— Шесть лет кобыле.

— Хе, — довольно крякнул урядник, — верно. Разбираешься, шельма. Ну ладно, цыган, топай дальше. Я сегодня добрый…

— Спасибо, ваше благородие. — Голос Яшки звенел от пережитого волнения и радости. — А мужик на меня по чистой злобе наговорил. Подвезти ему человека жалко. Боится, сметана его прокиснет…

— Сметана? — насторожился урядник и шагнул к телеге. Мужик тем временем успел покрыть макитры рогожей. — А ну, покажь… Добро, хорошая сметанка, — продолжал урядник, со знанием дела осматривая макитры. — Поскольку ты самовольно и без надобности задержал войско, — сказал он наконец мужику, — конфискую у тебя в пользу армии один горшок.

— Ты что, окаянный, — вскинулся тот, но увесистый удар по шее заставил его замолчать.

Урядник потянул ближайшую макитру. Яшка похолодел: все кончено, сейчас… вот сейчас… Но казак, подумав, поставил ее на место:

— Эге… Вспенилась твоя сметана. Видать, подмешал чего. Давай-ка другую…

Через минуту Яшка и мужик снова остались одни на пыльной дороге.

— Ну как, папаша, — язвительно заговорил Яшка, — будем дожидаться второго разъезда, а?

Чтобы и последнюю макитру взяли? Или, может, дальше тронем?

— У-У-У, ирод, — лицо мужика перекосилось от злобы, — нечистый тебя послал. — Он схватился за кнутовище и начал размахивать им, наступая на Шваха.

Тут бы Яшке и уйти, поиздевавшись над ограбленным кулакам, но он и шагу прочь не сделал. Макитра с пенящейся крупными пузырями сметаной накрепко привязывала его к телеге. Там на дне лежал заветный брезентовый мешочек, который Швах успел сунуть в сметану в самый последний момент. Сначала он испугался, что выдадут пузыри, но они-то, оказывается, и выручили. Не будь пены, забрал бы урядник макитру с документами.

— Стой, папаша, — перехватил Яков мелькающее перед самым носом кнутовище, — так дело не пойдет. Ты против меня зло задумал, так вези за это вот до того пригорка, да побыстрее. Там я в сторону пойду. А не повезешь, — Яков зло прищурился, — хуже будет…

Мужик плюнул, выругался и вскочил на телегу. Яшка пристроился сзади возле макитры, и лошадь, чутьем поняв настроение хозяина, припустила легкой рысцой.

Яков лихорадочно соображал. Мешочек надо вынуть как можно скорее и так, чтобы мужик не заметил, а то еще донесет и пустит по следу погоню. Но как это сделать? Оберегая оставшееся добро, кулак поминутно оглядывался на макитру, а та глубока, пальцами не достанешь, надо всей рукой лезть. Эх, была не была! Яшка сбросил зипун, чтобы рукав не мешал, и, дождавшись, когда телегу слегка тряхнуло на бугорке, запустил по локоть руки в макитру.

Мужик обернулся. Не успел Яков моргнуть, как по плечам его прошелся со свистом тугой ременный жгут. Озверевший мужик снова взмахнул кнутом, но Яков, зарычав от гнева, схватил тяжелую макитру с остатками сметаны и что было силы запустил ею в мужика. Посторониться тот не успел. Яшкин снаряд обрушился на него, оглушив и перемазав с ног до головы. Мужик громко икнул, сел посреди дороги и начал бестолково размазывать по лицу густую липкую жижу.

Схватив драгоценный брезентовый мешочек, Яков, не оглядываясь, побежал прочь от дороги к синеющему вдали лесу, откуда доносились тяжкие артиллерийские удары. Фронт был где-то совсем близко…

Своих он нашел неожиданно быстро и легко. Выбрав неглубокую лощинку, заросшую орешником, он пробирался по ней на север, когда сверху, едва не сломав Яшке шею, свалились на него два дюжих хлопца. Один из них больно сдавил горло и сунул в рот какую-то тряпку, другой опутал ноги веревкой. Яков дернулся, заработал языком, силясь выплюнуть вонючую портянку, и только тут увидел лица тех, кто взял его в плен. От удивления глаза его чуть не вылезли из орбит. Свои. Разведчики из дивизии!

Разглядев Яшку, хлопцы сначала озадаченно поскребли в затылках — и померещится же такое, — потом, поверив, что это действительно Швах, принялись хохотать. Яшка сквозь портянку что-то сердито мычал, и разведчики беззвучно заливались, схватившись за животы. Наконец его освободили от портянки и веревок.

— Мальчики, — сказал Швах, поднимаясь на ноги и отряхиваясь. — В Одессе за такой привет бьют по морде… Как вы сюда попали?

— Так мы ж тебя за белого шпиона считали. Ишь, думаем, к нашим подбирается. Да расскажи, откуда ты взялся, где остальные ребята?

Через два часа Швах стоял перед начальником дивизии и, понурив голову, отвечал на его вопросы.

— Значит, сняли вас с рейда, Швах? — негромко опросил начдив.

— Так точно.

— За дисциплину сняли?

— Так точно.

— Правильно сняли?

— Так точно.

С каждым «так точно» Швах становился все мрачнее и мрачнее. За переход линии фронта и за доставку ценных документов начдив сначала похвалил его, Яшке не хотелось говорить о том, что он снят с рейда, ох как не хотелось. Но все же сказал.

И вот теперь…

— Плохо, Швах, очень плохо, — говорил начдив. — А я-то думал тебя обратно в эскадрон отправить с боевым приказом, да, видно, нельзя.

— Можно, товарищ начдив. — У Яшки загорелись глаза. — Слово даю, можно.

— Так ведь опять за старое примешься?

— Поверьте, товарищ начдив. Не ошибетесь.

Тот на минуту задумался.

— Хорошо, Швах, поверю. Пойдешь обратно. Тебе легче будет найти эскадрон.

…В то время когда Яшка Швах готовился в путь, в штабе армии обсуждались меры, которые необходимо принять в связи с секретной инструкцией белых об использовании пленных красноармейцев.

— Это очень важный документ, — говорил член Военного совета. — Во-первых, он свидетельствует о том, что противник целиком истощил свои резервы, во-вторых, лишний раз показывает гнусное, звериное лицо белогвардейских заправил. Но им не удастся спрятаться за спиной наших пленных товарищей. Предлагаю следующее: если, по данным разведки, перед нами окажутся переодетые пленные — пропускать первую цепь без выстрелов, а потом отсекать ее от настоящих белых ружейным и пулеметным огнем…

Разделавшись с последней гаубицей, Фома вздохнул, вытер рукой лоб и оглянулся. Бой затихал. Фома уже решил было, что, раз задание выполнено, можно присоединиться к своим, как вдруг его внимание привлекли подозрительные ноги. Обутые в стоптанные солдатские сапоги, они торчали из-под перевернутого зарядного ящика. Для ног убитого они вели себя довольно странно: пытались спрятаться под ящик. Что-то знакомое почудилось Фоме в их загнутых, словно у клоуна в цирке, носках, потешно подвернутых внутрь. Он потянул за одну ногу, потом прихватил и вторую — ноги забились, но Харин крякнул и извлек из-под ящика человека.

— Сдаюсь! — заорал благим матом щупленький солдатик. — Не убивай, сдаюсь…

— Вот дурной, — удивленно пробормотал Харин и перевернул солдатика лицом вверх. Тот лежал серый, встрепанный, с крепко зажмуренными глазами и только повторял однотонно «Сдаюсь».

— Ба, Семен! — ахнул Харин. — Вот где встретились, сосед…

— Фома-а… — солдатик открыл маленькие глазки, голубые, как у младенца.

— Вставай, идем со мной, чего лежать-то.

— Да что ты, куда мне с тобой, на верную смерть, — затараторил солдатик, — убьют меня. Ты уж отпусти меня, сосед…

— Вот дурной, — опять проговорил с удивлением Харин и присел рядом. По дороге хлестнул залп. Стреляли с холма.

— А ну иди!

— Убьют меня, отпусти лучше, у вас ведь в плен не берут.

Отчаянно цепляясь за скобу, земляк продолжал умолять Фому отпустить его. Харину надоела возня. Он подобрал брезент — покрытие с орудия, накинул на соседа, оторвал его руки от скобы, плотно завязал узел. Потом взвалил бесформенный куль на спину и полез к оврагу. Но едва он высунул голову из-за укрытия, над ним запели пули. В узле отчаянно заскулил Семен.

«Мне что — его убьют. Пули, они глупые», — подумал Фома, прикидывая, куда лучше податься. Отряд уходил в овраг. Харин с тоской посмотрел вслед исчезающим в густых зарослях орешника товарищам, но узел с земляком не бросил. Вздохнув, он, осторожно прячась за трупами лошадей, скатился в канаву, рискуя свернуть Семену шею, и побежал в кусты. Запоздалые выстрелы грохнули, когда Фома был далеко от дороги.