Это была на днях вышедшая в свет брошюра Фейербаха о Каспаре Хаузере. Но в руки Кванта, залпом ее проглотившего, она попала только сегодня.
Хикель взял книжку, со всех сторон осмотрел ее и спокойно сказал:
– Ну, в чем, собственно, дело? Вы думаете, это для меня новость? Чего тут горячиться, не понимаю. Старик пишет, потому что ему так положено. Скорее можно курицу отучить нестись, чем прирожденного писаку писать.
Квант вздохнул.
– Написал, это еще с полбеды, кое-что здесь справедливо, но он уж слишком далеко заходит. Разрешите… – Учитель схватил книжку, открыл на титульном листе и прочитал: – «Каспар Хаузер, или Преступление против человеческой души». Как хотите, а звучит это многообещающе, – с горечью добавил он, – автор с самого начала морочит читателей. Все это вообще-то смахивает на роман, и, прямо скажем, не первосортный.
Он перелистал брошюру, ткнул пальцем в какую-то строку и прочитал с насмешливой интонацией:
– Каспар Хаузер, редкостный экземпляр человеческой породы!.. Дорогой господин лейтенант, я больше ничего не понимаю. Мне начинает казаться, будто вызвали самого плохого моего ученика и при всем честном народе объявили его большим ученым. Редкостный экземпляр! Мне лучше знать, ваше превосходительство, и уж я сумел бы открыть глаза почтеннейшей публике. Редкостный экземпляр, ничего не скажешь! Однако алфавит принято читать с начала, а не с конца. Вот вам и великий криминалист, прославленный знаток человеческих душ! Да, так выглядит слава, когда на нее смотришь вблизи. А все эти закулисные династические историйки! Смешно, да и только, если бы не было так печально. Господи ты боже мой, ну времена, ну люди!
Лейтенант полиции с едва приметной улыбкой слушал излияния учителя. Когда Квант наконец умолк, он равнодушно произнес:
– Чего вы хотите? Мы, верные слуги, обречены любоваться дурацкими выходками господ. Вообще же я должен вас успокоить. Президенту и самому мало радости от этой книжонки. Убедившись, что память не раз изменяла ему, он огорчается и уверяет, что изложить эту историю на бумаге оказалось труднее, чем написать весь Corpus juris[18]. А теперь на него еще нападают во всех имперских землях, Говорят даже, что имперская комиссия во Франкфурте намерена конфисковать эту книжонку.
– И правильно, – выкрикнул Квант. – Владетельным князьям следует его обуздать.
– Это уж их забота, – возразил Хикель, и лицо его вдруг сделалось хмурым и обозленным. – Черт побери, Квант, вы яритесь так, словно это ваше кровное дело. Хотел бы я знать, не поубавилось бы у вас отваги, будь президент в этой комнате.
Квант недоверчиво огляделся, пожал плечами и проговорил:
– Вам угодно шутить, господин лейтенант полиции. Беда, что приходится молчать, когда хочешь высказать свое подлинное мнение. Мы давно позабыли, что значит высоко держать голову. Ложиться, когда нам крикнут «куш», это мы умеем, да еще как! Но я таким командам больше повиноваться не желаю.
– Стоп, – сердито прервал его Хикель. – Бросьте чушь городить, это уже отдаёт демагогией. Скажите-ка лучше, Хаузер уже прослышал о брошюре?
– Понятия не имею, – отвечал Квант. – Но он неизбежно в ней узнает, найдется немало дурней, которым доставит удовольствие его с нею ознакомить. Скажите, господин Хикель, вам не доводилось слышать о книге некоего Гарнье?
При этом имени Хикель вздрогнул и бросил хмурый взгляд на учителя. Прошло некоторое время, покуда он решился ответить:
– Гарнье? Знаю, субъект, удравший из отечества. В своем памфлете он приводит те же ерундовые факты, что и наш статский советник, да еще вдобавок перемешанные с придворными сплетнями. Об такой стряпне и говорить не стоит.
– Но как мне поступать, если Хаузеру удастся заполучить одну из этих книжонок? – осведомился Квант.
Хикель большими шагами расхаживал по комнате, нервно покусывая нижнюю губу.
– Примите меры предосторожности, – холодно ответил он. – Не спускайте с него глаз. Впрочем, мне лично на все это наплевать. Так или иначе, а молодого человека прижать сумеют.
Квант вздохнул.
– Господин лейтенант полиции, – сказал он с огорчением, – не могу вам описать, как трудно мне приходится, я готов душу прозакладывать за то, чтобы вырвать признание у этого малого.
– Вам это подешевле устроят, – буркнул Хикель.
– Вы еще не знаете последней новости, – не унимался Квант. – Президент хочет сделать Хаузера писцом при Апелляционном суде, завтра он уже пойдет в должность.
– А что на это скажет граф?
– Ему хотели сообщить, но никто не знает, где он находится. За месяц от него пришло одно только письмо, на которое Хаузер даже не взглянул. Мне думается, что его сиятельство одобрит это мероприятие. Для ремесла, в собственном смысле слова, Хаузер не приспособлен, к сожалению, он слишком долго вращался в образованном и высокопоставленном обществе и, конечно, взбунтуется, вдруг оказавшись среди мастеровых. С другой стороны, он не может заниматься делом, требующим более глубоких знаний, так как для серьезного изучения чего-либо ему недостает ума и терпения. Посему я считаю, что статский советник нашел благое решение, которое и меня освободит от части моей ответственности. Из писца Хаузер может сделаться чиновником низшего класса, а при некотором усердии даже добиться места регистратора или бухгалтера.
Хикель почти не слушал его пространных объяснений. Вдвоем они вышли из дому.
У дверей придворной аптеки Хикель простился с учителем, намереваясь, как он сказал, заказать себе порошки от бессонницы.
На пути домой Кванту встретился советник Гофман, весьма любезно с ним раскланявшийся. Этого было вполне достаточно, чтобы обрадовать учителя и рассеять его дурное настроение. За обедом – в тот день подавалась телячья грудинка с салатом – он вовсе развеселился и стал на все лады заигрывать с женой. Но, как то часто случается с людьми глубокомысленными и серьезными, его веселость приняла довольно неуклюжие формы. Он, например, стал, смеясь, махать ножом перед самым носом учительши. Каспар побледнел, вскочил и крикнул:
– Ради бога, господин учитель, уберите нож, я не могу этого видеть.
Веселость разом слетела с Кванта.
– Слушайте, Хаузер, ваше поведение сильно отдает аффектацией! – сухо заметил он.
– Вы изрядный трус, Хаузер, – подхватила учительша, – а мужчина должен быть смелым. Что вы будете делать, если объявят войну? Тогда ведь остается только умирать с честью.
– Умирать? Нет, благодарю вас, умирать я не хочу, – быстро отвечал Каспар.
– Тем не менее вы недавно пренеприятным образом распространялись на этот счет перед лейтенантом полиции, – вставил Квант.
– Вы невозможный трус, – продолжала учительша, – как трусливо вы вели себя в прошлом году с кадетом Гугенпётом.
– Что это еще за история, – заинтересовался Квант, – я никогда о ней не слышал.
– Он ведь часто проводил время с этим кадетом, и тот на все лады уговаривал Каспара стать солдатом, уверял, что через год-другой его непременно произведут в офицеры. Оно и правда было бы неплохо, кадетам живется хорошо, и они быстро продвигаются по службе. Наш Хаузер уже воодушевился этой идеей, как вдруг дружба у них пошла врозь.
– А почему, собственно?
– Я расскажу, как это было. Однажды в сентябрьский вечер они вдвоем отправились гулять по берегу реки и дошли до места, где купалась целая ватага мальчишек и юношей. В тот день стояла адская жара. Кадет предлагает последовать их примеру, раздевается и начинает уговаривать Хаузера искупаться. Но наш Хаузер уже насмерть перепуган и ни за что не хочет лезть в воду. Купальщики услышали их разговор, с издевками обступили Хаузера и собрались было силою втащить его в реку. Но он вырвался и побежал по полю так, словно за ним черти гнались, а не голые мальчишки. Кадет решил, что это уж слишком, и перестал с ним водиться. Верно я говорю, Хаузер?
Каспар кивнул. Учитель хохотал до упаду.
Несколько дней спустя фрау фон Имхоф и фрейлен фон Штиханер пришли проведать Каспара. Учительша, гордясь визитом знатных дам, ни на минуту не оставляла их и не сумела придумать ничего лучшего для поддержания разговора, как, в присутствии Каспара, вновь рассказать историю с кадетом и купаньем. Увы, на сей раз ее рассказ успеха не имел.
