3. Понтий стал совещаться с отцом, вызвав его из Кавдия,[121] причем ввиду старости отца доставили на повозке. И старец сказал: "Одно есть, сын мой, лекарство от великой вражды: чрезвычайность благодеяния или наказания. Действительно, наказания поражают ужасом, благодеяния же привлекают людей к оказывающим их. Знай, что эта победа, первая и величайшая, хранит в себе как некий клад будущее счастье, отпусти их всех невредимыми, не издеваясь над ними, не отнимая у них ничего, чтобы всецело оставалось за тобой величие благодеяния. Они, как я слыхал, очень дорожат своей честью. Но побеждаемые одними только благодеяниями, они будут соревноваться с тобой в оказании такой же милости. Ты можешь сделать это благодеяние залогом вечного мира. Если же тебя это не убеждает, убей всех их без исключения, не оставив даже вестника о таком избиении. Первое я предлагаю, что выбрал бы я сам, второе же — в случае крайней необходимости. Ведь римляне, если подвергнутся какому-либо оскорблению, будут всячески мстить тебе; а если они соберутся мстить, нанеси им прежде удар. Но ты не найдешь для этого лучшего случая, как истребив сразу пятьдесят тысяч юношей".[122]
4. Так он сказал, сын же возразил ему: "Что ты, отец, предлагаешь вещи, друг другу совершенно противоположные, я не удивляюсь; ведь сначала ты сказал, что предложишь две крайности. Я не стану убивать стольких мужей, боясь отмщения бога и стыдясь ненависти людей, и не отниму у обоих народов надежды на примирение друг с другом таким непоправимым злодеянием. Что же касается свободного отпуска их, даже мне самому не нравится, после того. как римляне причинили нам так много тяжелого и еще ныне владеют нашими землями и городами, отпустить этих захваченных нами совершенно невредимыми. Я этого не сделаю; ибо безрассудно неразумное человеколюбие. Посмотри же, оставив пока меня в стороне, и на мнение самнитов, дети которых, отцы и братья убиты римлянами и которые, лишенные имущества и денег, требуют удовлетворения; победивший по природе надменен, и все с жадностью смотрят на возможность получить выгоду. Кто, в самом деле, позволит мне не убить их, не продать, не наказать, но как благодетелей отпустить невредимыми; итак, ввиду этого оставим крайности, так как одна не в моей власти, другой же, крайне бесчеловечной, я сам не принимаю; а чтобы и с римлян сбить сколько-нибудь гордости и по отношению к другим избегнуть людских обвинений, я отниму у них оружие, которым они всегда пользовались против нас, равно и деньги (и их ведь они имеют от нас), заставлю их пройти невредимо под ярмом, чем, как некиим актом позора, они и сами пользовались по отношению к другим, и установлю, чтобы был мир между нашими народами, а из всадников я отберу самых знатных заложниками соблюдения договора, пока весь народ не вынесет дополнительного постановления. Делая это, я думаю, что поступлю и как победитель, и как требует человеколюбие, и римляне, я думаю, будут удовлетворены, поскольку они и сами часто совершали это по отношению другим, постоянно говоря, что они могут соперничать в доблести с кем угодно.
5. Пока Понтий это говорил, старец заплакал и, сев на повозку, отправился в Кавдий. Понтий же, призвав послов, спросил, есть ли с ними кто-либо из поручителей за мир.[123] Но у них не было никого, как у выступивших на войну непримиримую и без объявления. Тогда он приказал, чтобы послы передали консулам и другим начальникам войска и всей массе воинов следующее: "Мы всегда с римлянами заключали договоры о дружбе, которые вы сами нарушали, вступая в союз с нашими врагами — сидицинами.[124] Затем опять, когда снова между нами была установлена дружба, вы стали воевать с неаполитами, нашими соседями. И для нас не было тайной, что это было для вас приготовлением к захвату власти над всей Италией. Достигнув многого в прежних сражениях вследствие неопытности ([peir>an)[125] наших полководцев, вы не выказали себя ни в чем умеренными по отношению к нам, не удовольствовались тем, что грабили страну, держали в своей власти чужие местности и города, посылали в них клерухов,[126] но даже, когда мы дважды посылали к вам послов, многое при этом уступая, вы надменно навязывали нам еще что-либо другое, требуя, чтобы мы полностью отказались от своей власти и подчинились вам не как заключающие договор, но как взятые вами в плен. И сверх этого вы постановили вести с нами эту войну, непримиримую и без объявления, против людей, бывших некогда вашими друзьями, против потомков сабинян, живущих вместе с вами.[127] Поэтому вследствие вашей жажды захватов не следует нам заключать с вами договора. Но я, уважая гнев богов, который вы презираете, и помня о родстве и бывшей некогда дружбе, даю каждому из вас возможность в одном одеянии невредимо пройти под ярмом, если вы поклянетесь отдать нам назад землю и все крепости, увести из городов ваших колонистов и никогда уже не воевать против самнитов".
6. Когда это было объявлено в лагере, то плач и стенание поднялись еще сильнее; ибо все считали, что хуже смерти этот позор прохождения под ярмом. Когда же они узнали и о всадниках,[128] вновь еще сильнее заплакали. Но вследствие недостатка продовольствия они приняли эти условия и принесли клятву; и сам Понтий, и римские консулы, которых было два — Постумий и Ветурий, а также два казначея,[129] четыре таксиарха,[130] двенадцать военных трибунов, — все, которые остались начальниками после погибших. Когда были принесены клятвы, Понтий, разрушив часть укрепления и положив на два копья, воткнутые в землю, третье копье, предложил каждому из римлян пройти под ним. Он дал им и несколько вьючных животных для больных и пищу, чтобы они могли дойти до Рима. Этот вид отпуска на волю, который здешние жители называют "пропустить под ярмом", имеет, мне кажется, то значение, чтобы опозорить подвергаемых подобному унижению как взятых в плен на войне.
7. Когда известие об этом несчастии пришло в город, поднялись рыдания и плач, как при всеобщей печали, причем женщины горько оплакивали позорно спасенных как умерших, сенат сложил с себя одежду с пурпурной каймой, торжества, браки и все другое тому подобное были запрещены на целый год, пока это бедствие не будет заглажено. Из выпущенных же одни бежали от стыда в поля, другие же ночью вошли в город; начальники же по необходимости вошли в город днем, и на них были возложены знаки их власти; но с тех пор они больше ничего не делали.[131]
V. [Suid., s. v. z<low].[132] Вследствие восхищения (z<lon) его доблестью за Дентатом[133] всюду следовал отряд отборных юношей в количестве восьмисот, готовых на все. И это было для сената большим затруднением при народных собраниях.
VI. [Из сборника "О посольствах"; U., стр. 343].[134] Большое количество кельтов-сенонов[135] сражались в союзе с тирренами против римлян. Римляне отправили послов в города сенонов и жаловались, что, будучи связаны союзом, они служат как наемники против римлян. Но этих послов с жезлами глашатаев и священным одеянием Бритомарий (Brit\mariw)[136] разрубил на многие куски и разбросал, обвиняя римлян в том, что его отец, когда он воевал в Тиррении,[137] был убит римлянами. Консул Корнелий,[138] узнав в пути об этом преступлении, оставив войну с тирренами и со всей стремительностью пройдя через области сабинян и пицентинов, напал на города сенонов, предал их все огню и мечу, их женщин и детей обращал в рабство, всех же взрослых избивал кроме Бритомария, которого, подвергнув жестоким мучениям, он провел в своем триумфе.
