— Ты, сучка, лучше заткнись, пока тебе не вырвали язычок! Я первая постараюсь!
Музыканты быстро оттеснили диву от Лёки. Ей показалось, что дива пьяна...
Как там говорил тогда Гошка? «Брось ты эту ерунду, зачем тебе эта дурная, суматошная, грязная жизнь? Она лишена всякого смысла! Какая-то постоянная борьба, драчка за первые места, интриги и сплетни!»
Он был абсолютно прав.
Как-то почти на выходе на сцену Лёка чуть не угодила ногой в небольшое ведерко с водой и половой тряпкой, заботливо здесь забытое... Однажды едва не споткнулась о доску с большим гвоздем, предусмотрительно брошенную на ее пути... Один раз у нее на сцене внезапно «охрип» микрофон, и хотя он не так уж ей и требовался, но зал-то был огромный... Это случилось на концерте в «Олимпийском». Потом смущенные, бледные его сотрудники оправдывались техническими сбоями, дескать, техника — штука непредсказуемая. Но Лёка не выдержала, сорвалась и нахлестала по щекам первого подвернувшегося ей под руку. Некоторые газеты язвительно писали об истеричной певице.
К тому времени у нее появился импресарио. И она поручила все улаживать ему и вздохнула с облегчением. Хотя расслабляться не стоило. Российская эстрада — это тебе не дом отдыха и не зеленое июньское поле, усеянное одуванчиками. Это, скорее, Куликово или Бородинское поле, где каждый твой шажок сторожит зоркий и опасный враг.
Импресарио прислал ей все тот же неизменно заботливый маэстро. Звали импресарио Эдгаром. Он был молод, проворен и хитер.
— Именно такой тебе и нужен, детка! — позвонил ей как-то великий маэстро.
Старик, воспитанный и выросший еще в прошлом веке, не привык оставаться неблагодарным перед девчонками, которые неплохо скрашивали его стремительно уходящие годы.
— Спасибо! — обрадовалась Лёка. — А что он может?
— Он может все! — торжественно и несколько высокопарно произнес маэстро. — Ты, детка, будешь довольна!
И Лёка действительно была довольна расторопностью, ушлостью и пронырливостью нового слуги. Правда, пришлось грубо его отшить, когда он столь же оперативно и ловко полез ей под юбку. Но Эдгар, дитя современности, нисколько не обиделся, принял все как должное и захохотал:
— Понято!
И все дальнейшие попытки оставил навсегда.
Почтительные открытки с поздравлениями продолжали идти с прежней регулярностью. Только штемпель теперь стал московский. Лёке это наконец-то удалось разобрать.
Точно так же неизменно приходили открытки с бранью. И однажды Лёке тоже посчастливилось прочитать город отправления — ее собственный, родной... Гошка, поняла она. Негодяй, мерзавец!
И вышвырнула очередную пакость в помойное ведро.
Ночами ей часто снился Кирилл. Большой и мрачный. А иногда — радостный, с дочкой на руках. Перезваниваться они перестали. Да и зачем эти мучительные и совершенно бессмысленные звонки?..
«А интересно, какая у него последняя жена? — порой задумывалась Лёка. — Похожа на меня или нет?..»
Жена... И дочь... А ведь именно Лёка могла быть и должна была стать его новой женой... Могла, но не стала...
Будь оно проклято, то Минское шоссе, где она когда-то встретила громадного бородатого водилу...
Глава 18
Судя по письмам сестры, она устроилась в Москве неплохо. Аркадий и не верил, и очень хотел верить. Таня писала, что квартиру они нашли вполне сносную, недорогую и просторную, но, конечно, далеко от центра. Все торгуют на рынке. Деньги получают хорошие. Пока никто из хозяев к девчонкам не пристает. Вовку удалось устроить в детский сад недалеко от дома.
И все сначала именно так и было. Но потом... Потом Таня попала в водоворот любовей, подзабыла про сына, а на рынке знакомилась с мужиками напропалую. Эх, где наша не пропадала! Живем одним днем!
— Ты жертва, — сказал ей однажды утром Дмитрий. — Вылитая жертва жизни, времени и судьбы. Впрочем, как многие другие бабы. Настоящая русская молодица: привыкла вкалывать как лошадь и получать за это копейки. И говорить спасибо, что эту копеечку тебе пока еще платят. Слабое звено.
Слово понравилось. Она вертела его и так и сяк, крутила туда-сюда, прикидывала на свет, рассматривала и оценивала на вкус и на запах... Да, это было хорошее слово. Во всех отношениях. Подходящее ей на все сто. Как нельзя лучше.
О других бабах Таня предпочла не услышать. Зачем? И так очень хорошо все складывается. Слово найдено. Теперь только от нее зависит, как правильнее и удачнее им воспользоваться. Как извлечь из него максимальные выгоды и преимущества. Но это она сумеет, должна суметь. Нужно во всем находить ту или иную для себя пользу. Иначе для чего же она существовала на свете все эти годы, довольно бестолковые и бессмысленные? И не поймешь, по чьей вине. Может, по ее собственной?
В общем, с необъяснимостями и несуразностями пора завязывать. Суть — в определении. И оно наконец-то найдено. Она — жертва. Какое прелестное, просто очаровательное слово! Почему она раньше никогда не вспоминала о нем, глубоко запрятанном в чужом лексиконе? Слово ласково кололось острыми иголочками, нежно царапало жесткими коготками, мило пощипывало легкими ожогами. Такое необходимое, близкое, понятное и точное, четкое до графичности... Язык — дело важное. Поважнее многого другого. Жаль, что она так долго не могла понять этого. Ну, не беда. Главное, что осознала, наконец. Она — жертва. Господи, какое счастье! Какое счастье, Господи...
— Мать честная! — ахнул Дмитрий, разглядев ее утром повнимательнее. — Да ты вся сверху вниз расчихвостилась, распустила перышки и крылышки ярким веером! По какому поводу?
— А без повода! — объяснила Таня. — Без всякой причины. Так даже лучше. И как-то естественнее. Все пучком. Теперь будем всегда исходить из худшего, но надеяться на лучшее.
— Мать честная... — снова повторил, тяжко вздыхая, Дмитрий. — До естественности докатилась... Куда теперь завернешь? Не забывай: едешь без правил!
Она ему ничего не ответила. Не хотелось. Ей стало очень скучно с ним разговаривать.
Теперь главное — немедленно всем доказать и подтвердить свое несчастное положение, влиться в него как можно натуральнее и безболезненнее, соединить суть и форму намертво, без швов и трещин, чтобы потом сыграть свой собственный душераздирающий полонез, звучащий ничуть не хуже, чем у Огинского. Даже значительно сентиментальнее и пронзительнее. Она догадалась: в наше время выгоднее всего играть жертву. Чтобы сорвать на этом неплохой куш. На жалости и на доброте. На русской взаимовыручке. И еще не до конца отвергнутой соборности...
— Напрасно, — заметил Дмитрий. — Жалости не допросишься, сочувствия не дождешься. Все вокруг делают деньги. Кто как может и умеет. Кому ты нужна со своей непопулярной позицией? Ты даже не сможешь ею толком воспользоваться и всласть наиграться. И по-моему, пусть тебе лучше завидуют, чем сочувствуют.
