А жизнь круто сразу же изменилась, когда в 1918 году мама (ей посвящены необычайно теплые страницы в повести «Ленька Пантелеев») с тремя детьми уехала из голодного Питера сначала в Ярославль, к бывшей няньке, чтобы подкормиться. С этого времени закрутилась, пошла неровными путями жизнь Алеши. Он потерял семью, сначала возникла какая-то ферма, где не было никакой еды и ее заведующий давал детям уроки воровства. А потом пошло одно за другим, и Алеша Еремеев пополнил собой те бесчисленные стаи беспризорных, которые бродили по дорогам России, добывая себе пищу и ночлег самыми изощренными способами. Как-то я спросила у Алексея Ивановича, залезал ли он в чужой карман. «Нет, — ответил он, — аристократическое воспитание не позволяло. А в остальном, что ж… И в детских домах побывал, и за решеткой случалось находиться, и в отделениях милиции отсиживался. А потом по путевке попал в Шкиду». В связи с повестью «Ленька Пантелеев» опять чрезвычайно интересно обратиться к проблеме «правды и вымысла». Сначала не было вовсе никакой повести, а была написанная в 1939 году для Детгиза небольшая автобиография. После войны, в 1951 году, писатель снова вернулся к «Леньке», работал над повестью много лет и создал большое полотно, где описал события, наиважнейшие для страны и лично для него, начиная с 1918-го и кончая 1921 годом, когда он снова вернулся домой. «Ленька Пантелеев» — самая большая повесть писателя, на ее страницах возникают многие десятки героев, то лишь промелькнувших, то надолго запомнившихся, необычайные перемены и повороты в судьбе героя. Казалось бы, память и писательское чутье выявляли самое главное, самое существенное, и из этого главного должны были бы и возникнуть и жизнь страны, конечно, увиденная лишь глазами подростка, и история его трудного пути. Они возникли. И все-таки не случайно сам автор был недоволен этой книгой, вероятно, потому, что на автора повести давило время, что-то приходилось недоговаривать, а что-то и прибавлять. Позднее Алексей Иванович признавался, что теперь бы написал в этой книге многое иначе[11].

По собственному признанию писателя, он учился примерно в пятнадцати или шестнадцати учебных заведениях, но ни одно из них не окончил. С самого детства он много и запойно читал, читал все подряд, что попадалось под руку. Настоящая школа началась после Шкиды, когда он попал к Маршаку. В блестящих очерках «Маршак» и «Шварц», написанных уже после смерти самых близких его друзей, он многое рассказал не только о них, но и о себе. В очерке «Маршак» проявилось в полной мере сочетание портрета его учителя и старшего друга и своей включенности в этот портрет. Казалось бы, общаясь с Маршаком какие-то годы чуть ли не ежедневно, участвуя с ним в далеких и близких поездках и потрясенный могучим талантом и необыкновенной личностью этого человека, он мог бы написать, глядя на все влюбленными глазами, тем более что повествование ограничено двадцатыми — тридцатыми годами, когда у Маршака еще не было ни дачи, ни машины, ни орденов и когда Софья Михайловна, зная его рассеянность, напоминала ему, куда она положила ему деньги на билет на трамвай. Рядом с художником, который так беззаветно и самозабвенно служил своему делу, возникает под пером Пантелеева и другой человек, о котором он пишет с юмором, с удовольствием, о промахах и незадачах своего друга, настроение которого могло меняться то так, то эдак. Возникает портрет человека, одаренного способностью к колоссальной духовной работе, человека неправдоподобных знаний и работоспособности, — но в различных проявлениях его характера. И отнюдь не только Маршака раскрывает автор в этом портрете, но еще больше самого себя. Он прекрасно понимал, что до встречи с Маршаком у него не было никакого систематического образования: сегодня он читал, скажем, Апухтина, а назавтра сонеты Петрарки, а потом подряд Джека Лондона и Мережковского. Теперь он начал проходить свой первый университет. Маршак открыл ему по-настоящему русскую, мировую и народную поэзию, открыл так, «будто он снял со всего этого какой-то колпак, какой-то тесный футляр, и вот засверкало, зазвучало, задышало и заговорило то, что до сих пор было для меня лишь черными печатными строчками». Далеко не просто давался молодому человеку этот университет, далеко не все понимал он из вдохновенных объяснений Маршаком каждой поэтической строчки, но он слушал, мычал что-то, кивал головой «и постепенно набирался уму-разуму». Маршак ввел Пантелеева в круг замечательных писателей, художников, музыкантов. Так из этого очерка вырисовывается не только мастерски нарисованный портрет Маршака, но не в меньшей мере огромная часть биографии Пантелеева, и сам очерк, по существу, становится автобиографическим, охватывающим жизнь писателя за достаточно значительный период.

В 1931 году несколько ленинградских писателей задумали издание детского альманаха. М. Зощенко предложил, чтобы в книге были собраны рассказы о героях[12]. Пантелеев тоже дал согласие написать рассказ на предложенную тему, но поначалу и понятия не имел, о чем он будет писать. А в результате получился один из лучших его рассказов «Пакет». Долгое время он не знал, как, откуда сложился, возник у него сюжет о красноармейце Пете Трофимове и его комической и одновременно драматической истории с доставкой пакета в штаб. И только через двадцать пять лет он понял, откуда возник у него сюжет этого рассказа и открывает этот, по существу, феномен в книге «Приоткрытая дверь». Он делится воспоминанием о том, что первый воинский подвиг, о котором он узнал в своей жизни, был подвиг его отца. И мы, знакомясь с биографией Ивана Афанасьевича Еремеева, из короткого сообщения о нем имеем представление о подвиге молодого хорунжего. Теперь Пантелеев пишет об этом намного подробней: как молодого казачьего офицера послали с важным донесением в штаб русского командования, как по дороге напал на него японский кавалерийский разъезд и как он, раненный навылет в грудь, отбился от неприятеля и, обливаясь кровью, вовремя доставил пакет, куда требовалось. Позже, «когда отец лежал в полевом лазарете, адъютант генерала Куропаткина привез ему боевой орден — крест св. Владимира. Было это на Пасху 1904 года». Писатель не сомневается: «именно эту, кровно близкую историю незаметно подсунула мне моя память», а ведь тогда, в 1932 году, думал, что пишет «из себя». И вместе с тем с удивлением он думает о том, как «вольно и бесцеремонно разделалось мое воображение с фактами жизни». Да уж русско-японская война превратилась в гражданскую, хорунжий сибирского полка — в рядового бойца буденновской Конной армии, Владимирский крест с мечами и бантами — в орден Боевого Красного Знамени и т. д. И Пантелеев заключает: «…сознательно я не решился бы так поступить, это казалось бы мне кощунством — и по отношению к отцу, и по отношению к герою». Так причудливо переплелась в творческом воображении писателя «кровно близкая» история его отца с событиями совершенно другой эпохи, с другими людьми. Думается: к отцу у него всегда было особое отношение, и подвиг отца навсегда вошел в плоть и кровь его воображения, с самого раннего детства, и искал выхода. Под пером Пантелеева возникает совсем иной образ, потому что, бессознательно взяв за основу оставшийся в его памяти сюжетный мотив, он вынужден был поместить его совсем в другой контекст.

Некоторыми сюжетными и стилистическими особенностями «Пакет» напоминает сказку об этаком красноармейском Иванушке-дурачке и о его встрече с врагами, которые, как во всякой сказке, изображаются столь же глупыми, сколь и жестокими, и наружность у них на человеческую не похожа. Смешно смотреть на их испуг, когда им кажется, что Петя вместе с пакетом и язык свой проглотил — ведь как им от генерала попадет! В «Пакете» комическое служит выражению своеобразного мышления героя. И это его качество органично проявляется в языке Пети Трофимова: его фразеология, лексика становится той первоосновой, на которой строятся его характер и облик. В детстве Петя был пастухом, потом работал в городе плотником, потом его взяли во флот, потом он стал участником революции. Ну, а где-то уж совсем позже его учили читать и писать. Петя неграмотный, но за свои двадцать четыре года он успел нахвататься разных слов и понятий, в результате чего образовалась, как писал Чуковский, «речевая нескладица», отражающая и ранний этап «речевого развития масс». Чаще всего Петя говорит грубоватым языком, где перепутались городская и деревенская лексика, любит ввернуть к месту и не к месту замысловатое словечко: «Ты, — говорю, — Гоголь-моголь!» Знакомя Буденного со своим товарищем, Трофимов старается придать своим словам самую элегантную форму: «Товарищ Буденный! — говорит он. — Позвольте вам познакомить моего лучшего друга». Нужно уничтожить пакет, и Петя размышляет: «…все-таки ведь бумага — не ситник. И не какое-нибудь блеманже». Душевная чистота Пети Трофимова, его готовность любой ценой выполнить задание, да и самый ход сюжета, где красноармеец дважды попадает то в свой лагерь, то в чужой и оба раза ему угрожает смерть — в сочетании с простонародной живописной речью, невольно вызывающей веселый смех, — все это позволило К. Чуковскому обнаружить в этой повести главную особенность мастерства писателя — «мускулатуру таланта».