Гражданская война в это время терзала и Португалию. Одно время в Мадриде даже поговаривали о том, чтобы вмешаться в португальские дела, приняв сторону дон Мигела. Это легкомысленное намерение не имело последствий, но оно служит ключом для понимания тогдашних приказов мадридского двора. Позднее он вновь вернулся к мысли об интервенции. Но к тому времени колесо фортуны уже повернулось, и интервенция должна была произойти в пользу дона Педру.[36]

Что делали тем временем дон Карлос и его партия? Их вдохновили кровавые триумфы правительства Фердинанда, которое, работая на себя, вместе с тем работало и на них, ибо даже разделенные, они в равной мере были заинтересованы в уничтожении общего врага. Клерикалы вновь набрались храбрости и закладывали свои мины с такой ловкостью, что были уже близки к тому, чтобы остаться победителями. Их единственной целью была в это время отмена Прагматической санкции, которая удаляла от трона их подопечного. Они маневрировали столь искусно, что Прагматическая санкция действительно была отменена. Но, к несчастью для них и к счастью для Испании, ненадолго. Эта маленькая политическая интермедия выглядит настоящей сценой из комедии. Нам остается только точно воспроизвести события, и пьеса готова. Когда поэтом становится сама история, она создает замечательные произведения.

Нелегко забыть сентябрь: двор пребывал в Ла Гранхе,[37] а Фердинанд – на пороге смерти. Был в те времена в Испании человек, которому довелось служить лакеем, судейским чиновником, служащим в министерстве и, наконец, министром. В это время он был больше, чем министр: прикрываясь именем Фердинанда, он фактически правил Испанией и Индиями. Люди, опытные в разгадывании таких тайн, утверждают, что он обязан своим возвышением некоей непристойной буффонаде. О счастливые сыны монархии, все пути для вас открыты! Но покровительство короля Каломарде получало тогда более серьезное объяснение в его слепой приверженности интересам и страстям абсолютной монархии. Когда в 1824 году под эгидой иностранного вторжения он стал главой правительства, его правление было лишь цепью ошибок. Каломарде был типичным представителем той системы, которую можно было бы назвать системой политического удушения. Ибо его единственным стремлением было удушить науку, умы, искусство – словом, все, что составляет надежду человечества. Он закрыл университеты, но зато открыл школу тавромахии:[38] кровавая издевка, наглая политическая насмешка, которая уже сама по себе вполне характеризует всю систему. Каломарде ревниво наблюдал за тем, как молодая супруга все сильнее начинала влиять на монарха. Но он не только не осмелился воспротивиться этому, но даже присоединился к Прагматической санкции, приняв участие в составлении завещания, которое Должно было обеспечить регентство вдовствующей королеве и которое определяло состав ее регентского совета. Странное обстоятельство, понять которое можно, только хорошо разбираясь в характере Фердинанда! Дело в том, что почти все члены этого совета были личными врагами Каломарде, а некоторые, как, например, маркиз Лас Амарильяс,[39] пребывали в немилости, равной изгнанию. Министр поставил свою подпись под документом, означавшим не что иное, как насмешку над ним самим. Нашлись и такие, которые заметили, что король не без злорадства дал прочесть своему фавориту завещание, которое ставило его в столь ложное положение.

Все это, конечно, не могло увеличить симпатии королевы к Каломарде; живой пережиток абсолютизма, Каломарде тем более опасался нововведений, чем очевиднее для него было, что именно по нему должна была ударить первая же реформа. Его интересы, как и его принципы, если только у подобных людей бывают принципы, привлекали его на сторону дон Карлоса и клерикальной партии, сумевшей воспользоваться ложным положением, в котором оказался министр: ему были сделаны соответствующие предложения, и семя, брошенное на подготовленную почву, не замедлило дать всходы. Неизбежность кончины короля, которой ожидали со дня на день, оживила интриги. Тогда Каломарде, для которого опасно было малейшее промедление, резко изменил курс и, воспользовавшись состоянием короля, без особого труда заставил его уже слабеющей рукой подписать отмену Прагматической санкции 1830 года. Не успел еще свершиться этот гигантский скачок, как распространился слух о смерти короля. Из Сан-Ильдефонсо он мгновенно долетел до Мадрида, а затем быстро разнесся по провинциями проник за границу.

В монастырях – великое ликование; подопечный монахов становился королем, а с ним должен был занять престол клерикальный абсолютизм. Однако торжество было недолговечным: король воскрес, а дон Карлос покинул трон. Никогда еще развязка не была столь неожиданной: побежденные накануне теперь снова овладели полем битвы, а победители протрубили отступление. В те дни во дворце происходили сцены, которые история когда-нибудь назовет скандальными. Тем временем августейшей принцессе донье Луисе-Карлотте, привлеченной слухами откуда-то из Андалузии, в этот критический момент удалось решительно склонить чашу весов.[40] Каломарде потерпел поражение и был изгнан. Это было для него единственным средством спасения. Сеа Бермудес, исполнявший в это время обязанности посла в Лондоне, 1 октября был поставлен во главе министерства: королева одержала блестящую и решительную победу. 6 октября вышел в свет указ, которым ей доверялось управление делами впредь до выздоровления его величества. Это было как бы регентством при живом короле.

Первые шаги регентши оправдали надежды, которые на нее возлагала с 1830 года либеральная партия. 15 октября была обнародована политическая амнистия, неполная, ибо за ней последовали одна за другой еще три, но решительная в том смысле, что она проясняла положение и уничтожала гнусный союз 1823 года. Монархия, таким образом, вступила на путь революции: она сделала, правда, только первый шаг, но как далека она уже была от военных трибуналов прошлого года и ужасающего побоища в Малаге!

Вскоре последовали и реформы: если они и не претворялись в жизнь, то по крайней мере были провозглашены; открылись университеты, улучшилось состояние финансов, было создано новое министерство под названием министерства общественных работ. Народ не остался равнодушным, и популярность королевы достигла апогея. В то же время абсолютисты не переставали мутить воду, и глухие волнения возникали то в одном, то в другом пункте Полуострова. Декрет, которым благодаря стараниям Каломарде Прагматическая санкция была отменена, все еще продолжал действовать, и лишь 31 декабря Прагматическую санкцию восстановили. В этот день был обнародован декрет, которым король открыто заявлял, что был застигнут врасплох, отрекался от подписи, вырванной у него столь отвратительным способом, и восстанавливал Прагматическую санкцию во всей ее силе.

Появилась, однако, туча, омрачившая ясный небосклон. Сеа только что прибыл из Лондона и вступил на пост главы правительства. Королева не стала дожидаться его приезда, чтобы пустить машину на полный ход: колесо уже вертелось, и это не могло прийтись по вкусу Сеа. Еще в пути он возымел желание отступить и опубликовал двусмысленный манифест, в котором безусловно принимал наследие Каломарде. Правда, он объявлял и о реформах, но сопровождал это такими оговорками, что, стремясь ослабить надежды, совсем убивал их. Для либеральной партии это было горьким разочарованием. Она тем не менее сохраняла полное доверие к королеве, и можно было полагать, что двуличность Сеа была уступкой королю. Как только скончается король, говорили мы себе, Сеа уйдет. Его приход к власти, как бы то ни было, являлся победой либералов и шагом вперед. Но король не только не умер, но, оправившись от болезни, 4 января 1833 года снова взял в свои руки бразды правления государством, хотя и прислушивался к советам королевы. Последняя нашла в Сеа скорее соперника, чем помощника, и положение министра оставалось устойчивым лишь потому, что, ведя войну против реформ тайно, он вместе с тем открыто и прямо объявил войну партии клерикалов, утверждая на Полуострове ту систему равновесия, которая вскоре должна была превратиться в настоящую «золотую середину».