Маруся Брусникина пыхтела и отдувалась, пытаясь застегнуть «молнию» на сапоге. На глаза наворачивались злые слезы. Ну почему жизнь так несправедлива? Кому-то природа подарила стройную фигурку, для поддержания которой не нужно прилагать усилий, а она должна отложить до лучших времен очаровательные новые сапожки, потому что «молния» на голенище опять не сходится!

Мобильник резко подпрыгнул и задребезжал, медленно двигаясь по полированной поверхности стола. Номер не определился. Поколебавшись, Маруся ответила:

– Слушаю.

– И кара через много лет настигнет, и черное возмездие придет, – произнес высокий женский голос.

«Господи, опять», – похолодела Маруся и обессиленно опустилась на стул.

Когда месяц назад раздался первый подобный звонок, она просто повесила трубку, решив, что это обычное детское хулиганство. Но звонки стали повторяться. Через несколько дней неизвестная, каждый раз начинавшая с декламации зловещих стихов, вкрадчиво поинтересовалась, не боится ли Маруся ходить одна по темным улицам. В ее голосе звучало столько ненависти и угрозы, что по позвоночнику прокатилась ледяная волна, а кожа на голове начала зудеть.

«Наверное, сейчас я похожа на бешеного ежика», – подумала Маруся, машинально пригладив короткие светлые волосы.

Однажды телефонная террористка позвонила на домашний номер, прихлопнув, как комара, последнюю надежду на то, что целью наглой бабы является не Маруся, а безадресная порча настроения все равно кому. По имени тетка ее не называла, но легче от этого не становилось. На робкие попытки узнать «че надо-то», звонившая туманно намекала на дела давно минувших дней. Маруся нервничала и перебирала в памяти все свои гадкие деяния, начиная с детсадовского возраста: ни трупов, ни просто покалеченных жертв у нее в анамнезе не было. Тем не менее, передвигаясь по жизненному пути, Маруся не подволакивала за собой ангельские крылья, да и ореол святости, к сожалению, отсутствовал. Копаясь в прошлых ошибках, она вспомнила много людей, кому успела насолить за свою долгую трудную жизнь, начиная с отличницы Моховой, которой Маруся самозабвенно пакостила в первые школьные годы, и заканчивая уволенными в последнее время сотрудниками.

Пару недель ничего страшного не случалось, но несколько дней назад произошло кошмарное событие, едва не стоившее ей нервного срыва. Оставив машину на стоянке, она, как обычно, дождалась очередного автобуса, выплюнувшего из своих недр горстку помятых пассажиров, и увязалась за торопящимися в сторону ее дома согражданами. Народ постепенно отсеивался, сворачивая то вправо, то влево и вселяя в Марусину душу тоскливый страх перед внезапным одиночеством. Наконец на финишной прямой остался лишь один некрупный субъект в вязаной шапочке, с двумя позвякивающими при ходьбе авоськами. До заветной двери оставалось всего ничего, когда дядька вдруг с утробным уханьем исчез из поля зрения, оставив на обледенелом заснеженном асфальте лишь круглую голову в шапочке. Дико взвизгнув, Маруся заметалась, бестолково размахивая сумочкой, поскользнулась и смачно шлепнулась, распластавшись рядом с бесхозной головой. Ощутив непосредственную близость страшных останков, она взвыла, как пожарная машина, и начала отползать. Внезапно голова внятно выругалась, из-под земли выросли две руки, и все это стало медленно поворачиваться. На окаменевшую от ужаса Марусю уставились два маленьких блестящих глаза.

– Сходил за пивом, – горестно выдохнули останки, обдав ее вполне реальным запахом перегара. – Ноги бы этим дворникам повыдергать! Паразиты! Так ведь и убиться можно! Чего пялишься? Помоги, не видишь – провалился я!

«Люк был открыт, – сообразила она. – Туда должна была упасть я! Значит, все это не просто угрозы…»

Стуча зубами, Маруся за шкирку выволокла пострадавшего дядьку из люка и на ватных ногах поковыляла домой. Ей даже в голову не пришло, что для ее габаритов нужно было бы выкопать как минимум траншею. Она льстила себе мыслью, что запросто может провалиться в люк.

И вот опять этот страшный звонок.

«Может, заявить в милицию? – тоскливо подумала Маруся. – А что я им скажу? На смех только поднимут. Небось ответят, что нет трупа, нет и дела».

Ее давняя знакомая, Лариса, на глазах которой Маруся выросла и с которой у нее, несмотря на двадцатилетнюю разницу в возрасте, сложились какие-то непонятные дружеско-покровительственные отношения, придерживалась того же мнения. Надо сказать, что мнение Ларисы, с кем она была на «ты», продолжало оставаться для Маруси непререкаемо авторитетным. Еще девчонкой Маруся бегала к этой красивой, статной женщине, однажды поселившейся в соседней коммуналке. Лариса всегда была нарядной, завитой, надушенной, что выгодно отличало ее от привычного образа женщины-матери. Ему соответствовало абсолютное большинство современных женщин: талия шире плеч, в руках авоська с продуктами и взгляд загнанной лошади, которой снятся лишь плуг и картофельные всходы. Соседки неодобрительно перешептывались, глядя вслед моднице, гордо цокавшей по асфальту на немыслимых шпильках, а Маруся завороженно внимала ее советам и комплиментам. Почему-то ей казалось, будто Ларисе запросто можно рассказать то, что ни при каких обстоятельствах нельзя доверить маме.

– Ты очень красивая девочка, это твой основной капитал, – наставляла ее Лариса, и молоденькая Маруся белым лебедем выплывала из ее квартиры, гордо глядя по сторонам и ощущая на плечах тяжесть королевской мантии.

Мама обычно называла ее криворукой, бестолковой и инфантильной, поэтому позиция соседки нравилась девочке больше. Именно Лариса научила Марусю вставлять поролон в лифчик и первая однажды сказала, что Марусины ноги надо не прятать под бесформенными юбками, а показывать мальчикам. Соседка казалась ей феей, и это ощущение Маруся пронесла через всю жизнь. Даже после того, как Лариса переехала, они продолжали общаться, правда, к огромному сожалению Маруси, в основном по телефону.

– Нельзя в милицию. – Голос Ларисы по-прежнему был молодым и певучим, словно она убаюкивала неразумную девочку, прибежавшую к ней со своими смешными детскими проблемами. – Им нужны факты. А какие у нас факты? Мы только можем по-бабски причитать и охать, ссылаясь на некие странные звонки.

Словно наседка, она накрывала Марусю мягким крылом, и это «мы» придавало запуганной Брусникиной уверенности в том, что тылы надежно прикрыты.

– У тебя есть номер звонившего? – поинтересовалась Лариса.

– Нет у меня ничего. Номер не высвечивается. Даже дома на АОНе сплошные черточки. Прямо наваждение какое-то. Будто я ужастиков пересмотрела на ночь, – вздыхала Маруся.

– Вот именно. Подожди, пока этот хулиган сделает прокол, чтобы не идти в органы с пустыми руками.

– Как бы он на мне свой прокол не сделал, – скаламбурила Маруся, представив себя воздушным шариком, приземляющимся на ржавую канцелярскую кнопку.

– Ты еще и остришь?

Брусникина даже улыбнулась, представив, как Лариса изумленно поднимает идеально выщипанные брови. Все-таки она ужасно соскучилась. Надо бы выбрать время и встретиться.

– Поверь мне, если бы тебе хотели нанести физический вред, то его уже нанесли бы, а так… Глупые детские штучки. История с люком ни о чем не свидетельствует. Под ноги надо смотреть. Люков открытых по всему городу уйма. Думаешь, это такая групповая акция? Нет. Это дворники безмозглые. Рабочий день закончился, крышку бросил и почапал домой: завтра закрою. Неприятно, конечно, но не смертельно. Телефон отключи, и все проблемы решатся. Какой-то психопат развлекается. У них это полосами, потерпи, обострение пройдет, и он переключится на другой объект.

– Это женщина, – напомнила Маруся.

– Какая разница? Больной, он и есть больной.

Излив душу Ларисе, Брусникина почувствовала себя лучше. Правильно говорят: раздели горе с близким человеком, и оно уменьшится вдвое.