– У нас большой секатор для стрижки веток есть?
– Да, вроде бы; по-моему, он на веранде на стене висел. А что, разве его там нет? – откликнулась Мэг из кухни. – Во всяком случае, он должен быть. – Между прочим, должна была быть и мука в большой коробке на кухне, однако коробка была пуста. То ли она сама всю ее еще в августе израсходовала и забыла об этом, то ли Фил и мальчики понаделали себе лепешек, когда заезжали сюда в прошлом месяце. Итак, где у нас там список? Надо непременно записать: мука, не то она забудет ее купить, когда пойдет в магазин. Так, и листочка нет! Придется купить блокнотик, чтобы хоть было на чем всякие мелочи записывать. Шариковую ручку Мэг нашла в ящике стола среди прочего хлама. Ручка была зеленая, прозрачная, на ней было написано: «Магазин Хэнка: скобяные изделия и автозапчасти». На куске, оторванном от бумажного полотенца, она написала: мука, бананы, овсянка, йогурт, блокнот… Ручка подтекала, оставляя кляксы зеленого цвета, и Мэг вытирала их остатками бумажного полотенца. Все идет по кругу или как минимум по спирали. Кажется, совсем мало времени прошло – какой там год! – с прошлого октября, когда она в этой же самой кухне занималась буквально тем же самым. И это не было ощущение «dejа vu» или «dejа vecu»; просто и во все прошлые октябри приходилось делать все это, и теперь ее ноги шли по старым следам – нет, все-таки что-то изменилось; во-первых, ноги теперь стали немного другие, на полномера больше, чем в прошлом году. Интересно, они что же, так и будут увеличиваться? В итоге, пожалуй, ей придется носить мужские сапоги двенадцатого размера, как у лесорубов! Вот у матери с ногами никогда ничего подобного не происходило. Она всю жизнь носила номер 7, и до сих пор носит номер 7, и всегда будет носить номер 7; она и фасон туфель никогда не меняла – всегда это были аккуратные, отличной выделки мягкие лодочки с каблуком не больше дюйма или легкие теннисные туфли; и она никогда не экспериментировала с немецкими башмаками на деревянной подошве, с японскими кроссовками или с модными узконосыми туфлями «смерть пальцам». Разумеется, мать и одевалась всегда соответствующим образом, будучи женой декана; впрочем, она к этому привыкла с юности, «папина дочка», настоящая «принцесса» маленького городка, которая всегда ТОЧНО ЗНАЕТ, какая одежда и обувь ей подходят.
– Я собираюсь сходить в «Хэмблтон», тебе ничего не нужно? – крикнула Мэг матери, сражавшейся в саду с «проклятым плющом».
– Не думаю, по-моему, нет. Ты пешком пойдешь?
– Да.
Они были правы: требовалось определенное усилие, чтобы просто сказать «да», не уточняя ответа, не пытаясь его смягчить: «да, наверное» или «да, скорее всего»… Четкое «да» имело некоторый оттенок ворчливости, грубости, было полно тестостерона. Вот если бы Рита сказала «нет», а не «не думаю, по-моему, нет», это прозвучало бы в ее устах грубо или раздраженно, и Мэг, возможно, не ответила бы так кратко, а стала выяснять, в чем дело, почему мать ТАК СТРАННО, совершенно непривычно ей отвечает. «Я в „Хэмблтон“,» – бросила она мимоходом Филу, который, разумеется, стоял на коленях возле книжного шкафа в маленьком темном холле, уже уткнувшись в какую-то книгу. Спустившись с парадного крыльца по четырем широким деревянным ступеням, она вышла через калитку на улицу, закрыла калитку на засов и, пройдя несколько шагов, свернула направо, на Морскую дорогу, чтобы сразу попасть в центр города. Все эти знакомые действия доставляли ей огромное наслаждение. Она молча шла по той обочине дороги, за которой сразу высились дюны, и между поросшими травой дюнами видела океан, огромные волны, от которых у нее перехватывало дыхание, и кусочки пляжа, куда сразу убежали ее дети.
Грет ушла на самый дальний конец пляжа, к нагромождению ржаво-коричневых базальтовых глыб у мыса Рек-Пойнт; она отлично знала, как пробраться по этим скалам на самую высокую точку, в такое место, куда больше никто не придет. Сидя там на прибитой ветром траве и глядя на волны, лижущие островок Рек-Рок и тот риф, который папа называл Рикрэк, и уносящиеся вдаль, к горизонту, можно было представить себе, что и сама плывешь вместе с волнами все дальше и дальше… Что это по крайней мере вполне возможно. «Однако сегодня нет решительно никакой возможности остаться в одиночестве!» – сердито подумала Грет. Вон, в траве валяется жестянка из-под пива; дурацкий обрывок синтетической оранжевой ленты привязан к палке, воткнутой неведомым «покорителем вершин» на самом видном месте; вертолет береговой охраны крутится и гудит над морем, летая вдоль пляжа до Бретон-Хэд и обратно. Никто не любит, когда другие хотят остаться в одиночестве. Приходится с этим мириться или же, напротив, решительно разделываться, отбрасывая в сторону весь этот ненужный хлам, чепуху, тривиальность – Дэвида, летнюю сессию, бабушку, то, что о тебе думают другие, и самих других людей. Приходится просто от них уходить. Далеко-далеко. Но теперь это становится делать все труднее; а раньше было легко – легко уйти, но очень трудно вернуться назад; а сейчас почему-то гораздо труднее уходить, и она уже не может уйти далеко-далеко. И не может долго-долго сидеть здесь, глядеть на океан и думать о глупом Дэвиде и о том, для чего там эта палка и почему бабушка так посмотрела на ее ногти, что в них такого особенного? «Что это со мной происходит? – думала Грет. – Неужели я теперь всегда буду такой? Буду не на океан смотреть, а замечать дурацкие банки из-под пива?» Она встала, сердясь на себя, и, прицелившись, как следует поддала пивную банку ногой; банка, описав невысокую дугу, мгновенно исчезла – нырнула в воду и больше уж не показывалась. Грет повернулась и полезла на самую вершину; там, встав коленями на влажные сочные листья папоротника, она выдернула из земли палку с куском нелепой оранжевой ленты и зашвырнула ее как можно дальше; она видела, как палка упала в заросли папоротника и еще каких-то высоких трав на южном склоне, которые благополучно и бесследно поглотили этот «след цивилизации». Выдирая палку из земли, Грет немного содрала кожу на руке и от боли оскалилась, точно разозлившийся шимпанзе, зубами чувствуя, какой холодный дует ветер. Океан на уровне ее глаз лежал серой плоской громадой; он тут же как бы принял ее в себя. И ничто ей больше не мешало. Она с наслаждением сосала ободранный сустав, зубы наконец согрелись, и она думала: моя душа сейчас шириной в десять тысяч миль и невероятно глубока, хотя этого и не видно глазом. Она сейчас такая же огромная, как этот океан, даже больше океана, ибо ВКЛЮЧАЕТ его в себя, и ее нельзя, невозможно загнать в узкие рамки мыслей о каких-то банках из-под пива, о грязных ногтях! Ее нужно вытаскивать наружу огромными порциями, но владеть ею не может никто: в ней можно запросто утонуть, а она даже этого не заметит…
«Господи, сколько же мне лет! – думала в этот момент ее бабушка. – Это ж надо – приехать на побережье и даже не взглянуть на океан! Нет, это просто ужасно! Прямым ходом на задний двор, словно в жизни нет дела важнее, чем выдрать из земли проклятый плющ! Словно пляж и море принадлежат только детям!» Чтобы подтвердить собственное право на океан, Рита отнесла отрубленные и оторванные клочья плюща в мусорный бак, старательно запихнув туда все, и некоторое время постояла, глядя на дюны, за которыми лежал Он. «Океан никуда от тебя не уйдет», – сказал бы Амори. Но Рита все же медлить не стала: она прошла через садовую калитку, пересекла занесенную песком Морскую дорогу и, сделав еще десяток шагов, между двумя увенчанными травами дюнами увидела наконец Тихий океан, раскинувшийся перед ней во всем своем великолепии. «Ну, здравствуй, старое серое чудовище! Ты, может, и не собираешься никуда уходить, зато я собираюсь…» Теннисные туфли, чуть свободноватые для ее худощавых узких ступней, были уже полны песка. Хочется ли ей идти дальше, спуститься на пляж? Там всегда такой сильный ветер… Пока Рита колебалась, озираясь вокруг, она заметила чью-то голову, которая мелькала и подскакивала между дюнами над верхушками трав. Это Мэг возвращалась домой из магазина с покупками. Мерно подскакивавшая черноволосая голова – точно голова старого мула, поднимавшегося по заросшему полынью склону ранчо… Когда это было? Того мула звали Старый Билл… И Мэг так на него похожа: идет и упрямо молчит… Рита спустилась к дороге и, по очереди приподняв сперва одну ногу, потом другую, вытряхнула из туфель песок и двинулась навстречу дочери.
