Теперь он удовлетворенно переводил свой взгляд с капитана на лежавшего мужчину, как охотничья собака, доставившая хозяину лакомую дичь.

— Хорошо, — сказал капитан. — Но все-таки в другой раз будь повежливее.

Он наклонился над лежащим, ощупал его, удостоверился, что тот не умер, и обратился к Коралии:

— Вы узнали его?

— Нет, — ответила она.

— Вы уверены в том, что никогда не видели этой головы?

Голова мужчины была очень большой, с густыми черными волосами и обвислыми усами.

— Никогда, никогда, — повторила Коралия.

Бельваль осмотрел его карманы, но там не было ни одной бумаги.

— Подождем, пока он придет в себя, — решил он, поднимаясь. — Я-Бон, ты оставайся здесь и свяжи его. А вам, друзья, пора домой.

Когда все ушли, Патриций проводил женщину в гостиную и усадил в кресло.

— Теперь поговорим, мамаша Коралия. Но прежде выслушайте, что я скажу…

Они расположились перед ярко горящим камином. Бельваль, подложив подушку под ноги своей гостье и погасив лампу, продолжал:

— Вы знаете, мамаша Коралия, что вот уже восемь дней, как я вышел из лазарета и живу на бульваре Майо, в Нейи. Там устроено убежище для выздоравливающих, куда сейчас отправились мои товарищи по несчастью, там меня перевязывают и там я ночую. Остальное время я посвящаю прогулкам и изредка наношу визиты знакомым. Сегодня утром я ждал одного из них в кафе на бульваре и случайно услышал нечто интересное. Но прежде надо сказать, что зал состоит из двух частей и что стена, их разъединяющая, в высоту человеческого роста. По одну сторону перегородки сидят люди, пришедшие в кафе, а другая половина отведена под ресторан. Я был в ресторане, а за перегородкой довольно громко разговаривали двое мужчин, очевидно, уверенных, что они совершенно одни. Мне удалось уловить несколько фраз, очень меня удививших.

Он достал из кармана записную книжку.

— Фразам, привлекшим мое внимание, и скоро вы поймете, почему, предшествовал разговор, из которого я мог понять, что речь шла о каких-то искрах, о целом дожде искр, служившем, очевидно, сигналом, который может повториться еще раз и после которого нужно будет действовать очень решительно. Все это вам ни о чем не говорит?

— Нет…

— Хм… Ну, ладно… Мужчины говорили по-английски и очень правильно, но все же с небольшим акцентом, из чего я заключил, что англичанами они ни в коей мере быть не могут… Вот дословно их разговор:

«Стало быть все в порядке», — сказал один из них. — «Вы с ним будете в назначенном месте, незадолго до семи?».

«Так точно, полковник, мы будем там в автомобиле».

«Помните, что она выходит из лазарета ровно в семь часов, и ошибки быть не может, так как она ходит одной и той же дорогой и пересекает улицу Пьер-Шарон…».

«План обдуман в точности, и неудачи быть не может. Действие произойдет там, где кончается улица Шайо и если допустить, что там могут оказаться прохожие, они едва ли ей помогут, так как мы будем действовать с головокружительной быстротой».

«Вы уверены в вашем шофере?»

«Уверен в том, что он будет нам повиноваться, так как мы хорошо ему заплатим».

«Отлично. Я буду ждать вас в известном месте. Вы мне передадите красотку, и все будет кончено… Мы будем хозяевами положения».

«А заодно и красотки, полковник. Она ведь дьявольски пикантна!»

«Да, это верно. Я ее много раз видел».

И они начали смеяться, потом позвали человека, чтобы расплатиться, и я подошел к двери посмотреть, как они будут выходить. Но вышел только один, тот, с густыми усами и в серой шляпе. Второй, очевидно, воспользовался другой дверью. Человек в серой шляпе нанял единственный проезжавший мимо автомобиль, и потому я был принужден отказаться от мысли выследить его. Но так как я знал, что вы каждый день выходите из лазарета в семь часов и идете по улице Шайо к площади, я решил, что именно вы должны стать жертвой нападения.

Патриций замолчал.

Женщина задумалась. Ее лицо выражало озабоченность.

— Но почему вы не предупредили меня? — спросила она наконец.

— Предупредить? Ну, а если бы речь шла вовсе не о вас? К чему было вас пугать? Но, допустим, дело действительно касалось вас, к чему заставлять вас быть настороже? Что не удалось бы вашим врагам на этот раз, удалось бы в другой, они расставили бы ловушку поискуснее, и мы ничего не знали бы о ней и не смогли бы ничего предотвратить. Нет, гораздо лучше было действовать иначе. Я договорился с вашими прежними пациентами, преданными вам всем сердцем. Кстати, случайно оказалось, что один из моих друзей живет как раз на этой площади, и это его квартира. А теперь, матушка Коралия, когда вы знаете столько же, сколько и я, что вы обо всем этом скажете?

Она протянула ему руку.

— Я думаю, что вы спасли меня от опасности таинственной и тем более ужасной, за что я благодарю вас от души.

— Нет, нет. Благодарностей не принимаю, — воскликнул капитан. — Для меня такая радость — отвести от вас опасность! Нет, я спрашиваю о другом: что вы думаете об этом деле?

Она ответила, ни секунды не колеблясь:

— Думаю, что ничего не понимаю…

— Вы не знаете ваших врагов?

— Лично нет.

— А того человека, которому должны были передать вас ваши преследователи и который утверждал, что знает вас немного?

Она слегка покраснела и ответила:

— У каждой женщины найдется человек, преследующий ее более или менее открыто… Я, право, не знаю, о ком именно идет речь.

Бельваль помолчал, о чем-то размышляя.

— В конце концов, мы сможем кое-что узнать, допросив пленника. Если он откажется нам отвечать, я передам его в руки полиции, которая и займется этим делом.

Коралия вздрогнула.

— Полиции? Зачем?

— А что же я должен делать с этим человеком? Он скорее принадлежит полиции, чем мне…

— Нет, нет, — с живостью вскричала она. — Только не полиция? Зачем? Они будут допытываться, как я живу, надоедать мне расспросами… Обо мне будут всех расспрашивать…

— Но, однако, матушка Коралия, не могу же я…

— А я вас прошу, умоляю, найдите какое-нибудь другое средство, только чтобы не трубили обо мне на всех перекрестках.

Капитан наблюдал за Коралией, удивленный ее волнением.

— Я позабочусь, чтобы о вас не говорили, матушка Коралия, — сказал он.

— А что вы тогда сделаете с этим человеком?

Патриций встал.

— Боже! — воскликнул он, — да я прежде всего почтительнейше осведомлюсь у него, соблаговолит ли он отвечать на мои вопросы, потом поблагодарю его за внимание, которым он вас окружил, и, наконец, попрошу его удалиться.

Она тоже встала.

— Вы хотите его видеть, матушка Коралия?

— Нет, — возразила она. — Я устала. Если я вам не нужна, то допросите его один на один, а потом мне расскажете…

Бельваль не решился настаивать и вышел, прикрыв за собой дверь. Она услышала, как он сказал:

— Что, Я-Бон, хорошо ли ты его сторожил? Ничего нового? А где же пленник? А, вот вы где! Вздохнули теперь посвободнее? Да, рука Я-Бона немного жестковата. Что? Вы не отвечаете? Право, кажется…

Коралия услышала, как он вскрикнул, и бросилась к двери. Но Патриций преградил ей дорогу.

— Не входите туда.

— Вы ранены! — воскликнула она.

— Я?

— Да, да, на вашем рукаве кровь!

— Да, верно, но это не моя кровь.

— Он, значит, ранен?

— У него шла кровь изо рта…

— Нет, Я-Бон сжал его горло не до такой степени…

— Это не Я-Бон.

— Но кто же тогда?

— Его сообщники.

— Они, стало быть, вернулись?

— Да, и задушили его.

— Но это невозможно!

Она слегка оттолкнула капитана и подошла к пленнику.

Тот не двигался. Его шею обвивал тонкий шелковый шнурок с пуговицами на концах.

— Право же, не стоит тревожиться, матушка Коралия, — убеждал молодую женщину капитан. — Одним негодяем стало на свете меньше, вот и все.

Он отвел ее в гостиную и усадил в кресло. Потом на минуту вышел и знаками объяснился с Я-Боном.