Дозваниваясь до матери, Дэн ревел в голос. После чего он клялся-божился Кэрол, что это последний раз — последний раз, когда он просит позвонить от его имени на работу, и последний раз, когда его поведение потребует такой меры.

— Я завязываю, Кэрол, — ревел он, ощупывая занемевшими пальцами край кухонного стола, как будто это была точка отсчета для новой трезвой жизни, которая вот-вот наступит. — Я попросил маму помочь мне. Я знал, она не растеряется. Она пошлет ко мне человечка, он приедет вечером. Его зовут Дэйв. Он отведет меня на какие-то занятия.

Весь день Дэн шатался по дому, подпирая трясущейся головой то дверные косяки, то спинки диванов. Боже, как же бесил Кэрол этот его жалкий вид! Никогда раньше, даже когда бывал навеселе, не вызывал он у нее такого отвращения. Он был так мерзок. И вот он сдается на милость своей матушке и просит о помощи. Все невероятно запущено, болезнь безудержно прогрессирует.

После обеда Кэрол отправилась в зоомагазин на Куадрэнт. Там всегда можно было купить свежих каракатиц. Она принесла домой одну для майны, другую — для австралийского попугая. Каракатица была белой, сухой, почти невесомой на руке, как высушенная кость. Она положила их в клетку сквозь прутья решетки. Птицы бесстрастно уставились на нее своими насекомоподобными зенками. Дэн подошел к ней сзади. Она почувствовала, как он уткнулся взъерошенной головой ей между лопаток. Она повела плечами и ушла на кухню. Там, в ожидании пока закипит чайник, она услышала, как Дэн опять рыдает в гостиной.

Фамилия у Дэйва 2 была Хоббс, и родители его до сих пор живут в Шептом-Моллет. Если бы ему не выпало великое счастье быть алкоголиком, он еще долго искал бы истинное свое призвание. Он мог бы стать религиозным кликушей, медиумом-шарлатаном, коммивояжером с чемоданчиком с двойным дном. Ибо таким человеком был Дэйв 2. Он стоял на пороге с улыбкой наготове и шуткой-прибауткой для несговорчивого клиента. Это был универсальный тип. Его можно было представить себе в любую эпоху в любой стране: вот, облаченный в тогу, он объясняет символ рыбы, а вот в гимнастерке с марксистским катехизисом в руке вдалбливает в головы сомнительные постулаты диалектического материализма в упрощенной популистской форме.

Однако, принимая во внимание исторический момент, в котором оказался Дэйв 2, благодаря хроническому алкоголизму он получил мандат Анонимных Алкоголиков. Догматы АА в общих чертах основывались на христианских заповедях, но были и некоторые остаточные яштения, как то: евангелическое иконоборчество и страсть к упрощенным ритуалам, которые в руках Дэйва 2 и ему подобных раздулись до истерии, подобной охоте на ведьм. Как верно отметил Уильям Джеймс, единственное средство от хронического алкоголизма — это религиозный фанатизм.

На этом месте старый пидороватый профессор остановился. Из внутреннего кармана он достал сигарилью Махават, из тех, что пользовались популярностью в середине семидесятых. Он вставил ее в свой розовый ротик и прикурил от позолоченной зажигалки Данхил.

Вся эта бутафория и ловкое изложение, которые, собственно, и составляли шоу, настолько соответствовали его мягкому самообладанию и утомительной обличительности, словно кружевами обрамлявшими его побасенку, что мне стало как-то даже слегка не по себе… Этот язвительный доходяга профессор со своей, в общем-то, забавной, хоть и едкой историей… Черт возьми, слишком он был хорош, слишком хорош, чтобы быть настоящим.

В купе погас свет, и мы опять встали на запасной линии, а по главной просвистел мимо Inter-City 125. В сгущавшихся сумерках мигал и переливался огонек сигарильи. Профессор прочистил горло, о твердое нёбо щелкнул сгусток мокроты, и он продолжил.

А вот какого мнения придерживался о себе Дэйв 2: «Мне крупно повезло, я — то, что называется, надеюсь, дамы простят мой французский — ебанько на всю голову. Да, и я счастлив быть ебанько. Вам интересно знать почему? Так я отвечу: потому что это привело меня к духовной жизни. К жизни духа. А почему ебанько? Да потому что, бывало, я напивался так, что обоссывался весь с ног до головы. Я был как невинное дитя. Абсолютно невинное. Ну чем не ебанько?»

И это еще цветочки. На самом деле, поведай я вам наиболее экстремальные эпизоды его алкоголического жития, вы, наверное, сказали бы, что, ограничься он обоссыванием собственной головы, это можно было бы расценить как вполне социально приемлемое поведение.

Потому как по сравнению с провалами памяти и, как следствие, потерей самоидентификации, которые пережил Дэйв 2, эскапады Дэна казались детскими шалостями.

Однажды у Дэйва 2 был такой продолжительный алкоголический провал, что за это время он успел записаться на службу в армию, пройти подготовку и был с позором уволен по причине чего? правильно — пьянства.

Если вам это кажется неправдоподобным, проведите вечер-другой в компании Дэйва 2 и его хроников, потому как они знают об алкоголизме и его проявлениях больше, чем целый институт экспертов, к тому же потравить байки — их любимое занятие. Они настолько болтливы, что вечер с ними тоскливее и нуднее, чем месяц на необитаемом острове с туристической группой до невозможности закомплексованных буржуазных француженок средних лет.

Но ни Дэн, ни Кэрол об этом не знали. Наоборот, с той самой минуты, когда он появился у них в доме на Мелроуз-менсьонз, оба были очарованы живостью и непосредственностью его характера; тем, как он разбивал вдребезги основы их представления о действительности как о континууме, который, по их убеждению, по консистенции не уступал самому лучшему по качеству бетону.

В семь вечера дверной звонок сделал «динь-дон». Дэйв 2 стоял в коридоре с распростертыми руками, отвисшей в широкой улыбке челюстью, копна соломенных волос расчесана на косой пробор так, что кончики челки касались воротника сверхпоношенной армейской куртки. Этот наряд был визитной карточкой Дэйва 2. Он называл его «моя униформа». Из разряда сегодня и ежедневно. Один отвисший карман был битком набит пачками Benson Hedges, другой обычно расходился по швам от книжки или нескольких книжек по саморегулированию или духовному развитию. Работы типа Почему я боюсь раскрыться? или Почему ты боишься раскрыться? или еще более прямолинейные Почему мы боимся?

И вот Дэйв 2, пригнувшись в прихожей под аккуратненьким бра, говорит Кэрол: «Дэйв, Дэйв Хоббз. Я пришел к… Дэну?» Он произнес имя, как будто не был до конца уверен, туда ли он попал, и его желтоватые глаза бросили на Кэрол как будто бы призывный взгляд. Как будто бы, потому что это был трюк, иллюзия. Дэйв 2 был, как минимум, на голову выше Кэрол, но постоянные упражнения в самоуничижении и полнейшем смирении развили в нем способность изменять собственный рост по желанию.

Дэйв 2, в свою очередь, видел перед собой худощавую молодую блондиночку, прямые волосы стянуты в хвост за лишенными мочек ушами. У нее была безупречная кожа с каким-то, правда, восковым налетом; талия как-то аномально выгнута, словно Кэрол представляла собой карточный стол, который вертикально складывают и ставят в чулан. Об этой встрече и первых впечатлениях Дэйв 2 позднее рассказывал: «Было очевидно, что она нуждается в помощи, что она дошла до личного Ватерлоо… она вся была какая-то блеклая, выжата как лимон, так ведь?» И тут он поворачивался к Кэрол, которая сидела возле него на одном из поставленных в кружок стульев, сияя белоснежной сорочкой, и она улыбалась всем в знак согласия.

Но когда она открыла ему дверь, до этого еще было несколько недель и предстояло еще несколько групповых занятий. А пока она пригласила его войти. Дэн куда-то свалил, чтобы приготовиться к встрече. Он до сих пор не избавился от подростковой неуклюжести, заставляющей робеть перед каждым новым знакомством. Дэйв 2, уютно пристроившись на кухне с чашкой растворимого кофе и сигареткой, вещал: «Он чудовищно молод, но уже хлебнул свое, Кэрол, дорогуша, это может стать для него поворотным моментом».