С Марией у нас кое-как наладилось, но она, разумеется, отнеслась к моей поездке без особого энтузиазма. Я, дескать, уже не слишком молод — она это очень любит повторять, — и пора бы мне проявлять поменьше рвения.
Так или иначе, мне очень хотелось избежать неприятностей. В частности, знакомства с папуасским свиным клещом, который любит заползать в промежность (я слыхал, что удалить его можно с помощью клейкой ленты), с крокодилами (их, говорят, нужно колоть в глаз чем-нибудь острым), но пуще всего — с целым ассортиментом ненавистных мне змей.
Когда один мой лондонский приятель, ботаник по специальности, рассказал мне, каким изобилием змей славится остров Новая Гвинея, я позвонил Рувиму и сообщил, что поездка отменяется. Впервые за все время нашего знакомства я бросил трубку — и даже почувствовал прилив сил. Рувим немедля мне перезвонил; он хохотал до упаду. Высмеяв мои страхи, он устыдил меня до того, что я вновь призадумался о поездке. На следующий день Рувим позвонил мне в университет, и — теперь уж точно в последний раз — мой старый друг втянул меня в дело, в отношении которого я испытывал серьезнейшие опасения.
Рувим заставлял меня тщательнее готовиться к путешествию. Требовал, чтобы я запланировал заранее все мелочи, постоянно мне названивал, давал советы, что-то предлагал.
Через знакомых миссионеров, которые тогда работали в племени гогодала, я пригласил опытного австралийского водолаза — поднять со дна каноэ вместе с Ковчегом.
У этих миссионеров был к гогодала особый интерес, поскольку они верили в их легенды и считали, что гогодала и в самом деле одно из потерянных колен Израиля. Иисус, объяснили мне миссионеры, вернется на землю только тогда, когда в Святой земле, в Иерусалиме, соберутся все колена Израиля и все примут слово Божие. Миссионеры хотели убедить гогодала вернуться в Землю обетованную. То есть их работа в племени служила грандиозной цели. Для них, во всяком случае.
Были у меня опасения насчет деятельности миссионеров и того, какое воздействие окажет она на гогодала, но еще больше меня заботило, какое воздействие окажет эта поездка на меня. Преувеличений тут нет. В Папуа — Новой Гвинее змей и вправду видимо-невидимо. Одна из них — папуасский тайпан (Oxyuranus scutellatus canni) — трехметровая быстрая змея, по ядовитости — третья в мире.
Я читал, что в краях, где обитает племя гогодала, эта змея явно превращается в доминирующий вид. Доминирующий над человеком — над человеком! Стоило мне подумать об Oxyuranus scutellatus canni, как у меня холодело в самых неожиданных местах.
Со змеями я не лажу; меня мало утешило, когда я вспомнил, что на случай, если вдруг подведет тайпан (а это маловероятно, поскольку смертность после его укуса составляет сто процентов), то там еще водятся: гвинейская смертельная змея, тигровая змея, шипохвост, мулга; их укусы тоже смертельны. Есть и много-много других. Долгий перелет из Лондона в Порт-Морсби я провел, готовясь к опасностям гвинейских равнин: штудировал научные статьи о папуасских пресмыкающихся, издаваемые замечательной организацией — Чикагским герпетологическим обществом. Не слишком приятное чтение.
Сверху Порт-Морсби — трепещущий зеленый ковер тропической листвы, испещренный красными пятнами вырубок. Он раскинулся перед изумительного вида бухтой, украшенной коралловыми рифами.
В действительности же столица, как я потом обнаружил, — унылое сборище вонючих покосившихся хибар, злобный городишко, в котором процветает преступность; противные серые крыши из гофрированного железа жмутся к кучке высотных зданий — убогому центру города. Мне Порт-Морсби не понравился.
В аэропорту меня встречал Вайза и еще сотни людей — мужчины и женщины племени гогодала, которые живут и работают в столице. Они пришли в юбочках из травы, принесли флаги и свое национальное оружие; тела их покрывала роспись. И женщины и мужчины выше пояса были голые.
К своему удивлению, я обнаружил, что у них на всех частях тела — на лице, груди, руках и плечах — нарисованы звезды Давида. И флагов Израиля тут было больше, чем в Тель-Авиве в День независимости. Встречающие были в неописуемом восторге; несколько человек кинулись ко мне и, пожирая меня глазами, с криком «Богале! Богале!» побросали копья на землю.
В Порт-Морсби я сел в «Твин Оттер», чтобы с несколькими посадками долететь до западной провинции через болота, пастбища и дождевые леса западной части страны. Засунул свое герпетологическое чтиво подальше в рюкзак и заставил себя наслаждаться полетом. Элиот где-то сказал, что главное условие понимания чужой страны — ощутить ее запах. Здесь, в маленьком разболтанном самолетике, я имел наилучшую возможность выполнить его рекомендацию: люди, куры в клетках, узлы с саго и сушеной рыбой — все имело свой собственный и пикантный запах. Я закрыл глаза, глубоко дышал и переживал настоящее счастье. Быть может, в этом совершенно неожиданном месте мой долгий поиск будет наконец-то вознагражден.
Мы летели на запад вдоль побережья вслед за чередой волн, которые падали на барьерный риф и растекались кружевом, окаймляющим голубую бесконечность моря и неба, выкрашенного крупными мазками аквамарина и бирюзы.
Меня сопровождал Тони Вайза, кстати, на редкость благовоспитанный человек.
— У вас есть жена? — спросил он.
Я показал ему фотографию Марии: я использовал снимок как заставку в ноутбуке.
— Никогда не видел такой красивой женщины, — с благоговением произнес он.
— И я тоже, — ответил я, чувствуя внутри какой-то комок, который всегда появляется, стоит мне подумать о Марии.
После этого Тони стал еще внимательнее. Ведь я один, без женщины, и обо мне некому позаботиться. В прежние времена он бы мне нашел женщину на время моего здесь пребывания, но теперь тут заправляют миссионеры. Во время всего полета Тони волновался из-за того, в каких условиях мне придется спать в деревне гогодала. Там простая хижина, толковал он. Хижина, сплетенная из тростника и — тут он сделал паузу, подыскивая слово, — на сваях.
— Чтобы не забегала дикая живность? — подсказал я.
— Разве что змеи, — ответил он. — Звери не забегут, только змеи.
И все мои страхи возвратились. Я заблаговременно обработал спальный мешок специальным химикатом для отпугивания змей — мне отыскал его Рувим. Пока я размышлял про себя о том, насколько эффективно это средство, Тони занимал меня рассказом об иудейских обычаях своего племени.
По его словам, люди гогодала все больше и больше становятся иудеями. В пятницу вечером — перед еврейским шаббатом — они теперь зажигают свечи. В субботу не делают никаких дел. Свинины больше не едят. И стали делать мальчикам обрезание. Хотя большинство гогодала — христиане, церковь посещать они отказываются, хотят поклоняться Богу так, как это делают евреи. Иными словами, они дети Израиля не только по происхождению, но и становятся ими по вере. Люди гогодала жаждут поведать миру о том, что они — потомки Израиля. И моя задача — донести эту весть до всех. Гогодала стремятся восстановить Ковчег и с триумфом возвратить его в Иерусалим. И заодно самим туда вернуться.
По словам Тони, священники, которые сопровождали Ковчег и которые привезли его из древнего Израиля, звались гували.
А первосвященник, который непосредственно ему прислуживал, — тилаки. Я тщетно пытался отыскать в этих словах намек на древнееврейские корни.
Вайза назвал Ковчег «вместилище Завета».
— В языке гогодала для него есть три названия. «Малеза», «Ила сокат» и «Авана». Чаще всего мы употребляем название «Ила сокат» — «Горшок с огнем».
— А почему? — поинтересовался я.
— Потому что он стреляет в людей огнем. И не только. Некоторое время назад мы наняли людей, и они пошли туда, где лежит Ковчег в лагуне, и обвязали каноэ цепями, чтобы поднять со дна. И тут вода вдруг поднялась, а рабочие — и наши тоже, кто им помогал, — сразу почувствовали себя плохо, и им пришлось все бросить. Это Ковчег выпустил что-то в воду, вот им и стало плохо. Вечно с ним морока.
