Тот даже вскинулся от возмущения.

– Алиса Демен? Вы что, думаете… Этого не может быть!

– Сколько времени она у вас на службе?

– Только год, но я не знаю человека спокойнее. Никому не стал бы доверять так, как ей.

– Как получилось, что я до сих пор ее не видел?

– Ее не было два дня.

– А теперь?

– Она, как только приехала, пожелала быть сиделкой у вашего больного. У нее есть для этого все качества: мягкая, предупредительная. Господин Вильсон от нее в восторге.

– Ага! – протянул Шолмс, и не думавший до сих пор справляться о здоровье товарища.

И, поразмыслив, спросил:

– В воскресенье утром она куда-нибудь ходила?

– Да.

– Ведь это было на следующий день после кражи.

Барон позвал жену и задал ей тот же вопрос. Та ответила:

– Мадемуазель, как обычно, ходила с детьми к одиннадцатичасовой службе.

– А раньше?

– Раньше? Нет… Или, может быть… Ах, я так была взволнована из-за этой кражи… Теперь припоминаю, что накануне она просила разрешения отлучиться утром в воскресенье, чтобы увидеться с кузиной. Та, кажется, проездом была в Париже. Но, я думаю, вы не станете ее подозревать?

– Конечно, нет… Однако хотел бы с ней увидеться.

Он поднялся в комнату Вильсона. Над постелью больного, подавая ему напиться, склонилась женщина, одетая, как все сиделки, в длинное серое полотняное платье. Когда она выпрямилась, Шолмс узнал девушку, заговорившую с ним на Северном вокзале.

Объяснения не последовало. Алиса Демен, нисколько не смутившись, кротко улыбнулась, глядя на него своими очаровательными, серьезными глазами. Англичанин хотел было заговорить, но произнес нечто нечленораздельное и умолк. Тогда она снова стала заниматься своими делами, спокойно расхаживая под удивленным взглядом Шолмса, переставляла на тумбочке флаконы, размотала и смотала бинты и снова поглядела на него со своей светлой улыбкой.

Англичанин повернулся на каблуках, вышел и, заметив во дворе автомобиль господина д'Имблеваля, сел в него и приказал отвезти себя в Леваллуа, к стоянке фиакров, адрес которой стоял на бланке, подобранном Анриеттой. Кучер Дюпре, работавший в воскресенье утром на фиакре № 8279, еще не вернулся, и, отослав автомобиль, он остался ждать до конца смены.

Кучер поведал, что и в самом деле «взял» какую-то даму неподалеку от парка Монсо, молодую девушку в черном, в густой вуали. Она казалась очень взволнованной.

– А был у нее в руках какой-нибудь пакет?

– Да, длинный такой сверток.

– Куда вы ее повезли?

– На авеню Терн, что на углу площади Сен-Фердинан. Там она отошла минут на десять, а потом снова поехали к парку Монсо.

– Вы смогли бы узнать дом на авеню Терн?

– А как же! Отвезти вас туда?

– Чуть погодя. Сначала отвезите меня на Кэдэз-Орфевр, к дому 36.

В полицейской префектуре ему повезло: он сразу встретился с главным инспектором Ганимаром.

– Господин Ганимар, вы сейчас свободны?

– Если опять речь пойдет о Люпене, то нет.

– Речь идет о Люпене.

– В таком случае, не сдвинусь с места.

– Как? Вы отказываетесь…

– Я отказываюсь от невозможного! Устал от неравной борьбы, в которой мы можем быть уверены, что проиграем. Я трус, поступаю неразумно, думайте, как хотите… наплевать! Люпен сильнее нас. Следовательно, нужно смириться с этим.

– Я никогда не смирюсь.

– Он сам вас заставит, как и многих других.

– Пусть так, но ведь это зрелище может доставить вам столько удовольствия!

– Что верно, то верно, – хитро улыбнулся Ганимар. – Ладно, раз уж вы так хотите получить на орехи, едем.

Оба сели в фиакр. Велели кучеру остановиться с противоположной стороны авеню, не доезжая нужного дома, и устроились на террасе маленького кафе, укрывшись за бересклетом и лавровым деревом. День клонился к вечеру.

– Гарсон, – позвал Шолмс, – принесите перо и бумагу.

Написав что-то, он снова подозвал официанта.

– Отнесите это письмо консьержу в доме напротив. Вон он стоит в кепке, курит возле парадного.

Консьерж немедленно явился, и после того, как Ганимар предъявил ему свое удостоверение главного инспектора, Шолмс поинтересовался, не приходила ли в тот дом в воскресенье утром дама в черном.

– В черном! Да, приходила, около девяти, она поднялась на второй этаж.

– А часто она приходит?

– Нет, всего лишь несколько раз… но вот в последние две недели бывала чуть ли не каждый день.

– А с того воскресенья?

– Только один раз… не считая сегодняшнего дня.

– Ах, значит, она и сегодня приходила?

– Она и сейчас еще там.

– Еще там?!

– Да уж минут десять, как вошла. Экипаж, как обычно, ожидает на площади Сен-Фердинан. А с ней я столкнулся у подъезда.

– Кто живет на втором этаже?

– Там двое жильцов – мадемуазель Ланже, модистка, и еще один господин. Он в прошлом месяце снял две меблированные комнаты, назвавшись Брессоном.

– Почему вы говорите «назвавшись Брессоном»?

– Я просто подумал, что это не его настоящее имя. Жена там убирается и видела, что у него не найдется и двух рубашек с одинаковыми инициалами.

– Какую жизнь он ведет?

– О, его почти никогда не бывает дома. Вот уже три дня совсем не показывается.

– А в ночь с субботы на воскресенье его тоже не было?

– В ночь с субботы на воскресенье? Погодите, дайте вспомнить. Да, верно, в субботу вечером он пришел и больше уж не выходил.

– А как он выглядит, этот человек?

– Даже и не знаю, что сказать. Он выглядит всегда по-разному. То высокий, то маленький, то толстый, то худой, то брюнет, то блондин. Я каждый раз все не могу его узнать.

Шолмс с Ганимаром переглянулись.

– Это он, – шепнул инспектор, – это, конечно, он.

Старый полицейский вдруг не на шутку разволновался, даже нервно зевнул и судорожно сжал кулаки.

Да и сам Шолмс, хотя и прекрасно владел собой, почувствовал укол в сердце.

– Смотрите, – сказал консьерж, – вот эта девушка.

Действительно, из двери выходила какая-то молодая особа. Она стала переходить площадь.

– А вот и господин Брессон.

– Господин Брессон? Который же?

– Вон тот, со свертком под мышкой.

– Но он и не глядит на девушку. Она одна идет к экипажу.

– Так я их вместе никогда и не видел.

Оба полицейских одновременно вскочили. В свете фонарей им показалось, что они узнали силуэт Люпена, удалявшегося в противоположную от площади сторону.

– За кем пойдете? – спросил Ганимар.

– Конечно, за ним! Это крупная дичь.

– Ну а я послежу за девицей, – предложил Ганимар.

– Нет, нет, – живо откликнулся англичанин, ни в коем случае не желая раскрывать Ганимару свои карты, – я знаю, где ее найти. Пойдемте со мной.

На расстоянии, то и дело прячась за спинами прохожих и позади киосков, крались они вслед за Люпеном. Вести слежку, впрочем, оказалось совсем нетрудным, так как он шел быстро, слегка приволакивая правую ногу, что, однако, можно было заметить, лишь напряженно вглядываясь опытным глазом. Ганимар сказал:

– Делает вид, что хромает.

И добавил:

– Ах, если б можно было заполучить двоих-троих полицейских и с ними попробовать прихватить голубчика! Ведь уйдет!

Однако у тернских ворот не было видно ни одного полицейского, и, оказавшись за городской чертой, они уж не могли больше надеяться на подмогу.

– Разделимся, – предложим Шолмс, – место тут безлюдное.

Они шли по бульвару Виктора Гюго, каждый по своей стороне, двигаясь вдоль рядов деревьев.

Минут через двадцать Люпен свернул влево и вышел к Сене. Им было видно, как он по берегу начал спускаться к воде. Побыл некоторое время внизу, но им не удалось различить, что он там делал. Потом стал карабкаться наверх и пошел обратно. Оба полицейских вжались в прутья какого-то ограждения. Люпен прошел прямо перед ними. Свертка у него в руках теперь не было.

Когда он отошел на некоторое расстояние, от стены соседнего дома отделилась какая-то тень и заскользила между деревьями.