Старик скрылся за поворотом аллеи, а юноша, прижавшись лбом к стеклу, смотрел на озеро. Ионолёт отсюда казался совсем крошечным. «Как древние доспехи, — подумал юноша. — Они давно устарели, погнулись, проржавели, но… но их носили богатыри!» Это слово заставило его вспомнить о симфонии Бородина. Быстро, не зажигая света, он включил магнитную запись и вернулся к окну.

Над ракетодромом, заглушая свист ветра, гремели мощные аккорды. В лучах прожекторов сверкнули, словно поднятые ввысь музыкой, тонкие крылья орнитоптера.

Юноша смотрел в небо.

Ураган был насыщен электричеством. В придавленных к земле тучах извивались огненные нити. Вихри налетали на пульсирующее фиолетовое пламя, рвали его в клочья и раскидывали по небу. В зените горело накаленное до синевы пятно — «глаз бури». Из мрака, окружавшего «глаз бури», с лихорадочной поспешностью вонзались в землю широкие клинки молний. Плотная дождевая завеса вспыхивала временами подобно струе расплавленного металла. Ветер с нетерпеливым воем подхлестывал искрящиеся потоки воды. Они сталкивались, сплетались в клубок и мгновенно вскипали, разбрасывая багровую пену.

Пилот долго стоял у оконного стекла, прислушиваясь к хриплому реву бури.

— Спектакль, — сказал он наконец. — Пиротехника, а не ураган. «Синей птице» нужны серьезные испытания. Скажите, доктор, это все, что смогли сделать ваши метеорологи?

Врач (он сидел на диване в глубине комнаты) посмотрел на пилота. «Как скала, — подумал он. — Странно, что никто не догадался сфотографировать его так: черный силуэт и молнии».

— Совсем неплохой ураган, — ответил врач. — Одиннадцать баллов. Центр урагана — у взлетной площадки. Мы стараемся не очень шуметь: в шестидесяти километрах восточнее начинается зона леспромхоза.

— Одиннадцать баллов? — переспросил пилот. — На Юпитере даже в верхних слоях атмосферы «Синяя птица» встретит ураганы вдесятеро сильнее. Я привез снимки, сделанные с разведывательных ракет. Плохо, если для ваших метеорологов одиннадцать баллов уже предел.

— Это не предел, — сказал врач. — Мы ждали вас завтра. Сегодня метеорологам заказали обычный ураган. Они выполнили заказ, и только. Если им закажут катастрофический ураган, они сделают катастрофический. Даже сверхкатастрофический.

Пилот отошел от окна и остановился посредине комнаты. Он внимательно и с едва заметным недоумением оглядел высокие книжные стеллажи и большой, заваленный книгами стол.

Врач знал этот взгляд. Людям, редко бывающим на Земле, всегда кажется странной нерасчетливая просторность земных помещений.

— Машину надо испытывать в самых жестких условиях, — повторил пилот.

Врач мог еще на несколько минут оттянуть неизбежный разговор — и ему очень хотелось это сделать. Но он ответил:

— «Синюю птицу» можно не испытывать. Она уже прошла все испытания.

Пилот вернулся к окну и опустил штору. Плотная металлизованная ткань скользнула вниз. Сразу стало тише. Зажглись лампы, спрятанные за матовой поверхностью стеклянного потолка.

— Поговорим? — спросил пилот.

Врач молча показал ему на кресло. Уже опускаясь в кресло, пилот заметил голубую пластмассовую трубочку, лежащую на столе, между страницами раскрытой книги.

— Калейдоскоп? — удивленно произнес он. Его светлые глаза потемнели, и лицо сразу стало добрее. — Это… ваш?

— Генерального Конструктора, — ответил врач.

Пилот взглянул на врача. Это был беглый взгляд, не больше, но со свойственной астронавтам способностью мгновенно схватывать главное пилот увидел в глазах собеседника напряженное ожидание.

— Скажите, — осторожно спросил пилот, — Генеральный Конструктор… он никогда не летал?

Врач пожал плечами:

— Что значит — летать?

Пилот снова взглянул на врача. Лицо у врача было подвижное, очень худое, с нездоровой желтизной.

— Летать — значит подниматься над землей на машине, — вежливо объяснил пилот.

— В таком случае, Генеральный Конструктор летал, — сказал врач. — Он летал в тот день, когда вас встречали после первого рейса к Меркурию. Генеральный Конструктор был тогда… мальчишкой. Он хотел походить на вас. Хотел летать. В тот день он попытался взлететь на своей первой машине. Он построил ее из кусков фанеры и дюраля. Игрушка. Но эта… машина взлетела. На пятнадцать метров. А потом упала. Вот, собственно, все. Ходить он начал через три года. Сначала на костылях. Летать ему не разрешали. Даже на пригородных вертолетах.

Ураган постепенно выдыхался. За окном ровно гудел ветер.

— Так, — сказал пилот. — У вас должны быть хорошие испытатели. Конструктору нелегко, если он никогда не летал на настоящих машинах.

У нас нет испытателей. Генеральный Конструктор всегда сам испытывал свои машины. Он сам провел все испытания «Синей птицы». Сегодня… сегодня он тоже летал.

— Он погиб восемь дней назад, — медленно произнес пилот. — Он погиб, а мертвые не летают.

Врач отрицательно покачал головой.

Нужно было многое объяснить; это угнетало его. Он взял лежащий на книге калейдоскоп и придвинул книгу к пилоту:

— Вот, посмотрите. Орел летел к Солнцу — и погиб. Погиб в полете… и не упал, а продолжал лететь.

Книга была открыта на других стихах, но пилот узнал автора и вспомнил эти строки:

Пилот мягко сказал:

— Это поэзия.

— Да. Это поэзия, — машинально повторил врач.

У него дрожали руки, и в калейдоскопе жалобно звенели стекла.

— Так, — медленно произнес пилот после продолжительного молчания. — Так. Но вы сами сказали, что Генеральный Конструктор никогда не поднимался на настоящих машинах. Автопилоты? Нет. Для испытаний новой машины, для полета сквозь ураган нужен человек. Нужны ум, смелость, воля, выдумка.

— Да, — сказал врач. — Машины могут делать то, что могут. Человек умеет делать и невозможное.

— Значит, автопилоты исключены. Генеральный Конструктор управлял кораблем с Земли. Только так. Но если это обычное радиоуправление, нужна очень точная координация движений. Нужно уметь мгновенно перенести руку с одного рычага управления на другой, нужно… почти такое же здоровье, как и для полетов. Нет, это тоже исключено. Остается одна возможность — биоэлектронное управление на расстоянии. Так?

— Да, — коротко ответил врач.

— Хорошо, — продолжал пилот. Теперь он говорил увереннее, жестче. — Значит, биоэлектроника. Человек сидит на Земле, у пульта управления, следит по приборам за полетом машины и мысленно передвигает рычаги управления. Аппаратура усиливает возникающие в мозгу и мышцах биотоки, радия передает сигналы на машину. Я видел такой полет. В ясную, безветренную погоду эта штука поднялась метров на сто и не спеша описала круг над площадкой. Потом приземлилась. Летающий диван…

Врач нетерпеливо перебил:

— «Синяя птица» — четвертая его машина. И все они испытывались только им. Это совсем иначе. Он сидел в кресле. И никакого пульта, никаких приборов. Вы понимаете — ничего! Он сидел с закрытыми глазами и мысленно представлял себе весь полет — от взлета до посадки. Он представлял себе — во всех деталях — каждое движение пилота. Биотоки записывались. На пленке — две серии колебаний: одна — мысленные условия полета, вторая — мысленные действия человека. Потом эта запись служила программой для электронных автоматов на ракетоплане. Машина воспроизводила полет, мысленно совершенный человеком. Приборы регистрировали поведение корабля. Вносились изменения в конструкцию. И снова проводились испытания — в более сложных условиях. Человек представлял себе эти условия, мысленно переживал полет — и запись биотоков пополняла электронную память управляющих автоматов… Я знаю, что вы хотите сказать! Знаю! Да, могут быть непредвиденные обстоятельства. Но и машина имеет разные записи. Человек переживает полеты в самых различных условиях. Предусматривает все случаи, которые могут встретиться в реальном полете.