— Леля, не надо ерничать! Выслушай меня один раз по-настоящему... Очевидно, в первый и в последний... Но все сделанное наполовину и все намеки, полувысказанные смутные упреки и неясные возражения — всегда от лукавого. Все зло в этом мире происходит от половинчатости и недосказанности. Знаешь, когда начинается разрыв и ты понимаешь, что все кончено? Когда вдруг осознаешь, что теперь четко видишь, где кончаешься ты и начинаюсь я сам. А раньше это было единое целое...
— Единое целое?.. — задумчиво повторила Лёка. — А ты уверен, что так было в действительности, а не в твоем воображении? В твоей голове словно горит маленький светофорчик. Он всегда красный перед правдой жизни и вечно зеленый перед любыми фантазиями. Ты сильно заблуждаешься по поводу ценностей жизни — их в ней нет! Ты переоцениваешь жизнь! Всему на свете одна цена — невысокая. А значит, ничто в жизни не ценно так, как ты себе представляешь. Зато добро и зло никогда не ходят в одиночку. Разве не так?
Она никогда, как ни старалась, не могла убедить себя в том, что эта тихая заводь — то самое семейное счастье, о котором она так мечтала. Ее раздражало безмятежное спокойствие Аркадия, его несокрушимая невозмутимость, даже его откровенное счастье, которое было в самом начале. Лёка часто думала одно и то же: «Зачем я вышла за него замуж?» В глубине души она начинала его ненавидеть. Ненавидеть за свою ошибку. Да, не стоило пробовать завести себе новую семью. Она не создана для таких тесных уз. Она — человек, которому дом нужен только как кров и приют. Что поделаешь... Но признаться в этом не хватало мужества.
— Мне жаль тебя, Леля, — неожиданно вздохнул Аркадий. — Это большое несчастье — полное неумение понимать чувства окружающих. Это почти трагедия...
— Ну надо же! — закричала Лёка. — Скажите пожалуйста, он меня жалеет! Спасибо тебе за это, Кадя! Огромное спасибо! Только меня жалеть ни к чему! Ты лучше себя пожалей!
Аркадий усмехнулся:
— Думаешь, я без тебя пропаду? Да, Леля, мне будет очень тяжело без тебя, очень плохо. Но я справлюсь. Вещи я уже собрал, так что мне осталось лишь попрощаться... Не поминай меня лихом! Я человек неуклюжий, знаю, но каждый человек может ошибаться. Главное, чтобы он не лгал. А я тебя никогда не обманывал, Леля... Я провел возле тебя немало хороших месяцев... Надеюсь, и ты не слишком раскаивалась в содеянном... За это наше общее время я научился подозревать, угадывать, разбираться в уликах, привык оправдывать, искать и находить тебе алиби, прощать и забывать... Благодаря нашей семейной жизни и моей домашней практике из меня получились одновременно неплохой детектив, следователь, прокурор, адвокат и эконом. Я обогатился немалым опытом. Наверное, пригодится в будущем, как любой другой опыт...
Лёка растерялась. Привыкшая в последние годы к своеволию, капризная и тщеславная, она была ошеломлена ровным, спокойным тоном Аркадия. Она хотела в качестве наказания сама оттолкнуть его на время от себя, отлучить от своих рук и слов, испытать, как подействуют на него ее гнев и холод... Но просчиталась и не успела. Аркадий хорошо изучил ее характер.
— Так... ты все-таки действительно уходишь?.. — пробормотала она в замешательстве. — Но почему?.. Ведь мы хорошо жили...
— Ты так считаешь? — усмехнулся Аркадий. — Тогда ты либо очень счастливый, либо очень поверхностный человек, Леля... Прости... Либо ты вновь лжешь.
Он теперь прекрасно понимал, что ее повышенный интерес к пению и ее привязанность к какому-то неизвестному ему человеку обернулись полнейшим равнодушием ко всему остальному, а ее утонченность и ранимость превосходно соединились с черствостью и душевной глухотой.
— Ладно, проваливай! — в бешенстве вскочила она. — Убирайся! Видеть тебя не желаю! И не звони никогда, и не появляйся!
Аркадий молча повернулся, вышел в переднюю и взял приготовленные чемодан и баул. Лёка по обыкновению их даже не заметила, вернувшись домой.
— Подожди! — крикнула она.
Он обернулся.
— Нет, ничего... — пробурчала Лёка. — Это я так...
Дальнейшее Лёку интересовало постольку поскольку. Она окончательно озлобилась, обхамела, сменила репертуар на откровенно похабный и разнузданный, стала появляться на сцене в сильно декольтированных, неприлично открытых платьях, иногда еще и слишком коротких.
Однажды позвонил маэстро и посетовал:
— Детка, ты до сих пор чересчур, непростительно, вызывающе молода.
— Нельзя быть чересчур молодой! — заявила ему взвинченная Лёка. — Чересчур можно быть только старой!
Он обиделся, очевидно, принял на свой счет, и больше не звонил. Да и пошел он! Ну, помог когда-то, подсобил, поддержал... Так ведь иначе у певичек не бывает. Другого пути нет...
Но ей нужен был как раз другой путь. И она его искала когда-то, пробовала искать... А потом бросила, поняв бесполезность поисков. Или она не создана для них? Или на ее долю просто ничего другого, кроме сцены, не осталось?
Мало? — опять вновь и вновь спрашивала себя Лёка. И отвечала самой себе: мало, очень мало... Настоящая ерунда...
Она замкнулась, стала еще холоднее и надменнее, еще отстраненнее. Жила наедине с собой. Но именно с собой ей было плохо, по-настоящему отвратительно.
В тот осенний теплый день Лёка проснулась неожиданно рано и долго лежала, вспоминая, что же собиралась сделать с утра. А вспомнив, вихрем сорвалась с постели. Сегодня же Рождество Богородицы, большой праздник! И она хотела пойти в церковь.
В церкви было много народа. Служба уже началась, и Лёка, поставив свечки за всех родных, нашла себе место среди прихожан. В узкие окна било доброе сентябрьское солнце и дробилось на полу лучиками, рисуя узкие полоски и не дотрагиваясь до икон. Им никакого света не требовалось.
Лёка стояла в толпе и слушала хор. Почему в церкви всегда так хорошо поют? Она никогда не слышала ничего лучшего. И дело не в особом обучении, дело в самой музыке и текстах. Она вспомнила дикие нелепые мелодии песен, которые пела сама и которые звучали вокруг, припомнила поэтические «шедевры» знаменитых песенников, упорно рифмовавших «в воде — тебе — во сне», ажиотаж в залах, где бесновалась обалдевшая разгоряченная молодежь...
Хор пел спокойно и завораживающе. Лёка подобралась к нему поближе. Ей хотелось посмотреть на лица этих людей, знающих и понимающих куда больше, чем она. И вдруг среди них она увидела Вику...
Лёка со стыдом вспомнила, как давно не звонила подруге, как давно не видела ее, не интересовалась ее жизнью... А Вика сама тоже пропала. Наверное, вдоволь налюбовалась на подругу на экране телевизора и досыта наслушалась ее песен...
«Разве нельзя все еще вернуть? Повернуть назад? — подумала Лёка. — Разве я не могу стать другой и петь не так и совсем другое? Не то, что голосят после меня по всем дискотекам и тусовкам... Музыкой можно воспитать любые чувства, маэстро не прав, как высокие, так и поганые... Только музыка идет прямо к сердцу, быстрее всех других видов искусства до него добирается и глубже всего в него проникает...
