— Я позабочусь о том, чтобы никто ничего не узнал. Мы положим Эндрю рядом с другими тяжелоранеными, которых я хочу вывезти из Рима. Будь уверен, мы хорошо его спрячем.

— Спрячем! — с горечью произнес Пэт. — Спрячем Эндрю Кина. Не думал я, что доживу до такого дня.

— Он преодолел кризис. Кэтлин удалось заставить его встать с кровати и пройтись по комнате. Но он очень ослабел и стал бледным как привидение.

— Он и есть привидение, Эмил. Если Эндрю суждено было превратиться в испуганный призрак, мне жаль, что тот снаряд не убил его.

Пощечина, отвешенная ему Эмилом, так ошеломила Пэта, что он выронил из рук чашку, которая упала на пол и разлетелась на множество осколков. Гневно выругавшись, Пэт вскочил на ноги и сжал кулаки.

— Давай, паршивый ирландец, ударь меня!

Пэт угрожающе навис над доктором, занеся руку для удара.

— Ни разу в жизни, — процедил он, — я не позволял кому-либо безнаказанно поднимать на меня руку.

Эмил бестрепетно смотрел ему прямо в глаза.

— Если бы ты не был таким жалким старикашкой… — Голос Пэта сорвался, и он замолчал.

Эмил дернулся, как от удара. Повернувшись спиной к О'Дональду, он направился к двери.

— Эмил? — едва слышно произнес Пэт.

Доктор обернулся, в его глазах стояли слезы.

— Эмил, не уходи.

— Ты ведь правду сказал, черт тебя возьми. Я жалкий старикашка. Состарился, возвращая вас к жизни, проклятые убийцы. И Эндрю состарился, все мы тут жалкие старикашки. Как ты смеешь желать ему смерти после всего, что мы пережили?

— Прежний Эндрю сам бы этого захотел, — возразил Пэт. — Он бы предпочел смерть в бою такому существованию. Если ты позволишь ему выйти из этого боя, он никогда не поправится.

— Я больше ничего не могу для него сделать. Отправь его в Суздаль. На краю Северного леса у нас есть госпиталь для чахоточных больных. Туда я его и пошлю. Там чистый воздух, в нем нет и примеси того запаха смерти, которым здесь все вокруг провоняло. Кроме того, этот город кишит вшами, здесь разгорается эпидемия тифа как брюшного, так и сыпного, а я не могу ее остановить, потому что акведуки перекрыты.

— Ты все равно его убьешь! — воскликнул Пэт, — Если он забьется в какую-то нору, боясь даже собственной тени, он никогда не станет прежним.

— Пэт, мне уже доводилось сталкиваться с такими случаями. Пусть мальчик несколько месяцев отдохнет вдали от фронта. Дай ему возможность поспать в чистой постели и поесть хорошей еды, подальше от этих бантагов и мерков. Пусть у него будет время разобраться в собственных мыслях.

Пэт протестующе мотнул головой:

— Во-первых, Эндрю не мальчик, он главнокомандующий. Ты помнишь, что сказал Хэнкок при Геттисберге незадолго до того, как его подстрелили?

Эмил покачал головой:

— Меня никогда не интересовали эти «проявления героизма».

— А меня интересовали. Так вот, я его видел в тот день. Хэнкок был в чистой выглаженной рубашке. Как раз перед тем, как подошел Пикетт, мятежники стали обстреливать наши позиции. А Хэнкок медленно ехал верхом вдоль наших шеренг, как будто он просто решил совершить променад после плотного обеда. Один из солдат попросил его слезть с лошади, на что Хэнкок, рассмеявшись, ответил: «Бывают моменты, когда жизнь командира корпуса не имеет никакого значения».

— И если я правильно помню, сразу после этого его и подстрелили? — перебил Пэта Эмил.

— Да, но этот поступок воодушевил солдат, они выстояли, и южане были отброшены, а все благодаря Хэнкоку, у которого хватило пороху продемонстрировать ребятам свою смелость. Так вот, я тебе говорю, что в данный момент для судьбы нашей окруженной армии жизнь Эндрю Кина не имеет значения. Я не раз видел, как он делал то же, что и Хэнкок при Геттисберге: гарцевал перед нашими позициями, показывая солдатам, что он не боится и что победа гораздо важнее, чем его жизнь. Если ты теперь поможешь ему превратиться в труса, это и будет для Эндрю настоящая смерть.

Эмил возмущенно вскинулся, и Пэт умиротворяюще поднял вверх руку.

— Ты хочешь спасти Эндрю или, вернее, то, что от него осталось. А я думаю о том, как выиграть эту проклятую войну. И мой внутренний голос подсказывает мне, что сегодня нам придется ой как несладко. Если ты вывезешь Эндрю из этого города, то, как бы ты его ни спрятал, ребята обо всем узнают. Слух об этом облетит армию со скоростью лесного пожара, и к вечеру начнется паника. Люди побегут к пристаням, умоляя увезти их отсюда, или уйдут через западные ворота. Как ты думаешь, почему Гаарк не атакует нас с той стороны реки? Потому что он хочет, чтобы мы ударились в панику и попытались уйти через черный ход. Если кольцо блокады замкнуто и бежать некуда, человек дерется, как загнанное в угол животное. Но ребята знают, что в пяти милях от западной дороги нет ни единого всадника орды. Они сломаются и побегут, я тебе точно говорю.

— Эндрю не останется в Риме, — продолжал упорствовать Эмил. — Я пытаюсь спасти все, что можно. Через шесть месяцев, может, через год он снова будет в состоянии взять на себя командование.

— Нет. Если он не готов возглавить войска сейчас, этого не произойдет никогда, и я за то, чтобы в памяти солдат остался образ Эндрю, каким он был прежде, а не та жалкая развалина, которой он стал сейчас.

— Он прав, Эмил, — вдруг прозвучал знакомый голос у них за спиной.

Обернувшись, Пэт увидел Кэтлин. Она очень похудела, и после нескольких недель, проведенных в подвале с Эндрю, ее веснушчатое ирландское лицо побледнело и осунулось; казалось, женщина разом постарела на десять лет.

Кэтлин медленно вошла в комнату, и двое спорщиков отошли друг от друга.

— Вас слышно из коридора. Вы же не хотите, чтобы люди знали, о чем вы тут говорите.

— Извини, — смущенно пробормотал Пэт.

Кэтлин повернулась к Эмилу:

— Пэт прав, и не только в том, что касается армии, но и насчет Эндрю. Если мы сегодня позволим ему покинуть Рим, об этом узнают все, и Эндрю не сможет жить с этим дальше. Он считает себя трусом. Бегство окончательно убедит его в этом, и весь остаток своих дней он проведет, спасаясь от себя самого.

— Что вы все заладили: «трус», «герой»? — взорвался Эмил. — В каждом человеке сидит и тот и другой. Все мы чего-то боимся, разница только в том, что некоторым удается скрывать свой страх дольше, чем другим. Наш любимый Эндрю слишком часто подходил к самому краю пропасти. Кэтлин, разве тебе это не понятно? Разве ты не видишь, что происшедшее с ним несчастье ничуть не изменило нашего к нему отношения? Этот парень воюет уже десять лет, и не просто размахивает ружьем, но командует войсками, боясь, что его ошибка может решить судьбу целой армии и всего нашего народа. Меня просто тошнит от ваших «трусов» и «героев», когда я вижу, какими потерями и разрушениями все это оборачивается.

— Чего стоил бы наш народ, если бы у нас не было героев? — вздохнул Пэт.

— Эндрю внес свою лепту. Неужели вы не можете оставить человека в покое?

— Если выбор за мной, я хочу, чтобы он вновь подошел к краю пропасти, — прошептала Кэтлин дрожащим голосом. — Видит бог, я люблю его больше жизни, и мне все равно, кем он был и кем он будет. Я всегда буду его любить. Но это важно для него самого, а не для меня. Потому что я уверена в одном, Эмил. В нашей власти спасти сегодня его тело. Я могу отправиться с ним в тот госпиталь. К нам приедут дети, и, когда они окажутся в его объятиях, на лице Эндрю вновь появится улыбка. — Слова медленно слетали с ее языка. — Детей не волнует, трус их отец или нет. Он их отец. Но Эндрю будет знать, и он никогда этого не забудет. И однажды, Эмил, я приду домой и найду его мертвым, с пистолетом в руке, потому что он наконец вспомнит, кем он был раньше, и не сможет жить таким, каким он стал теперь. И ради этого, Эмил, ты хочешь его спасти?

Доктор вжал голову в плечи, словно придавленный тяжестью этих слов.

Прежде чем он успел что-либо ответить, пол у них под ногами задрожал, и мгновение спустя раздался оглушительный взрыв. Казалось, весь мир полетел в тартарары.