтали, было безжалостно убито пятьсот Шекспиров, убийство оборвало существование пятисот бессмертных литературных гениев, которые…

Он умолк, потому что Каллингем разразился почти истерическим смехом.

— Вы смеетесь над духовным величием? — рявкнул Гаспар.

— Нет, — удалось наконец выговорить Каллингему. — Я просто захлебываюсь от восхищения при виде человека, который способен узреть Сумерки Богов в уничтожении нескольких гипертрофированных пишущих машинок!

— Давайте обратимся к фактам, Гаспар, — продолжал белобрысый владелец «Рокет-Хауса», когда ему удалось наконец взять себя в руки. — Словомельницы — это ведь не роботы. Они никогда не обладали хотя бы подобием жизни и сознания. А поэтому слово «убийство» по отношению к ним — чистейшая лирика. Люди создали словомельницы, и люди ими управляли. Да-да, люди, и я в их числе, как вам известно. Большинство профанов верит, будто словомельницы были изобретены потому, что мозг отдельно взятого писателя якобы уже не был в состоянии вмещать весь гигантский объем информации, необходимой для создания полноценного произведения, потому что природа и человеческое общество якобы слишком сложны, чтобы их мог понять отдельно взятый человек. Ерунда: словомельницы победили по той простой причине, что они давали больше стандартной продукции. Уже в конце XX века большая часть художественной литературы создавалась несколькими ведущими редакторами — в том смысле, что именно редакторы предлагали темы, способы, стиль, приемы, а писатели просто сводили все это воедино. И вполне понятно, что машина была куда выгоднее, чем свора писателей, которые требуют высоких гонораров, меняют издателей, организуют союзы и клубы, обзаводятся неврозами, любовницами, детьми и гоночными автомобилями и даже время от времени пытаются протащить в усовершенствованную редакторами книгу какую-нибудь свою дурацкую идейку. И машины оказались настолько производительнее, что можно было сохранить при них писателей как безвредное украшение, рекламную приманку…

— Простите, что я перебью вас, — вмешался Флаксмен, — но я бы хотел наконец узнать подробности разгрома на Читательской улице. Что, например, произошло с нашим оборудованием?

Гаспар расправил плечи и гневно нахмурился:

— Все ваши словомельницы разбиты вдребезги и восстановить их не удастся. Только и всего.

— Ай-ай-ай! — произнес Флаксмен, покачивая головой.

— Ужасно! — отозвался Каллингем.

Гаспар смотрел на Флаксмена и Каллингема с глубоким подозрением. Их неудачная попытка изобразить отчаяние только увеличила их сходство с двумя жирными котами, которые, объевшись ворованной сметаной, прикидывают, как пробраться в кладовку, где хранится мясо.

— Вы меня как будто не поняли, — сказал он. — Так я повторю. Все ваши три словомельницы уничтожены — одна взорвана бомбой, две другие сожжены… — Глаза его испуганно расширились. — Это было настоящее убийство, мистер Флаксмен, зверское убийство! Помните машину, которую мы звали Рокки? Рокки-Фразировщик? Я не пропускал ни одной книги, смолотой Рокки. И он сгорел у меня на глазах! Изжарился, испекся! А орудовал огнеметом новый друг моей собственной подруги…

— Ай-ай-ай, новый друг его собственной подруги! — сочувственно сказал Флаксмен и ухмыльнулся. Его самообладание, как и самообладание Каллингема, поистине превосходило всякое вероятие.

— Между прочим, это был ваш великий Гомер Дос-Пассос, — попытался задеть их Гаспар. — Но Зейн Горт как следует поджарил его с обратного конца.

Флаксмен покачал головой.

— Какой гнусный мир! — вздохнул он. — Гаспар! Вы настоящий герой. Пока остальные писатели бастуют, вы будете получать пятнадцать процентов гарантированного минимума. Но мне не нравится, что один из наших писателей-роботов напал на человека. Эй, Зейн! Ты ведь вольный робот и будешь сам покрывать расходы, если кому-то вздумается вчинить нам иск! Так записано в твоем контракте.

— Но Гомер заслужил и не такую взбучку! — запротестовал Гаспар. — Этот идиот и садист направил свой огнемет на мисс Румянчик!

Каллингем недоуменно огляделся.

— Розовая роботесса, которую они с Зейном притащили сюда, — объяснил Флаксмен. — Новый назначенный к нам редактор-инспектор.

Он покачал головой и ухмыльнулся.

— Итак, перед нами истина во всей ее наготе: у нас есть редактор и нет ни единой рукописи, по которой она могла бы прогуляться своим синим карандашиком. Ирония судьбы, ничего не скажешь! Я думал, Калли, что тебе приходилось иметь дело с мисс Румянчик.

Тут с носилок донесся нежный голосок, который произносил властно, но словно во сне:

— …предупредить о недопустимости «наготы»… Фраза с «прогуляться» под вопросом. Заменить «иметь» на «вступать в брак»… Ах, где я? Что со мной произошло?

Мисс Румянчик сидела на носилках, воздев к небу свои изящные клешни. Зейн Горт, стоя около нее на коленях, нежно протирал массажной тряпкой ее опаленный бок — мерзкая копоть уже почти сошла с розового алюминия. Увидев, что роботесса очнулась, он бережно поддержал ее за плечо, а тряпку сунул за какую-то заслонку на своей груди.

— Успокойтесь, — сказал он. — Все будет хорошо. Вы среди друзей.

— О, неужели? Могу ли я вам поверить? — Она отодвинулась от Зейна, судорожно ощупала себя и торопливо захлопнула несколько крышечек на корпусе. — Как вы смели! На глазах у людей вы обнажили мои розетки, пока я была без сознания!

— Но другого выхода не было, — заверил ее Зейн. — Вам необходима была электропомощь и другие процедуры. Вы подверглись тяжелому испытанию. Теперь вам нужно отдохнуть.

— Другие процедуры?! — взвизгнула мисс Румянчик. — И на виду у всех!

— Поверьте, мисс Румянчик, — вмешался Флаксмен, — мы тут все джентльмены и смотрели в сторону. Хотя, признаюсь, вы — очаровательная роботесса, и, если бы у книг Зейна были обложки, я бы пригласил вас позировать для какой-нибудь из них.

— С обнаженными розетками и отодвинутыми заслонками, разумеется? — уничтожающе произнесла мисс Румянчик.

— Ну-с, Зейн Горт, — добродушно начал Флаксмен, — по словам Гаспара, на этом побоище словомельниц ты вел себя как настоящий герой.

Атмосфера в кабинете заметно разрядилась, так как мисс Румянчик удалилась в дамский туалет привести себя в порядок. Выходя, она не преминула отпустить шпильку по адресу издателей, которые слишком скаредны, чтобы тратиться на специальную туалетную комнату для роботесс.