Я вдруг испытал странное чувство, которое, наверное, можно объяснить множеством пропитанных химикатами пылинок, плясавших в лучах света, проходившего сквозь кабинетное окно. Этот свет и пыль создали на миг впечатление, что Нгома — живой. Я попытался собраться с мыслями и огляделся. И чихнул. Мои спутники снова засмеялись.
— Пыль Нгома, — сказал Фераи.
Они радовались за меня: я нашел, что искал.
— Потрясающе! — восхитился Эверисто. — В эти пыльные вещи, среди которых мы работаем уже столько лет, вы вдохнули жизнь.
Я пребывал в оцепенении. По-идиотски скалясь, я направился в хранилище — посмотреть, что там еще есть. Там оказалось замечательное собрание резных скамеек, эбеновых подставок для головы, африканских дубинок и ассегаев, найденных в районе Большого Зимбабве. Еще имелась впечатляющая коллекция барабанов, включавшая великолепный огромный инструмент племени венда.
Но ничего похожего на Нгома фон Зикарда больше не было.
Я стоял с одной стороны Нгома, Эверисто стоял с другой. С того момента, как я нашел Нгома и понял, что это такое, прошло не больше пары минут.
Мысли мои наполнились воспоминаниями о Рувиме, о наших встречах в Египте, Париже; я вспомнил, как он сидел в сводчатой гостиной моего иерусалимского домика, вытянув ноги к огню, и рассказывал о своих поисках и переживаниях. Еще я думал о людях, помогавших мне советами: о Рабине, о Донияхе, о Паттерсоне; вспоминал о Дауде — как он выплясывал, прихрамывая, перед склепом вдовы-блудницы в Городе Мертвых. Меня захлестнули чувства, глаза мои затуманились. Я крепко стиснул кулаки и посмотрел на Нгома. Неужели поискам конец?
Не желая, чтобы другие видели слезы у меня на глазах, я уставился в пол. Вокруг моих ног растекалась темная кровавая лужа. Я ужасно испугался и вспомнил о язвах, которые наслал Ковчег на жителей Азота, Екрона и Газа. И о чуме. Я осмотрел руки, ощупал лицо. Все было в порядке. Проверил рубец от операции на животе. Кровь текла не оттуда. Я увидел, что кровь течет из руки Эверисто. Он вырвал из тетради лист бумаги и тщетно пытался ее остановить. Бумага тут же покраснела, и кровь опять закапала на пол.
— Что случилось? Чем вы поранились?
— Сам не знаю. Как-то получилось. Поставил Нгома на стол — и сразу кровь потекла.
Мы посмотрели — не торчит ли из Нгома что-нибудь острое? Ничего. А рана была серьезная.
Моим долгом и обязанностью было отвести Эверисто в торговый центр по соседству, где, я слышал, есть аптека. Аптекарь без особого желания выдал нам бинт и стакан чистой воды — промыть рану. Я взял тюбик крема-антисептика и заплатил за него, как заметил Эверисто, его недельную зарплату. Потом промыл ему рану и перевязал. Мы вернулись в музей и опять пошли к нему в кабинет, чтобы я мог на прощание посмотреть на Нгома.
Фераи еще сидел в кабинете, глядя в инвентарную книгу и почесывая голову. Я с некоторой осторожностью прикоснулся к Нгома. Я не рассказывал кураторам ни о его истории, ни о поисках, которые привели меня в музей. Однако оба видели, как важна для меня эта находка. Фераи чувствовал, что расставаться с ней я не хочу, и понимал, что меня заботит ее будущее. И он был прав. Нижняя полка в обшарпанном хранилище Музея гуманитарных наук — неподходящее место для Ковчега Завета. Я беспокоился.
К тому же я начал подумывать о том, что буду делать теперь, когда закончился поиск, который наполнял мою жизнь, которым я занимался с перерывами, но никогда не бросал. Все кончилось.
Я так и не понял, для чего Мазива, Моэти и Фофи столько лет направляли меня по ложному следу. Знали ли они, что Нгома находится здесь? Наверное, это место считалось подходящим и безопасным для Нгома — до тех пор, пока не настанут лучшие времена… Неужели все рассказы о том, что Нгома вывезли из Булавайо и спрятали в горах Соутпенсберга, — обманный прием?
Улыбнувшись Эверисто, я протянул руку и погладил Нгома. А если сделать радиоуглеродный анализ?
Что нам это даст? Быть может — последний фрагмент головоломки. И опять я смотрел на Нгома.
— Не беспокойтесь, — сказал Эверисто. — О Нгома не беспокойтесь. Не так-то легко украсть ключ у Фераи Чабата. И у Жозефа Муринганиза — тоже. Пока ключи у них, у каждого — свой, Нгома в безопасности. Вам не о чем волноваться.
Эверисто присел на край своего стола.
— В наше время в Зимбабве долго не живут, — заявил он. — У нас самая короткая продолжительность жизни во всем мире; у мужчин — тридцать лет. То есть, по статистике, и Жозеф, и Фераи, и я — все уже умерли. Но еще долго после нашей смерти — и до самого второго пришествия, — Эверисто широко улыбался, — ваш Нгома будет здесь в полной безопасности — на нижней полке стеллажа, вместе с другими вещами, среди пыли и обломков.
Когда я возвращался в клуб, из южных пригородов на столицу все еще наплывал пахучий туман. «Вот так, — думал я. — Я его нашел. По крайней мере отцу будет приятно. Теперь можно заняться чем-нибудь другим. Например, отправиться в Латинскую Америку».
А Ковчег был там. И пыль его пристанища.
ЭПИЛОГ
Облезлый и обгоревший барабан, обнаруженный в хранилище Музея гуманитарных наук в Хараре в марте 2007 года, не так уж сильно и отличался от предмета, который мы с Рувимом создали в нашем воображении несколько лет назад в Иерусалиме. Рувим тогда сказал: «Находка Ковчега приблизит возрождение Израиля. Тысячелетия он где-то лежит — возможно, разбитый, сломанный, источенный червями. Но — „древний клинок заблестит“! Я чувствую, что еще при моей жизни древний клинок — Ковчег — заблестит снова».
О таинственной силе Ковчега Рувим говорил бесконечно, и первое, что меня потрясло, когда я его увидел, — ощущение присутствия предмета, излучающего святость, как излучают святость некоторые картины, церкви, мечети — даже для тех, у кого нет прочных религиозных убеждений. В то же время я испытал и другое чувство — передо мной было устройство, которое всегда использовалось по своему назначению, одному из многих: убивать. Его применяли как некоего вида оружие, и всегда ему сопутствовали огонь и гром. Потому меня и не удивило, что барабан обожжен, а некоторые части его отломаны — несмотря на твердость древесины.
Когда я на него смотрел и прикасался к нему, я чувствовал присутствие чего-то очень древнего. Но разве мог деревянный предмет, которым пользовались в качестве оружия, сохраниться в течение сотен или тысяч лет? Весьма маловероятно. Тогда я уже думал, что на протяжении веков Ковчег обновлялся и восстанавливался — с самого начала. Священники пользовались им для религиозных, военных и магических целей и знали его тайны. Они при желании имели возможность изготовить другой такой же. Зачем им хранить вещь, которая не годна для их целей?
Легенду я знал. Теперь я верил, что она соответствует истине. Согласно легенде, много-много веков назад Нгома уничтожили, или же он сам себя уничтожил, и жрецы выстроили новый «на его руинах».
Дилемма стояла ясная: либо я выставляю свою находку, обнаруженную столь нетрадиционным способом, под безжалостный свет науки, либо не предпринимаю никаких действий. Что касается лично меня, то я, когда нашел Нгома фон Зикарда, решил: поиск мой окончен. Для меня это и был Ковчег, преемник Ковчега, его сущность. В любом случае — Ковчег.
Фон Зикард нашел Нгома в сороковых годах двадцатого века. Возможно, барабану тогда было лет пятьдесят или около того, а может, и больше. Нам не известно, когда самоуничтожился подлинный Ковчег — согласно преданиям лемба, это произошло в семнадцатом веке.
Меня начали терзать сомнения. А вдруг его уничтожение как-то связано с периодом в истории Зимбабве, называемым «мфекане», — тогда, в середине девятнадцатого века, по всей стране разрушались и сжигались целые города и деревни. И если подлинный Нгома сгорел в результате тех событий, то его преемнику сейчас лет сто или сто пятьдесят. Правда, легенды не связывают уничтожение Нгома с этим периодом, но кто знает?
