И все-таки, несмотря на карточки и опустевшие полки продовольственных магазинов, удалось Надежде Яковлевне добыть два десятка раков и даже изготовить свой традиционный торт «наполеон», который был встречен гостями дружными аплодисментами. А их, гостей-то, было сначала всего четверо. Виктор Павлович Рудов, заметно поседевший, но с неизменным ежиком волос, как у нашумевшего авантюриста Керенского, так и доживший холостяком до своих семидесяти лет, но по-прежнему бравый и подтянутый, сохранивший осанку заправского кавалера-сердцееда; преподаватель математики Николай Ильич Башлыков, маленький старичок, не без труда выговаривающий букву «р», с землистым цветом лица, залысинами и подбородком, на котором вальяжно разместилась крупная бородавка; преподаватель начертательной геометрии Иван Иванович Мигалко, сильно картавящий латыш, смахивающий быстрыми движениями и прищуром глаз на часового мастера, старающегося определить причину поломки отданного ему в починку механизма; да опирающийся на отделанную под ореховое дерево палку Степан Бенедиктович Залесский, поляк по происхождению, человек с блеклыми зеленоватыми глазами, любивший распространяться о своих не всегда существующих болезнях и аристократических предках.

Пока они, покуривая, толклись в коридоре, в доме появился малость припоздавший сосед Александра Сергеевича, горбоносый врач Александр Григорьевич Водорезов. Среди пожилых, увядающих стариков педагогов он отличался высоким ростом и такой крепкой костистой фигурой, какой любой из них мог только позавидовать. Сграбастав в охапку гладко выбритого, облаченного, несмотря на жару, в темно-синий фрак из дорогого старомодного сукна именинника, доктор сжал его в своих могучих объятиях и трижды расцеловал, патетически воскликнув при этом:

— Держись, голуба моя, дай теперь и мне до твоих астматических ребрышек добраться.

— Осторожнее, Александр Григорьевич, — взмолился было хозяин дома, но тот трубно возразил:

— Ерунда, дорогой, выдержат твои косточки! Глядишь, и астму твою из них вытрясу.

Водорезов запустил в глубокий карман своих летних парусиновых брюк огромную руку и, вытаскивая ее назад, громогласно воскликнул:

— Ты ведь прекрасно знаешь, Саша, что дядя доктор на чужие именины без подарков не ходит. На-ка, получай, — и с этими словами извлек из глубокой штанины черный маленький бюст.

Вся Аксайская знала, что «строгий доктор», так именовали тут Водорезова, в свободное от работы время долбит из камня небольшие фигурки и часто их раздаривает своим знакомым. На этот раз очередь дошла и до Александра Сергеевича. Он обрадованно взял в руки бюстик, стал рассматривать сам себя.

— Действительно похож, — пробормотал он польщенно.

— Да чего там «действительно»! — вскричал Рудов. — Ты вглядись получше. Смотри, как точно схвачены твои черты. Лоб мыслителя, глаза, прикрытые незаменимыми очками, твои, извини меня, не совсем гвардейские, а малость покатые плечи, причем одно, как и в жизни, выше другого.

— Чудесно, чудесно! — картавя, воскликнул Мигалко, а Николай Ильич Башлыков неопределенно произнес:

— Да-а.

— Вам бюст не понравился? — круто обернулся к нему Водорезов.

— Да нет, — вступил неожиданно в разговор Залесский, — оно, конечно, недурственно, но Клодт ваял лучше, ха-ха.

— Так вы и идите к своему Клодту, — вспыхнул неожиданно Водорезов, метнув на обидчика свирепый взгляд, — а скромного провинциального лекаря оставьте в покое.

Александра Сергеевича покоробила эта неожиданная вспышка, и он решительно положил руку на плечо доктора.

— Ну что вы, что вы, милейший сосед, — сказал он примирительно. — Ваш подарок великолепен. Я его на самое видное место на комоде поставлю. Да, Наденька?

— Разумеется, Саша, — откликнулась хлопотавшая у стола Надежда Яковлевна. — Спасибо вам, Александр Григорьевич. До чего же вы точно схватили все черточки Сашиного лица. Мы и не ожидали такого сюрприза.

Лысоватый Залесский смущенно покашлял. У него была укоренившаяся привычка покашливать в тех случаях, когда возникала неловкость, порожденная среди присутствующих его язвительностью.

— Вы уж не обессудьте, — пробормотал он, — какой из меня ценитель искусства, так, дилетант, не больше.

Хозяин дома примирительно посоветовал:

— Ты его действительно прости, любезный Александр Григорьевич. Прости по пословице: «Юпитер, ты сердишься, значит, не прав».

— Еще неизвестно, кто из нас Юпитер, а кто презренный раб, — пробормотал доктор. — Впрочем, я тоже извиняюсь за то, что принял это сравнение всерьез.

Мигалко обнажил в ухмылке желтые крупные зубы, делавшие его похожим то ли на китайца, то ли на японца:

— Прости его, пожалуйста, любезный Александр Григорьевич. Кто из нас, живущих в этом подлунном мире, не ошибается. И притом не забывай, что критику и самокритику надо любить.

Крутоплечий доктор гулко расхохотался.

— Критику и самокритику? — переспросил он. — Хотел бы я увидеть того дурака, который бы ее на самом деле любил. А?

Повеселевшие гости стали занимать стулья за раздвинутым столом. Звякнули ножи и вилки, чья-то рука потянулась к блюду с хлебом, а другая к солонке. Близоруко щурясь, Александр Сергеевич стал наполнять бокалы вином, а тем из стариков, кто еще не окончательно сдал перед крепкими напитками, наливал коньяк и ликер «шартрез» из маленького фарфорового графинчика, в каких в ту пору выпускался он на знаменитом Новочеркасском ликеро-водочном заводе. Такие графинчики изготавливались в виде жирафов, пингвинов, медведей.

Никогда на Дону не пили в таком количестве густых ароматных ликеров, как в предвоенные годы и в самые суровые дни сорок первого, не пощадившего привольные донские степи.

— Александр Сергеевич, да вы сотворили чудо, — шепелявил Иван Иванович Мигалко. — Признайтесь, какой чародей вам помог. Ведь сейчас таких ликеров из-под земли не добыть. Какой кудесник посодействовал в их приобретении?

Водорезов насмешливо покачал головой:

— Не будем уточнять кто этот кудесник. Важно, что он занимает пост главного технолога нашего ликеро-водочного завода. Порадуемся тому, что непьющий Саша, астматик, демонстрирует нам столь тонкий вкус в оценке винного производства своего родного города. Браво, браво! Однако не настала ли та торжественная минута, когда надо произнести первый тост за нашего достойного именинника.

Иван Иванович Мигалко, торопливо намазывавший маргарин на тонкий ломтик пайкового хлеба, застыл с протянутой рукой. Чуть припудренная по торжественному случаю Надежда Яковлевна опустилась на стул, бдительно оглядывая зорким хозяйским оком стол, замерли все остальные гости.

— Так вот, друзья! — зычно воскликнул Рудов. — Настало время подвести черту под слагаемыми и поговорить о той сумме, которую принес нашему дорогому Александру Сергеевичу прожитый год.

Но поговорить об этой сумме ему так и не пришлось. Чей-то кулак загрохотал в парадную дверь, и Якушев, разводя руками, сказав: «Ничего не поделаешь, сегодня у нас парадное для всех открыто», поспешил в коридор. Гости озадаченно переглянулись.

— О, путник! — воскликнул ему вслед Рудов, имея в виду неожиданного визитера. — Какую песню испортил!

— Ничего, — пробубнил старик Башлыков, — будем полагать, что ликер от того, что мы подождем неожиданного гостя, свою крепость не утратит. Тем более разлив ликера по рюмочкам всего лишь репетиция. Сейчас Александр Сергеевич возвратится, и состоится сама премьера. Однако чего это он там замешкался?

— Может, ему горвоенком повестку в действующую армию прислал? — под общий смех пошутил Залесский. — Ведь без такого богатыря, как наш астматик Александр Сергеевич, Гитлера на разгромить.

Все расхохотались, но тотчас же смолкли, потому что из коридора донесся оглушительный голос самого Александра Сергеевича:

— Мишенька! Долгожданный вы мой! Да откуда и какими ветрами вас в родные края задуло? Да ведь это же для меня такой подарок судьбы! Да проходите же, проходите.

Гости притихли, устремив выжидающие взгляды в коридор, откуда продолжали доноситься громкие радостные восклицания и похлопывания друг друга по плечам.