Каспар поведал о своей беде пастору Фурману, у которого брал уроки закона божия; старик, очень к нему благоволивший, посоветовал юноше набраться терпения.

– Что пользы от моего терпения? – упрямо воскликнул Каспар. – Мне день ото дня становится все хуже!

– Что пользы? – мягко переспросил пастор. – Что пользы господу от того, что он наблюдает нашу суету сует? Тропою терпенья господь ведет нас к добру. В саду у терпеливого произрастают розы.

Тем не менее пастор обратился к президенту, последний обещал разобраться в этой истории, но ничего не сделал. Совершая ежегодную инспекционную поездку по округу, он три недели пробыл вне города. Вернувшись, Фейербах приказал позвать к себе лейтенанта полиции.

– Послушайте-ка, Хикель, – начал он, – вы ведь хорошо знаете окрестности Ансбаха, правда? Слыхали вы когда-нибудь о замке Фалькенхауз?

– Разумеется, ваше превосходительство. Так называемый Фалькенхауз – это старый охотничий домик маркграфа в Трисдорфском лесу.

– Правильно. С некоторых пор этот охотничий домик интересует меня. Я навел справки и узнал следующее. Еще года четыре назад Фалькенхауз был обиталищем лесничего, который прожил там несколько десятилетий один как перст. Он не водил знакомства ни с одним человеком, его никогда не видели в трактире, а необходимое он самолично закупал в близлежащих деревнях. В один прекрасный день он вдруг исчез, но некий отставной жандарм будто бы видел его в Швабии. Там этот лесничий стал не то хозяином, не то управляющим большого имения. Я расследовал это дело, все подтвердилось, попутно же еще выяснилось, что этот человек октябрьской ночью 1830 года был убит в своей постели.

– Я ничего об этом не знаю. Знаю только, что Фалькенхауз заброшен, никто там не живет, и в народе рассказывают разные страшные истории об этом покинутом доме.

– Прошу вас обратить на него внимание, – сказал президент, – лучше всего пошлите туда человека, знакомого с местностью, и пусть он толком все разузнает.

– Слушаюсь, ваше превосходительство. Разрешите спросить, о чем, собственно, идет речь в данном случае?

– О Каспаре Хаузере и его пребывании в тюрьме.

– А-а! – Хикель откашлялся и поклонился, почему – неизвестно.

– Я почти уверен, что Фалькенхауз – место немилосердного его заключения. Уже из первых рассказов Каспара о том, как они шли с неизвестным, я понял, что место трагедии где-то во Франконии, неподалеку от Нюрнберга и Ансбаха. Следы привели меня к Фалькенхаузу.

– Вероятно, эта косвенная улика требуется вашему превосходительству для труда о Хаузере, – угодливо заметил Хикель.

– Да.

– Будет ли он опубликован еще в этом году? Простите мое любопытство, ваше превосходительство, но я ведь всей душою заинтересован в этом деле.

– Вы слишком много меня расспрашиваете, Хикель. Оставим это. Вот письмецо для надворного советника Гофмана, велите передать его по назначению. Завтра я намерен поехать в Фалькенхауз с советником и Каспаром. Скажите Хаузеру, чтобы он был готов, но ни в коем случае не упоминайте о цели нашей поездки.

В назначенный час Каспар явился и вскоре, к вящему своему удивлению, уже сидел в удобнейшей коляске насупротив президента и надворного советника Гофмана. Редко прерывая молчание, ехали они среди залитых солнцем весенних полей и лесов.

Наконец кучер остановил лошадей. Они вошли в заброшенный дом, но самый тщательный осмотр не привел ни к малейшим результатам. Если здесь и имелось подземелье, предназначавшееся для злодейской цели, то человек, живший в Фалькенхаузе, наверняка его засыпал, а время стерло последние следы.

Но зоркий ищущий взгляд президента вдруг обнаружил в саду, рядом с правым крылом дома, странной формы яму. По всем признакам, над нею некогда стоял деревянный сарай или какое-то другое небольшое строение, так как вокруг еще валялись прогнившие доски, балки и растрескавшаяся дранка. Семь ступеней, прорытых в песке и давно уже осыпавшихся, вели вниз, где разровненная земля поросла желтоватым мхом.

Увидев это, Фейербах побледнел. Он долго стоял, погруженный в размышления, затем спустился вниз, в нескольких местах потрогал стены и низко пригнулся, рассматривая пол в углу, все это сосредоточенно, мрачно, без единого слова. Поднявшись наверх, он пронзительным взглядом окинул Каспара. Но юноша стоял спокойно, устремив невинный взгляд на дремучие леса. «Ужели он ничего не подозревает, – думал Фейербах, – ужели не подозревает, по какой земле ступают его ноги? Ужели не повеяло на него дыханием прошлого? И эти деревья ничего не говорят ему? Ни о чем не напоминает воздух? Видимо, ни о чем; так смею ли я решительным «да» или «нет» разрушить страшную неизвестность?»

Коляска дожидалась их поодаль, у дороги. На обратном пути через лес Каспара вдруг охватила неодолимая тоска; он пошел медленно, далеко отстав от обоих своих спутников.

Надворный советник этим воспользовался, чтобы поделиться с президентом своими разумными сомнениями.

– Одно хотел бы я знать, – проговорил он, – почему человека, столько времени томившегося в подземелье, вдруг взяли и выпустили, да и не только выпустили, а еще привезли в большой город, где он, разумеется, сделался центром всеобщего внимания и, следовательно, поневоле должен был бы выдать своих мучителей. Если в подобных действиях и была своя логика, то мне она непонятна.

– Бог ты мой, да этому можно подыскать самые разные объяснения, – спокойно возразил президент. – Либо узник безмерно им надоел, либо прятать его дальше стало не только трудно, но и опасно, либо тюремщик получил приказ умертвить узника, но в порыве милосердия, вполне понятном и объяснимом, а возможно, из привязанности или из страха, решил другим способом избавиться от него, а где можно было это сделать с большей надеждой на успех, как не в большом городе? Видимо, тем, кто это затеял, дело представлялось так: ротмистр Вессениг, в согласии с письмом, ему врученным, отдаст мальчика в солдаты, – там неграмотных и полуидиотов сколько душе угодно, и он уже никому в глаза не бросается. Таков был оптимистический замысел преступника, разумеется, свидетельствующий лишь о полнейшем его невежестве. Когда же дело приняло иной оборот, он перепугался, вынужден был прибегнуть к помощи тех, кто с самого начала держал в руках все нити, а те уж должны были позаботиться о том, чтобы обезвредить опаснейшего из свидетелей преступления, воскресшего из мертвых, и ныне, под защитой всего человечества, вступившего в единоборство с ними.

– Тонко построено, очень тонко, – одобрительно кивая, пробормотал Гофман, стараясь не дать заметить Фейербаху, что его доводы не кажутся ему убедительными.

В город они вернулись уже под вечер. Каспар откланялся и побрел восвояси. На Променаде ему встретилась фрау фон Имхоф. Поздоровавшись, она спросила, почему Каспар так давно у нее не был.

– Времени нет, приходится много трудиться, – отвечал Каспар, но по его смущенному виду умная дама догадалась, что о настоящей причине он умалчивает, и не стала его выспрашивать, а напротив, чтобы перевести разговор, спросила, радуется ли он весне?

Каспар огляделся, посмотрел на вершины вязов, словно до сих пор не замечал весны, и покачал головой. Он многое хотел бы сказать, сердце его было переполнено, но слова камнем ложились на язык, он не был уверен, что эта женщина, как ни ласково она с ним обходилась и вправду держит его сторону. «Да и что пользы», – думал он.

– Я должна передать вам поклон, – сказала она на прощанье, пригласив его в воскресенье у нее отобедать, – помните ли вы еще историю моей подруги, я рассказала ее, когда лорд Стэнхоп был нашим гостем? Так вот, она передает вам поклон. А для нее это значит немало.

– Как имя этой женщины? – спросил Каспар, точь-в-точь как тогда, но уже без радостной улыбки, даже небрежно.

Фрау фон Имхоф рассмеялась, это упорное желание узнать имя показалось ей комичным.

– Ее звать Каннавурф, Клара фон Каннавурф, – добродушно отвечала она.

«Очень мило, что она передает мне поклон, – думал Каспар, продолжая свой путь, – но что пользы от этого? Что пользы?»