Ребенок проснулся И смотрит в окно. Но что он увидел, Нам знать не дано. Ребенку полгода И вряд ли уже Все ясно Его несмышленой душе. Природа сама Разберется во всем. Пока же он В замкнутом мире своем. Но вскоре иные Придут времена. Поймет он, Что лето уже не весна. Что доброе слово Не дружит со злым. И мир, что вокруг… Неповторим. Сиреневое пламя миндаля Заполыхало возле наших окон. Хотя еще средина февраля, Но дни уже под властью солнцепека. Не хочется отсюда уезжать В заснеженную шумную столицу… Стараюсь солнце в сердце удержать, Чтоб, возвратясь, с друзьями поделиться. Иерусалим Поэта я увидел в первый раз Случайно в поликлинике Литфонда… … Его друзья уже вернулись с фронта, А время мне напомнило фугас Замедленного действия, который Потом взорвал стихами шумный город. И этот взрыв нежданно сблизил нас. … Поэт стоял на сцене и молчал. Он только что прочел стихи о мире. Зал грохотал, как волны о причал… Он улыбался, дожидаясь штиля. Продолжив чтенье, вдруг на миг умолк, Волшебную строку забыв угрюмо. И зал ему подсказывал, как мог, — Кто шепотом, кто радостно и шумно. Потом напишут – он стихи забыл Нарочно, чтобы убедиться, Что юный зал его боготворил, К кому он обращал свои страницы. Но он-то знал, что не порвется связь Меж ним и залом… Остальное – небыль. И мысль его над залом вознеслась, Чтоб возвратиться откровеньем Неба. Спустя года он вспомнит вечер тот И все слова в тиши исповедальной. И вновь в его душе строка замрет, Как и тогда – призывно и печально. Как быстротечна жизнь… Казалось, что вчера Отметил я свое тридцатилетие. И вдруг пришла обидная пора, Где прожитые годы все заметнее. Но сколько бы ни миновало лет, Считаю их без горечи и ужаса. Не по нежданным датам горьких бед, А по счастливым дням любви и дружества. Дождь перестал стучаться в окна. И стало тихо, как в раю. Береза, что насквозь промокла, Склонилась в сторону мою. Увы, но осень на пороге С ее дождями и тоской. И вновь в назначенные сроки Жара уходит на покой. Говорят, что друзей Не должно быть много, Как много не может быть Королей. Представьте — Была б на земле Лишь одна дорога Для всех людей, Живущих на ней. И как бы тогда Мы искали друг друга? Сколько бы не повидали Чужих краев… Одной дорогой Я шел в разлуку, Другая дорога Нас сблизила вновь. И потому всякий раз душа трепетала, Когда открывал я новых друзей. И все ж у меня их, наверное, мало Для долгой жизни моей. Еврейских жен не спутаешь с другими. Пусть даже и не близок им иврит. Я каждую возвел бы в ранг богини, Сперва умерив вес и аппетит. О, как они красноречивы в споре, Когда неправы, судя по всему. Душа их – как разгневанное море. И тут уже не выплыть никому. Мой друг художник – молодой и светский, Разводом огорчась очередным, Спросил в тоске – «Что делать? Посоветуй». И я сказал – «Езжай в Иерусалим…» Престиж еврейских жен недосягаем. Непредсказуем и характер их. Когда они своих мужей ругают, То потому, что очень верят в них. В их избранность, надежность и удачу. Боясь – не потерялись бы в толпе. А неудачи – ничего не значат. Была бы лишь уверенность в себе. И чтоб не обмануть их ожиданий, Мужья обречены на чудеса: Рекорды, книги, бизнес женам дарят, Чтоб гордостью наполнить их глаза. Еврейским женам угодить не просто. Избранник – он единственный из всех. Они хотят любимых видеть в звездах, В деяньях, обреченных на успех. И потому ни в чем не знают меры, Когда мужей выводят в короли… Без женской одержимости и веры Они бы на вершины не взошли… Пою хвалу терпению мужскому. Еврейским женам почесть воздаю. Одна из них не просто мне знакома, Она судьбу возвысила мою. Иерусалим |
