— Спросите-ка у него, — раздраженно сказал Дробышев капитану, — почему он оказал сопротивление, когда его задержали?

Капитан перевел солдату вопрос. Тот испуганно взмахнул руками и быстро заговорил, указывая в сторону Зайцева и как бы призывая его в свидетели.

Переводчик повернулся к Дробышеву:

— Он категорически утверждает, что сдался без всякого сопротивления!

Дробышев стукнул карандашом по бумаге.

— Так кто же тут врет, дьявол их разбери! — крикнул он. — Товарищ Дзюба, кто задержал румына?

— А вот он здесь! Разведчик Зайцев! — сказал Дзюба.

Зайцев стоял ни жив ни мертв. Вот уж он совсем не ожидал, что полковник начнет добираться до истины. Дробышев взглянул на него колючим взглядом и сердито спросил:

— Это вы задержали солдата?

— Я, товарищ полковник! — пролепетал Зайцев.

— При каких обстоятельствах?

По тому, с какой настороженной пытливостью смотрел на него полковник, Зайцев понял, что всякое запирательство бесполезно. И вообще, очевидно, знать правду полковнику нужно для дела, иначе бы он не прицепился так, что руками не оторвешь. Запинаясь и проглатывая слова, Зайцев рассказал все как было.

— Ну вот, наконец-то! — вздохнул Дробышев. — Добрались-таки до истины! Недаром говорят, — повернулся он к полковнику, — что нигде так не врут, как на войне да на охоте!…

— Идите к себе, товарищ Зайцев, — сказал Дзюба, презрительно оглядывая разведчика, — благодарность я снимаю. А вас лишаю своего доверия! И разведчиком вы больше не будете. Ступайте!…

Зайцев, которому недавно исполнилось двадцать лет, совсем по-мальчишески всхлипнул и выскочил из землянки.

Через четверть часа Дробышев и капитан, захватив с собой перебежчика, уехали в штаб армии, а еще через полчаса начались события, которые заставили Дзюбу забыть на время Зайцева и тем спасли его от окончательного бесчестия.

Чураев вызвал к себе командиров частей и предупредил их, что до начала наступления остались считанные часы. Артподготовка начнется по сигналу «Лебедь». Нужно еще раз проверить связь. Телефонисты должны все время держать трубку возле уха…

После этого полковой комиссар Кудрявцев разослал замполитам пахнущие свежей типографской краской пачки. Это было обращение Военного совета фронта ко всем бойцам и командирам. Оно гласило:

«Товарищи бойцы и командиры!

Пробил долгожданный час, сегодня мы вновь идем вперед, в наступление.

Мы честно выполнили приказ Родины — «Ни шагу назад!».

Мы стойко удерживали порученные нам рубежи. Мы не пропустили врага через Дон.

Теперь приказ Родины — «Вперед!». Мы должны его выполнить с честью и самоотверженно».

Яковенко, одетый в новый стеганый ватник, вышел из землянки, держа в руках автомат, и остановился в тяжелом раздумье.

Он был не из тех, кто легко падает духом. Он не пал духом и тогда, когда произошла неприятная история с танками, после которой его как паникера стали прорабатывать на всех собраниях.

А история эта, о которой говорили во всей армии, была, пожалуй, не так проста, как это казалось с первого взгляда.

Недели две назад группа разведчиков, в которой был и Яковенко, проникла ночью за передний край противника. Требовалось выяснить, где стоят две тщательно замаскированные батареи, которые вот уже несколько дней стреляют откуда-то из-за укрытия и так хорошо замаскированы, что ни один фотоснимок, сделанный с самолета-разведчика, не обнаружил пока что их расположения.

К концу поиска батареи были обнаружены. Оказывается, гитлеровцы выкопали в холмах ячейки, куда всякий раз после стрельбы откатывали орудия.

Вот тут-то и произошла у Яковенко неприятность, которая ему так дорого обошлась. На пути разведчиков оказался большой и глубокий овраг, незаметный издали, так как края его почти сливались. Из глубины оврага доносился грохот двигающихся танков. Терентьев приказал всем залечь в небольшой выемке, а Яковенко послал вперед выяснить, что делают в овраге танки.

До оврага было метров триста, вокруг открытое поле, подстрелить могли с любой стороны. Однако Федор перебежками благополучно достиг края оврага и залег. Оказывается, на дне его гитлеровцы устроили нечто вроде танкодрома. Там были выкопаны окопы, натянуты проволочные заграждения, установлены учебные минные поля. Появляясь из-за крутого поворота, танки один за другим бросались на штурм этих препятствий, а затем, преодолев их, устремлялись вдоль оврага и снова скрывались за поворотом. Очевидно, их недавно привезли откуда-то из Африки: они были окрашены в ярко-желтый цвет, с темными разводами на броне и башнях.

Когда первые два танка проскочили мимо и скрылись, случилось несчастье, едва не стоившее Федору жизни. Он лег слишком близко к краю, тонкий пласт земли под тяжестью его тела, а также от сотрясения, вызванного танками, вдруг осел и обрушился. Федор кубарем полетел вниз и, к счастью, свалился в один из окопов. Оглушенный, он силился подняться на ноги, но в это самое мгновение над его головой возник танк и со скрежетом и шумом, обдавая его зловонным запахом перегоревшего масла, стал переползать с одного края на другой, срезая гусеницами большие комья земли. Федор прикрыл голову руками и весь вдавился в глину окопа, а комья все сыпались и сыпались, больно колотя его по спине и рукам. Едва прошел этот танк, как сразу же появился другой. О том, чтобы выбраться наверх, нечего было и думать. Единственное спасение — сидеть, тесно прижавшись к передней стенке окопа, чтобы не дать себя заметить в смотровую щель. А танки наползали и наползали, гусеницы гремели, земля падала, и каждый раз Федору казалось, что его голова будет сплющена, как орех между дверьми. С небольшими промежутками проползло двадцать танков… Казалось, не было уже никаких сил вытерпеть все это. И вдруг наступила пауза. Очевидно, колонна кончилась… Новые танки не появлялись, хотя шум их моторов доносился откуда-то издалека. Воспользовавшись этим затишьем, Яковенко выполз из ямы, вскарабкался по склону оврага и бросился назад, не веря самому себе, что он и впрямь вышел живым из этакой передряги.

Пережитые потрясения, недавняя близость к смерти, волнение — все это, вместе взятое, сделало его доклад сбивчивым и неуверенным.

Командир группы разведчиков старший лейтенант Терентьев взглянул Федору в глаза, пожевал крупными сизыми губами, и на его иссеченном мелкими морщинами лице возникло выражение недоверия. Двадцать танков!… Это дело нешуточное. Такого количества танков на этом участке еще не было. Двадцать уже прошли, а судя по шуму, они идут и идут! Сколько же их там еще? И он решил лично проверить донесение Яковенко.

Когда минут через сорок он приполз обратно, разведчики сразу поняли, что Федору не поздоровится. И в самом деле, Яковенко получил сполна все, что ему причиталось. Оказывается, по дну оврага, в который он свалился, ходили всего три средних танка… Правда, когда они, без перерыва, сменяя друг друга, проходят над вашей головой, не так легко пересчитать их. Однако суровый Терентьев отнюдь не склонен был принимать во внимание смягчающие вину обстоятельства. По его мнению, Яковенко, поскольку остался в живых, не должен был уходить от края оврага, пока до конца не выяснит обстановку. По-своему он был прав.

Несмотря на свою украинскую фамилию, Федор был коренной уралец. И отец и дед его родились здесь, в Заводском поселке.

Отец любил говорить: «Мы, Яковенко, мастера по булату, да и сами того же закона. Огонь и воду пройдем и только крепче станем».

В самом деле, и дед, и отец, и братья Федора были одной приметной породы — высокие, поджарые, горбоносые, с бровями, низко сросшимися на переносице, и глазами ястребиной зоркости. Они были похожи друг на друга и все вместе — на прадеда. Все были одного склада и нрава: жили, не жалуясь, умирали не от болезней, а больше от непредвиденных случаев, в работе и охоте были неутомимы до жадности, в любви и дружбе — суровы и ревнивы.

Младший Яковенко, Федор, ничем не отличался от своей родни. Правда, он первый из всей семьи окончил школу и за год до войны даже поступил на вечернее отделение геологоразведочного института. Однако же школа и начатки вузовской науки, прибавив ему ума, ничего не отняли из примет яковенковской породы. Он был такой же своенравный, как отец, дед и братья, такой же истовый, суровый и жесткий.