— Настоящий динамит.
— Как так? — вздрогнул я.
— Эффект будет, как от разорвавшейся бомбы — когда новость просочится наружу. Если им придется изменить направление молитвы, как это однажды уже произошло при Пророке, то все три великие религии — иудаизм, христианство и ислам — воссоединятся. Все будут возносить молитвы в одном и том же направлении. А отсюда уже только шаг до того, чтобы мыслить в одном направлении.
Рувим сильно разволновался из-за этих рукописей. Судя по его описанию и по фотографиям, которые мы рассматривали, сидя на заднем сиденье «мерседеса», они были довольно старые и подлинные. Однако я почти не сомневался, что изготовил их, пусть и в древности, некий еврей, обращенный в ислам и тоскующий о прежней вере. Это, конечно, существенно уменьшало ценность рукописей, а точнее — полностью их обесценивало. Прежде чем составить точное мнение, я хотел взглянуть на сами документы, а потому лишь выразил требуемую долю энтузиазма и не стал ничего говорить.
Когда мы приступили к обеду, я рассказал Рувиму про наш разговор с Наки и частично про «Трактат о сосудах Храма», согласно которому Ковчег вывезли куда-то в Аравию вместе с огромной грудой ценностей. Мы заказали какие-то восточные салаты, нильского окуня и, по моему предложению, бутылку египетского белого вина «Обелиск». Рувим попросил, чтобы сомелье откупорил вино, а как только тот отвернулся, убрал бутылку в портфель и, к моему беспокойству, извлек оттуда непривлекательную бутылочку без этикетки с красной жидкостью.
— Кошерное вино, — шепнул он. — Я отпарил этикетку, чтоб никто не догадался. — Рувим достал французский штопор и, сморщившись, откупорил бутылку. — Отлично. Теперь могу пить с чистой совестью. А ту бутылку, если хочешь, возьми с собой.
Однако до этого не дошло. Я с удовольствием выпил почти весь золотистый «Обелиск» с характерным для него слабым ароматом соломы и легким оттенком крыжовника, а Рувим приналег на красное кошерное вино, которое он любит — или делает вид, что любит.
Мы проговорили до поздней ночи. Я пересказывал подробности «Трактата о сосудах Храма» и вспоминал, как в Оксфорде тешил себя надеждами, что документ этот поможет в наших поисках. Рувим уже знал содержание трактата от одного из людей, нанятых специально для исследования еврейских текстов, и даже приобрел себе экземпляр в отличном переплете у какого-то антиквара в Амстердаме. По мнению Рувима, мы с Наки сделали скорее всего правильный вывод.
Причины, по которым Рувим желал отыскать Ковчег, были весьма убедительны; некоторые из них привлекали и меня. В целом же мой интерес имел совершенно иную подоплеку. Рувима занимала идея национального возрождения еврейского народа и, как я подозревал, идея строительства третьего Храма. Мной же владело стремление разыскать предмет, имеющий огромнейшую историческую ценность, предмет, который прятался от людей целые тысячелетия. Найти Ковчег ради самой находки. Пока Рувим твердил о Граде Небесном, о роли Ковчега в наступлении конца света, меня куда больше заботила его удивительная история и реальная задача его обнаружения.
Я рассказал Рувиму о Вендиле Джонсе — американском исследователе, утверждающем, что именно он вдохновил Стивена Спилберга на создание картины «В поисках утраченного Ковчега». Джонс основал Исследовательский центр Вендила Джонса, получил неплохое финансирование, завел хорошие связи в Израиле и вообще повсюду и, если верить американским СМИ, несколько лет назад, в 1989 году, нашел елей, который применяли для помазания царей иудейских. Джонс заявил, что разыскал священный елей, руководствуясь содержанием Медного свитка.
— Я в курсе. Он вообще довольно известен в Израиле. Я много чего слышал про Вендила Джонса, — мрачно заметил Рувим. — Если он говорит правду, то это хорошо. Он вроде бы взял за отправную точку Медный свиток, но мне кажется, просто подогнал все под результат.
— Тут я ничего не могу сказать. Я только знаю, что Ковчег он разыскивает не меньше двадцати лет и пользуется всяческой поддержкой и сочувствием. Не слишком приятная перспектива — вступить в конкуренцию с живым Индианой Джонсом!
Нас с Рувимом подавлял масштаб нашей задачи. Мы молча сидели в роскошном ресторане, в котором, кроме нас, никого не было. Рувим казался усталым и унылым. Я взял его под руку и вывел в сад, где, как надеялся, прохладный ветерок из пустыни освежит моего друга и развеет его печаль. Попросил для Рувима виски «Лафройг», а себе бутылку «Стеллы» — самого известного египетского пива. Сад был украшен китайскими фонариками. Некая игра света позволила мне заметить, что морщины на лице Рувима стали глубже, чем год назад, когда я видел его в последний раз на тель-авивской квартире. Волосы на висках начали седеть.
Глядя куда-то в сторону пустыни, Рувим неожиданно заявил:
— Мы с Кларой на какое-то время уедем в Индию. Частично это связано с бизнесом, частично с моей основной целью. — И он улыбнулся, словно извиняясь.
— Да какое отношение имеет Индия к твоим поискам? — рассмеялся я. — Или ты собираешься искать свой чертов Ковчег в Индии?
— Дело не только в Ковчеге. Так, всякие мусульманские дела. Моя главная цель. В Индии и Пакистане полно огромных мусульманских библиотек: в таких местах, как Люкнов, Лахор, Алигарх. Я решил вложить в свой проект еще больше денег и нанимаю людей, чтоб прочесывали весь Ближний Восток в поисках разных документов. Мы с Кларой займемся делами в Индии. Она очень волнуется. Она сейчас в Лондоне, закупает для поездки всякую всячину. В Иерусалиме ей боязно, и на Западном берегу тоже, а в Индию она поедет. Туда ей не страшно.
Я чувствовал, что перестаю понимать.
— Так Ковчег ты уже бросил? — оцепенело спросил я. — Тогда я уж совсем ничего не понимаю. Ты всерьез говоришь, что в конце концов бросил искать Ковчег, потому что Клара боится собственной тени?
Рувим на миг отвернулся, потом заглянул мне в глаза. Впервые я видел в его взгляде выражение вины и стыда.
Год назад, в Иерусалиме, он довольно много рассказывал мне о детстве Клары. Сейчас он добавил еще кое-что. Она тоже немало пережила во время войны, даже больше, чем сам Рувим. Он упомянул кое-какие страшные подробности о том, как маленькой девочкой Клара попала в концлагерь. Она выжила, но какой ценой! По словам ее нью-йоркского психоаналитика, Клара человек неуверенный и, как все неуверенные люди, жаждет доминировать в своем ближайшем окружении. Кроме того, она сильно боится за мужа.
— Когда Клара узнала о вмешательстве «ХАМАСа», — сказал Рувим, — она перепугалась. А на прошлой неделе в Тель-Авиве ей кто-то угрожал по телефону. Говорили по-еврейски с арабским акцентом. Клара даже не понимает, откуда они узнали наш номер. Она считает, что это люди из «ХАМАСа». И она мне заявила: если я не брошу затею с Ковчегом, она от меня уйдет. Клара не возражает, чтоб я занимался изучением исламских рукописей, но после угрозы «ХАМАСа» она не хочет иметь дела с Ковчегом. Она поставила меня перед выбором, и простить такое нелегко. Но если она меня бросит — я не переживу. После моей Цели, она для меня — все.
— После твоей Цели… то-то и оно, — тихо молвил я. Из головы у меня не шла Мария. — Женщины всегда хотят занимать первое место в жизни мужчины.
Рувим протестующе махнул рукой:
— Глупости все! Пойдем ко мне в номер, я тебе кое-что покажу.
В одном углу его роскошных апартаментов стояла тумба красного дерева, а на ней — сверкающий чемодан от Луи Вюиттона. Рувим открыл его — внутри штук десять книг, несколько старых номеров египетской газеты «Аль-Ахрам» и несколько карт. Рувим свалил все на стол возле стеклянных дверей и развернул карту Африки и Ближнего Востока.
Заговорил же Рувим о том, что давно уже волновало мою душу: о связях между Африкой и древним Израилем. Он говорил о путях по морю и по Нилу, о направлении ветров, о тропах в пустыне, которыми ходят контрабандисты и работорговцы. Показал мне статью из «Аль-Ахрам», где описывалось, каким образом при соответствующих климатических условиях и направлении ветра могли расступиться воды Красного моря. Я даже и не думал, что Рувим так глубоко изучил этот вопрос. Свернув карту, он пристально посмотрел на меня, и его лицо казалось изможденным. Разложенные на столе книги в ярких обложках все были про Эфиопию и весьма далеки от серьезных, мудреных еврейских и арамейских текстов, в которых Рувим копался в прошлом году.
