Комков уже знает, что его увольняют по обвинению в причастности к смерти Магницкого. Комков в неистовстве. Ответить должны все. Наш рабочий день закончился, но мы не можем покинуть ненавистную Бастилию. Не выпускает зло ответственная, спрятанная за тонированным стеклом тетка на КПП: «Врачей не велено выпускать! Идите к Комкову». Последнее она произносит, будто посылая психиатров еще дальше, прямо к Фрейду. Начальник тюрьмы подполковник Комков, белесый бесцветный человечек, заставил всех медиков ожидать своего возвращения с приема граждан. Не он, а мы убили Магницкого! Нас пятеро: я, старшая медсестра II-го отделения Инна Леоновна Ашанова, начальница того же отделения Ольга Валерьевна (О. В.) Окунева, рентгенолог сборного отделения, и Чингис толкались под начальственной дверью полтора часа.

Комков явился с длинноногой обесцвеченной блондинкой, своей секретаршей, стрижка – некогда каре, булавка в носу. Знаем: водит ее с собой для шика и чтобы во взятках на приеме граждан не заподозрили. Секретарша осталась в приемной. Комков быстрым шагом вошел в кабинет, мы – за ним. Выдержав паузу, Комков приказал нам построиться и доложить, что каждый из нас сделал за день. Наша разношерстная компания, давно переодетая для пути домой в цивильное, неуклюже выровнялась.

Подследственный, за которым стояли похищенные миллиарды, адвокат ПИФа Hermitage Capital, Сергей Магницкий умер в СИЗО-1. Чем же вы занимались в СИЗО-2?! Сделав шаг вперед, рентгенолог доложил, что за день сделал восемь снимков. После выступила О. В.: «В психиатрии все спокойно». За сим нас отпустили. Надо признать, что гордец Чингисхан не дождался «прощения». Бросив: «Я не мальчик!», умчался в отделение писать рапорт на неиспользованный отпуск.

Комков разрешил выпустить четверых, но вперед проскользнули хирург и фельдшер со Сборки. У тетки на КПП было плохо не только с памятью, но и со счетом. Она не выпустила троих: меня, старшую и О. В. Мы, «штуки», в терминологии Комкова, страдальчески зауверяли: за нами врачей «много». И – о чудо милосердия! Мы на свободе. За воротами тюрьмы О. В. философски резюмирует: «Как-то всю ночь сидели!»

Работаю первый день психиатром в Кошкином доме. Так по фене (на уголовном сленге) называется психбольница (ПБ), обслуживающая следственные изоляторы столицы. Здесь же ожидают судебно-психиатрической экспертизы в ГНЦ социальной и судебной психиатрии им. В. П. Сербского (Серпы) убийцы и иные душевноподозрительные со всей страны. До психбольницы в пятиэтажном мрачном рыжем здании содержались преступницы. Переклик высоких женских голосов и родил название.

Мои служебные обязанности: наблюдать и лечить больных, первые пять дней писать вновь прибывшим дневники в истории болезни ежедневно, далее – раз в десять дней. Помимо душевнобольных, я тайно начал писать собственные дневники и своим коллегам. Секретная тетрадь перед вами.

Курицын Леонид Алексеевич, 1978 г. рождения, статья 132, часть 3. Изнасиловал свою двухлетнюю дочь. Умерла? «Срочно!» Я увидел Курицына уже вынесенным в коридор. Я делал дыхание «рот в рот», О. В. – непрямой массаж сердца. Сестры принесли два дыхательных аппарата (с «грушами») – оба не работали. Я видел, что Курицын мертв. Окунева не видела. Сестра спросила, уколоть ли преднизолон. Я, со скрытой усмешкой: «Делайте!» Уже и сестра заметила трупное окоченение.

15 минут я «целовал» труп, дыша «рот в рот», в спешке не заботясь о защитной салфетке (бинте) для профилактики заражения туберкулезом и т. д. Наконец, очевидность пресекла усилия.

«Козлом отпущения» меня послали в морг 53-й больницы, что на 11-й Парковой, там проводилось вскрытие, «отдуваться» за труп придется Окуневой. Курицын был из ее отделения.

У меня контракт на II-е отделение, но тружусь на I-м. Труп не мой.

Несмотря на мой псевдоблагородный порыв (заставили!), патологоанатом 53-й больницы хотела видеть лечащего врача, т. е. Окуневу. Читая ее эпикриз, патологоанатом спросила: «Она (Окунева) вообще в мединституте училась?!» Спасая начальницу II-го отделения, я рассказал, что повесившийся – насильник дочери-младенца. Возмущенные патологоанатомы смягчились: «Так ему и надо!» Придирки к эпикризу сошли на нет.

В обед больной Ивсеев набросился на инспектора («старшого» – по фене) Вадима, стал душить. Ивсеева скрутили, укололи аминазином с галоперидолом (4 кубика к 2-м) и отвели в «резинку» – камеру без окон, со стенами, обитыми резиновыми плитами. В «резинке» буйные или наказанные за нарушение режима должны содержаться не более четырех часов. Реально там сидят и сутками. Все зависит от степени буйства или «вины». Больные, закрытые в «резинках», пока есть силы, долбят в глухую дверь, вопят, затем, обессилев, стихают. Писаются, испражняются, спят на цементном полу – все внутри. Посадившие больных в «резинки» инспектора злорадствуют. «Резинкой» в ПБ грозят, ею убивают.

В ПБ заскочил отпускной главврач Трибасов (Элтон), человек с повадками Элтона Джона. Ему между сорока и пятьюдесятью, никогда не был женат. В родном Ульяновске живет в однокомнатной квартире с мамой. В Москве третий год спит на ободранном диване в кабинете начальника Кошкиного дома. Впервые увидев меня, Трибасов тут же приобнял за талию, прижался. Злые языки мгновенно спродуцировали сплетню: я устроился в ПБ, «чтобы трахаться с Трибасовым».

Едва оторвавшись от меня, Трибасов вмешался в дезинтоксикацию больного Лестницева, которому сокамерники скормили шутки ради срыгнутые нейролептики. Домагницкое чудо: 2 куба аминазина (подобное лечу подобным) с кофеином в/м (внутримышечно) снимают мышечное напряжение. Больной еще захлебывается слюной, но уже идет ногами. Глюкоза в/в (внутривенно) закрепляет эффект. Трибасов приехал за получкой. Что будет, когда «артист», как именует себя и он, и другие, на работу выйдет? Ждите, Лазари!

Днем зашел в одну из камер поглядеть состояние одного кататоника. Невесть откуда взявшаяся серая вошь вцепилась в мочку. Отодрал стерву в перевязочной. Видел шесть копошащихся лапок.

Больной Ивсеев, вчера душивший корпусного, поведал: испытывает мучительную потребность убить, покалечить, поиздеваться над человеком, животным – изнемогает с раннего детства. Получает двойную дозу нейролептиков. Умные головы говорят, что при верной терапии симптомы шизофрении снижаются за четыре месяца на 40 %, а дальше – ни в какую. Шизофрениками рождаются… Другие вообще называют нейролептики химической смирительной рубашкой, не более. Боюсь, что Ивсеева можно убить со злом, в нем сидящим, но не зло – отдельно от Ивсеева.

Подслушал: контролер взахлеб повествовал сменщику, как побоями довел больного Осипкина до попытки самоубийства через самопорезы предплечий. Больная Балкина обмолвилась на беседе, что единственное, для чего стоит жить, – это половое удовольствие. Не отказывать никому в малости, искать большего. Завершенный коитус – путь дао, ведущий к абсолюту. Что люди живут не для удовольствия – басня, недостойная киренаиков. Даже в психиатрической больнице Бутырской тюрьмы Балкина находит в кого влюбиться, кому отдаться. Любопытно, имеют ли ее корпусные в той пустой камере, с видом на Кремль, где ежеутренне переодеваюсь в доктора? На полу постоянно плевки спермы и табачный пепел. Живо представляю, как Балкина в позе «бобра» вцепилась в трубу холодной батареи. Май, весна. Красное, и без того некрасивое, искаженное сладострастием лицо Балкиной обращается то к белокаменному пенису колокольни Ивана Великого, то на окна соседней многоэтажки. Там безумный старик шарит биноклем по решеткам Бутырки. Вторая рука не на бинокле, внизу. Ночью дед найдет другое развлечение: звонить дежурному Управления ФСИНа с жалобой, что в Бутырке «опять шумят, спать не дают»… А я бы вот радовался, приведись жить рядом с психушкой, чтобы не ездить по два часа на работу и с работы из области. Я бы шум потерпел. За центр Москвы надо платить, пусть и неудобством от шума. Я бы в Ленком пешком ходил… А тут офицер отдела кадров записал, что опоздал я на работу на целых девять минут.