Я рассердилась. Говорить его никто не заставлял, но улыбнуться он бы точно не переломился. Ну там, фыркнуть, вздохнуть…

– Итак, будешь Солнышком, – отрывисто проговорила я.

Встала и пошла по делам.

По всей вероятности, я красива. Все, что я способна видеть, – это магия, а магии по самой природе ее свойственна красота. Поэтому я могу лишь строить предположения о своей внешности и полагаться на мнение окружающих. Так вот, мужчины не устают хвалить разные части моего тела, – повторяю, отдельные части, но никак не все в целом. Им нравятся мои длинные ноги, грациозная шея, мои пышные «клубящиеся» волосы, моя грудь – о, это в особенности. Большинство мужского населения Тени – амнийцы и, соответственно, не устают хвалить мою кожу – гладкую и почти черную, как и надлежит мароне. Я пыталась им объяснить, что на белом свете есть еще с полмиллиона женщин примерно с такими же чертами, но кто ж меня слушал? Вдобавок полмиллиона, если сравнить ее с численностью населения всего мира, – цифра достаточно жалкая, и это делало меня в глазах мужчин чем-то вроде редкой жемчужины, только добавляя к их «частичному» восхищению.

– Ты так хороша, – говорили они, бывало, и далее временами высказывали желание отвести меня к себе домой и продолжать любование наедине.

И прежде чем в моей жизни появились богорожденные, я иногда разрешала это мужчинам – если в тот момент мне было одиноко.

– Ты очень красива, Орри, – шептали они, в то время как… ну, скажем, ставили меня на пьедестал и наводили полировку. – Вот бы только…

Закончить предложение я их никогда не просила. Я знала, что едва не срывалось у них с языка: вот бы только не было у тебя таких глаз.

Глаза-то ведь у меня не просто слепые. Они еще и выглядят неправильно. Некрасиво и нехорошо. Кое-кого это беспокоит. Я бы, наверное, привлекала больше мужчин, если бы попробовала их прятать, но на что мне больше мужчин? Я и тем-то, кого привлекаю, не больно нужна. За исключением разве что Сумасброда. Но даже и он хотел, чтобы я была другой.

А вот мой нынешний жилец меня вообще не желал. Я на этот счет сперва волновалась. Я же не дура – знаю, что́ временами случается, когда в дом приводят незнакомого мужика. Он, однако, не проявлял интереса к вещам столь приземленным, как смертная плоть: ему своя-то была без разницы, куда там моя. Когда его взгляд касался меня, я чувствовала в нем многое, но только не жадную похоть. А еще в нем не было жалости.

Я, может, только по этой причине и оставила его у себя.

– Я рисую картину, – прошептала я и приступила к делу.

Каждое утро, прежде чем отправляться в Ремесленный ряд, я посвящала время своему истинному призванию. Для торговли с лотка я делала всякую ерунду: статуэтки богов, выполненные неточно, без особой заботы о пропорциях; рисовала акварели – самые обычные, не берущие за душу городские виды; сушила под гнетом цветки Древа. Короче, мастерила безделицы, каких покупатели и ждут от слепой женщины, не прошедшей особого обучения и не торгующей ничем дороже двадцати мери.

А вот картины… картины – совсем другое дело. Я тратила весомую часть своих доходов на холсты, красители и пчелиный воск для основы. А потом проводила долгие часы, воображая цвета воздуха и силясь запечатлеть силуэты запахов… и полностью забывая про окружающий мир.

И, в отличие от лоточных поделок, свои картины я видела. Не спрашивай меня почему, но это так.

Когда я закончила и обернулась, вытирая тряпкой руки, то даже не удивилась, заметив вошедшего Солнышко. Рисуя, я действительно ничего кругом не ощущала, и вот теперь, словно в отместку, в нос мне прямо-таки ударил запах еды. Желудок тотчас отозвался голодным ворчанием – мне показалось, его было слышно по всему подвалу, где я работала. Я смущенно заулыбалась:

– Завтрак приготовил? Спасибо…

В ответ скрипнули деревянные ступеньки, произошло легкое движение потревоженного воздуха: он подошел. Мою руку взяла невидимая рука и подвела ее к гладкому, закругленному краю тарелки. Тарелка была тяжелая и отчетливо теплая. Фрукты, подогретый сыр – мой обычный завтрак, и еще – я принюхалась и заулыбалась в восторге:

– Ух ты, копченая рыба! Ее-то ты где раздобыл?

Я, впрочем, не ожидала ответа. Его и не последовало. Солнышко отвел меня к той стороне рабочего стола, где он успел сервировать прибор на одну персону – подобные вещи у него всегда здорово получались. Я нащупала вилку и принялась есть. Тут меня ждал еще один приятный сюрприз: рыба оказалась велли, что ловится в Оплетенном океане недалеко от Нимаро. Она не принадлежала к числу дорогих, но в Тень ее почти не возили – на взгляд амнийцев, она была чересчур жирна. Насколько мне известно, велли продавали только несколько рыботорговцев на Солнечном рынке. Это что ж получается, Солнышко таскался в самую Затень ради меня?.. Да, ничего не скажешь, если мой жилец хотел извиниться, делал он это правильно!

– Спасибо, Солнышко, – сказала я, слушая, как он наливает мне чай.

Он чуть помедлил, потом струйка полилась снова, а у него вырвался едва заметный вздох по поводу нового прозвища. Я подавила порыв похихикать над его раздражением, потому что это выглядело бы… ну, подловато, что ли.

Он сел напротив, отодвинув в сторонку палочки воска, и стал смотреть, как я ем. Это окончательно вернуло меня к реальности: я сообразила, что провозилась с рисованием слишком долго и Солнышко успел позавтракать без меня. Еще это значило, что я опаздываю на работу.

Ну ладно, все равно тут уже ничего не исправишь. Я вздохнула и стала потягивать чай. К моему вящему удовольствию, это оказалась какая-то новая смесь: чуть горьковатая, то, что надо к соленой рыбе.

– Я вот раздумываю, может, мне совсем сегодня в Ряд не ходить, – сказала я вслух.

Солнышко, кажется, не возражал против моих разговоров о пустяках, ну а я не возражала произносить одни монологи.

– Там сегодня небось сумасшедший дом будет. Ты же слышал, наверное? Вчера у востеньского Белого зала нашли мертвую богорожденную. Ее звали Роул… Вообще-то, это я ее обнаружила. И она была взаправду мертва.

Я содрогнулась.

– Ужас еще и в том, что ее верные всей толпой ринутся на поклон, то есть Блюстители будут повсюду, и от зевак не продохнешь, как от муравьев на пикнике… Надеюсь, по крайней мере, никто недодумается само Гульбище перекрыть. А то у меня нынче с деньгами совсем беда.

Продолжая жевать, я даже не сразу заметила, как изменилось молчание Солнышка. Потом я ощутила сквозившее в нем потрясение. Что же так вывело его из равновесия? Мое беспокойство о деньгах? Ему уже доводилось бродяжничать; может, он испугался, как бы я его обратно на улицу не выставила?.. Нет. Не то.

Дотянувшись, я нашла пальцами его кисть и стала продвигаться вверх по руке, пока не добралась до лица. Оно и в лучшие-то времена с трудом поддавалось истолкованию, но теперь просто обратилось в камень. Челюсти плотно сжаты, брови нахмурены, кожа на висках туго натянута… Тревога, гнев или страх? Поди разбери.

Я уже открывала рот, желая сказать, что вовсе не намерена его выселять… но не успела. Он оттолкнул стул и ушел прочь, оставив мою руку висеть в воздухе там, где только что находилось его лицо.

Я терялась в догадках, что бы это могло значить, и поэтому попросту прикончила завтрак, отнесла тарелку наверх, чтобы помыть, а потом приготовилась к походу на Гульбище. Солнышко ждал меня у двери, держа в руках мой посох. Он собирался идти со мной.

Как я и ожидала, ближнюю улицу заполняла небольшая толпа. Плачущие верные, любопытные посторонние и ну очень недовольные Блюстители Порядка. Еще я услышала, как вдалеке, на том конце Гульбища, пела группа людей. В их песне не было слов – голоса снова и снова выводили одну и ту же мелодию. Ласково-утешительную и в то же время неуловимо жутковатую. Это пели Новые Зори – приверженцы одного из молодых вероучений, недавно появившихся в городе. Должно быть, они сюда явились в надежде переманить к себе кого-нибудь из числа безутешных последователей покойной богини. А еще мое обоняние уловило тяжелый, навевающий дрему запах курений, характерный для мракоходцев – приверженцев Повелителя Теней. Этих, правда, собралось не много; утро не было их излюбленным временем дня.