– Grand Dieu![6] – восклицала она. – Кажется, этот дурачок даже не знает, что такое любовь!

Более того, вдруг она сообразила, что у него и в помыслах ничего подобного быть не могло. Бойкой даме это было тем более удивительно, что собственные ее желания и прихоти неизменно плескались в мутной воде полуроманических, полупохотливых страстей, хотя перед своими согражданами ей и приходилось строить из себя добродетельную особу.

«Что ни говори, а он из плоти и крови, – размышляла она, – и пусть дуралей Даумер повсюду трубит об его ангельской невинности, любой взрослый человек все равно знает, что петух делает с курицами. Он меня разыгрывает, смеется надо мной. Ну, погоди, малец, я тебе еще покажу».

На Рыночной площади, справа от дома Бехольдов, находился так называемый «Красивый колодец» – мастерское произведение средневекового нюрнбергского искусства. Детишкам с незапамятных времен рассказывали, что из этого колодца аист вытаскивает новорожденных младенцев. Фрау Бехольд спросила Каспара, слышал ли он об этом, а когда тот ответил отрицательно, лукаво подмигнув, поинтересовалась, мог ли бы он в это поверить. «Не пойму, как аист умудрится туда залететь, – бесхитростно ответил Каспар. – Колодец ведь забран решетками».

Фрау Бехольд обомлела.

– Эх ты, дурашка! А ну, посмотри-ка мне прямо в глаза!

Он взглянул на нее, и она невольно потупила взор. Потом вдруг вскочила, подбежала к буфету, распахнула дверцу, налила себе бокал вина и залпом его осушила. Минутой позже она уже стояла у окна, молитвенно сложив руки, и бормотала:

– Господи Иисусе Христе, спаси меня от греха и не введи меня во искушение!

Вряд ли стоит напоминать, что вообще-то она была дама весьма просвещенная и по целому году в церкви не показывалась.

В середине августа стояла нестерпимая жара. В одно из воскресений бургомистр решил устроить пикник в Шмаузенбуке. Утром этого дня Каспар со шталмейстером Румплером и несколькими молодыми людьми проехался верхом до Буха и так устал, что после обеда заснул в своей комнате. Фрау Бехольд самолично его разбудила и велела одеваться как можно скорее, так как экипаж уже ждет. На вопрос Каспара, поедет ли с ними кто-нибудь еще, она отвечала, что их будут сопровождать два мальчика, сыновья генерала Хартунга. Каспар разочарованно спросил, почему бы ей не взять с собой дочь, ведь девочке будет очень обидно остаться дома. Фрау Бехольд оторопела и уже готова была вспыхнуть, но сдержала свой гнев. Она наклонилась, рукою захватила прядь его кудрявых волос и злым голосом сказала:

– Я тебе отрежу кудри, если ты еще раз об этом заговоришь.

Каспар от нее увернулся.

– Не надо так близко, – с широко раскрытыми глазами, умоляюще пробормотал он, – и резать не надо, пожалуйста.

– Испугался, испугался, трусишка? Ну погоди, будешь со мной спорить, я мигом принесу ножницы.

В экипаже Каспар упорно молчал. Оба мальчика, четырнадцати и пятнадцати лет, его дразнили, старались выманить у него хоть слово; наслушавшись разговоров взрослых, они смотрели на него, как на диковинного зверя. По школярскому обыкновению, мальчишки расхвастались, можно было подумать, что нет на свете людей умнее и ученее их. Когда экипаж отъехал уже довольно далеко, старший объявил, что слышит музыку из лесу, и тут Каспар, рассерженный их ломаньем и притворством, ответил, что он хоть й ничего не слышит, но зато видит над деревьями флажок на длинном шесте.

– Подумаешь, флаг, – презрительно отозвались мальчишки, – да мы уж давно его видим.

Каспар удивился, сам он только-только заметил узкую полоску, видимую лишь, когда она плескалась на ветру.

– Ладно, – сказал он, – когда флажок снова начнет развеваться, я спрошу, замечаете вы это или нет.

Он выждал минуту-другую и, видя, что флаг неподвижен, задал каверзный вопрос:

– Ну как, развевается он сейчас?

– Развевается, – в один голос отвечали братья, но Каспар спокойно сказал:

– Из этого я вижу, что вы ровно ничего не видите.

– Э-э, – воскликнули они, – да ты, выходит, лгун!

– Тогда скажите мне, – не смущаясь, продолжал Каспар, – какого он цвета?

Мальчишки приумолкли и уставились на флаг, затем один из них наугад и вполголоса проворчал: «Красный», другой, посмелее, сказал: «Синий». Каспар покачал головой и повторил:

– Я вижу, что вы ровно ничего не видите, флаг бело-зеленый!

Оспаривать это не приходилось, четверть часа спустя все смогли убедиться в правоте Каспара. Оба мальчика с ненавистью на него взглянули: им очень хотелось блеснуть перед фрау Бехольд, слышавшей весь этот разговор от слова до слова.

Появление Каспара на празднике, как всегда, привлекло множество ротозеев, среди них были и знакомые молодые люди, которые сочли своей обязанностью им заняться и, несмотря на протесты фрау Бехольд, увели его из-под ее крылышка. Поначалу они образовали небольшую компанию, впрочем, быстро увеличившуюся, ибо один в ней подстрекал другого к всевозможным дурачествам. Они опрокидывали столы и стулья, пугали девушек, дочиста скупали товар в лавках старьевщиков, бессмысленно орали, изображая, что Каспар их повелитель и все делается по его приказу. Суматоха возрастала. Вечером они посрывали фонарики с деревьев и приказали музыкантам идти впереди, трубными звуками аккомпанируя их бесчинствам. Два молоденьких купчика посадили себе на плечи Каспара, который уже ничего не видел, ничего не слышал, с несчастнейшим лицом сидя на своем живом стуле, и мечтал быть где-нибудь далеко-далеко отсюда.

Разгулявшаяся компания с песнями и хохотом подошла к эстраде, на которой уже начались танцы, но отсюда уже не могла двинуться ни вперед, ни в сторону, так как толпа запрудила дорогу. Внезапно Каспар совсем близко от себя увидел обоих мальчиков, ехавших с ним в экипаже; они стояли на ступеньках подиума, держа в руках длинную палку с насаженным на нее квадратом белого картона, на котором крупными буквами были выведены следующие слова: «Здесь можно увидеть его величество Каспара, короля страны Мошеннии». Они держали палку так, чтобы надпись сразу бросилась в глаза Каспару; впрочем, и толпа живо ее заметила, раздался громовой взрыв хохота.

Трубачи сыграли туш, и процессия вновь двинулась мимо трактира по направлению к иллюминированному лесу.

Каспар умолял спустить его наземь, но никто не обращал внимания на эти мольбы. Тогда он схватил за ухо одного и дернул за волосы другого. «Ой, что ты меня щиплешь?» – крикнул один, а другой завизжал: «Ой, он меня за волосы дергает!» Обозленные, они расступились, и Каспар упал на землю. Перед ним мигом очутились оба мальчишки-щитоносца; они насмешливо ухмылялись.

– У нас и для тебя припасен флажок, – сказал старший, – посмотри-ка, развевается он или нет?

И в ту же секунду оба вздрогнули: чей-то повелительный и громкий голос позвал их. Голос принадлежал отцу мальчишек, генералу, который в компании нескольких мужчин и фрау Бехольд устроился за одним из столиков. Все уже поднялись с мест, ибо черные тучи затянули небо и вдали слышались раскаты грома.

Фрау Бехольд встретила Каспара упреками:

– Что это за штуки ты выделываешь? И не стыдно тебе? Allons! Пора ехать домой.

Она шумно простилась со своими сотрапезниками и поспешила на опушку, где стала визгливым голосом кликать своего кучера.

– Садись! – приказала она Каспару, когда они, наконец, разыскали экипаж, сама же влезла на козлы, уселась рядом с возницей, выхватила у него из рук вожжи, и пошла сумасшедшая езда: сначала они мчались лесом, потом по вспененному пылью шоссе. Она нахлестывала лошадей так, что искры сыпались у них из-под копыт. На небе ни звездочки, уныло простирались поля и перелески, молнии все чаще прочерчивали небо, и гром грохотал все ближе.

За какие-нибудь полчаса домчались они до города, и, когда она остановила лошадей у дома на Рыночной площади, пар валил от них. Фрау Бехольд отперла парадную дверь и пропустила Каспара вперед. Впотьмах он ощупью добрался до своей двери, но фрау Бехольд схватила его за руку, потянула за собой дальше, в так называемую зеленую гостиную, большую комнату, где окна никогда не открывались и воздух был спертый. Она зажгла свечу, швырнула на диван шляпу и тальму, потом бросилась в кожаное кресло, напевая что-то себе под нос. Вдруг она смолкла и проговорила в ритме песенки: