Любомир сидел перед огнем, над которым на треноге висела глиняная чаша и в ней то-то варилось. Пахло чабрецом и еще чем-то незнакомым, но приятным. Кудесник мешал варево деревянной ложкой. Белая, как у луня, борода закрывала грудь. Сидел он в холщовой рубахе и кафтане из веретья, босой.

Павла низко поклонилась ему и сказала:

– Любомир-батюшка, прими дары от нашего двора, хлеб и мед. – И поставила рядом со старцем плетенную из ивы беркушку. Сама продолжала: – Нужда в тебе, батюшка, идем в палаты, подними нашу матушку княгиню, коя мается болями и в беспамятстве пребывает.

Вещий славянин посмотрел на Павлу голубыми прозрачными глазами и сказал то, чего Павла не ожидала:

– Дочь моя новгородская, забудь о том, что видела меня. Мой Бог не велит ей помогать. Как же мне перечить ему?

– Но, батюшка, она погибает! – воскликнула Павла.

– Телом она не избудет, духом же умерла в тот день, когда закопала невинных древлян.

– Они же убили великого князя! Разве это не причина? – с удивлением проговорила Павла.

– Нет, не они, а воины князя Мала за разбой.

– Но, батюшка Любомир, ты не должен осиротить ее сына Святослава, – умоляла Павла. – Она умрет и телом, ежели ты не спасешь ее.

Любомир слушал Павлу внимательно и сочувствовал ей, потому как она готова положить за княгиню жизнь. Еще он пожалел дитя княжеское, зная, что Русь нуждается в достойном государе. Увидев однажды Святослава, волшебник рассмотрел в лобастом младенце великого мужа. Сказал скупо:

– Токмо ради тебя и ее сына… – Любомир с трудом встал и ушел в дальний угол пещеры. Вернувшись, подал Павле глиняный сосуд. – Возьми. Дай княгине сей взвар одну ложку сегодня и в другие дни по ложке, ежели слабость придет. Да пребывать ей во здравии многие лета. Теперь уходи.

Но Павла не могла без него уйти и подумала: «Унесу ведь, чего в нем». Он же разгадал ее мысли. Ожег Павлу взглядом, взял палочку с птичьими перьями на конце, обмакнул ее в варево, да и брызнул на Павлу и на челядинок. Что там попало на них – капли, а будто дубиной ударило в груди. Они пошатнулись, попятились, да и побежали.

– Так-то я вас! – крикнул вслед Любомир.

Вернувшись в княжеские палаты, Павла подумала, что ей нет нужды встречаться с боярами, от имени которых ушла к Любомиру. Сказать в оправдание ей было нечего. Она прошла в опочивальню только ей и княгине ведомым ходом и застала Ольгу в прежнем беспамятстве. Ложки под руками не оказалось, но, помня наказ Любомира, она влила в серебряную чашу малую толику темно-коричневого взвару, подняла голову Ольги и попыталась влить ей снадобье в рот. Удалось сие не враз. Смочив княгине губы, Павла увидела, как она пошевелила ими, потом приоткрыла рот и облизала. Тут-то Павла не сплоховала и ловко вылила взвар княгине в рот. Ольга проглотила его, но по-прежнему не проявляла иных признаков жизни. Павла повела рукою по телу княгини. Оно было чуть теплое, а кисти рук и ноги – вовсе холодные. И Павла принялась растирать их, как в новгородской земле растирают отмороженные конечности. Да так увлеклась делом, что не заметила, как в опочивальню вошли теремные боярыни и молча наблюдали за тем, что делала Павла. Она же заметила, что руки и ноги у княгини вдруг стали теплыми. А как посмотрела на лицо Ольги, так и ахнула от радости: оно порозовело. Павла тронула его рукой, ощутила тепло и нежность кожи. И у Павлы навернулись на глазах слезы.

– Спасибо тебе, Любомир, ты спас мою княгинюшку, – прошептала Павла.

Княгиня Ольга в это время открыла глаза и спросила:

– Что со мной, Павла?

– Да ничего, матушка княгиня. Ты утомилась вчера и сомлела.

– Вон как! Теперь скажи им, чтобы все ушли.

– Идите прочь, боярыни, и передайте домашним, что княгиня во здравии.

В лад кивая головами, боярыни покорились и покинули опочивальню. Ольга проводила их взглядом, еще полежала немного молча, потом тихо заговорила:

– Виделась я ноне во сне со своим желанным семеюшкой. Велел он мне идти в Древлянскую землю, а как быть там, не сказал. Говорит, иди к Богомилу, он и поможет. Токмо как слушать Богомила, ежели он скажет, что и траву выжечь нужно на Древлянской земле.

– А князь Игорь что же?

– Сказала я: Богомил мне не советчик и не указ. Он же засмеялся.

– Дурной знак, – заметила Павла. – Зачем же смеяться?

– И мне показалось: к чему?

– Что же теперь?

– Весной пойду на древлян, князя Мала должно наказать. А там как бог Перун подскажет. – Ольга села на ложе, потом встала с него и неожиданно, как в молодые годы, потянулась. И с удивлением спросила:

– Павлуша, что же со мной: ни усталости, ни боли в груди?!

– То и проявилось, матушка, что к жизни вернулась.

– И кровь горит, и дела хочу!

– У тебя теперь много забот. Радуйся.

Ольга увидела глиняный сосуд, взяла его.

– А здесь что, не зелье ли?

– Взвар, матушка. Я была у Любомира, так распорядились бояре и воеводы.

– И ты поила меня сиим взваром-зельем?!

– Осмелилась, матушка. Мы уж и надежду потеряли увидеть тебя на ноженьках.

– Но как ты посмела брать у моего недруга какое-то зелье?

– Посмела, матушка княгиня. – Павла стояла перед Ольгой не склонив головы, смотрела ей в глаза и была полна достоинства и силы. – Ты великая княгиня, за тобою – держава. Ты мать наследника престола, коему три годика. Как можно было допустить сиротство Руси и сына?!

Княгиня Ольга редко дозволяла кому разговаривать с собой вольно и без почтения. Высокомерие ее шло от веры. Она считала себя выше всех простых смертных. Лишь Павле она позволяла говорить как равной с равной. Эту сродницу Ольга считала особой женщиной, потому что она родила и растит сына-богатыря. Сказали же ей волхвы, что сей отрок, именем Добрыня, засияет особым светом и свет тот не угаснет в памяти людей, пока есть такая держава, как Русь. Только за это Павле можно было прощать многое. К тому же она сказала правду: нельзя осиротить ни сына, ни державу, коя еще молода и не окрепла и может стать добычей враждебных племен и государств. Ольга улыбнулась и миролюбиво сказала:

– Ладно, забудем о старом колдуне. А взвар спрячь. Знать, сила в нем могучая. Идем же, я хочу увидеть сына, увидеть людей.

– Да, матушка княгиня. Токмо переодеться надо. Со вчерашнего в одном… – Павла вышла из опочивальни, позвала сенных девиц и отдала Ольгу на их попечение. Сама же прошла в трапезную, где шли громкие и оживленные разговоры. Лишь только Павла появилась, как вельможи окружили ее и начались расспросы о самочувствии княгини.

И только один воевода Свенельд остался непричастным к разговору и продолжать стоять в темном углу трапезной. Его уже не интересовало здоровье княгини. Она встала на ноги. Чего же еще? А ведь лишь минувшей ночью Свенельд примерял на себя великокняжеские одежды. Сии одежды оказались ему не к лицу. Но кафтан правителя всея Руси при малолетнем великом князе Свенельду пришелся впору.

Худо ли простоял при князе-отроке Игоре мало кому известный в Новгороде усманский князек Олег? Да поднялся до великого князя, щит на вратах Царьграда прибил… Он, Свенельд, тоже сие мог бы исполнить, позвав на Русь новые варяжские дружины. Да тому не дано исполниться. Вот она, великая княгиня, вышла к боярам, к воеводам и улыбается, с горечью подумал первый воевода Руси.

Шло время, а великая княгиня Ольга не могла забыть свой сон, в коем встретилась с князем Игорем. И чем дальше сон уходил от нее во времени, тем упорнее она убеждалась, что ночное видение вещее. Она еще пила снадобье Любомира, потому как оно оказывало на нее благотворное влияние, и ощущала себя молодой и полной сил. Ей хотелось смеяться и даже бегать. Однако Ольга гасила в себе эти недостойные ее возраста и положения желания и поддерживала в себе только одну жажду мщения, потому как на это чувство имела право.

Лишь только опали на деревьях листья, как Ольга послала в Искоростень сеунча с коротким наказом: