– Я разыскиваю одного друга, – сказал Лейзер. – Его фамилия Фритше. Он когда-то здесь работал.

Охранник нахмурился:

– Фритше?

– Да.

– А зовут его как?

– Не знаю.

– А лет ему сколько, ну примерно?

Он сказал наугад:

– Сорок.

– Фритше, здесь, на этой станции?

– Да. У него был домик ниже по реке, он не женат.

– Целый дом? И работал у нас на станции?

– Да.

Охранник покачал головой:

– Никогда не слышал. – Он внимательно посмотрел на Лейзера. – Вы уверены? – спросил он.

– Так он мне сказал. – Он сделал вид, что что-то вспомнил. – Он писал мне в ноябре… жаловался, что фопо закрыли станцию.

– Вы ненормальный, – сказал охранник. – Доброй ночи.

– Доброй ночи, – ответил Лейзер.

Удаляясь от станции, он все время чувствовал спиной взгляд того человека.

На главной улице была небольшая гостиница под названием «Старый колокол». Не найдя никого в холле, Лейзер открыл какую-то дверь и оказался в большой комнате, дальний конец которой был погружен в сумрак. Посередине, за столом, сидела девушка. Сгорбившись, опустив голову на сложенные на столе руки, она слушала старый проигрыватель. Над столом горела лампочка, единственная в комнате. Когда пластинка кончилась, девушка, не поднимая головы, переставила звукосниматель опять на начало.

– Мне нужен номер, – сказал Лейзер. – Я только приехал из Лангдорна.

На стенах висели чучела птиц: фазаны, цапли и зимородок.

– Мне нужен номер, – повторил он. Музыка была танцевальная, старинная.

– Спросите в холле.

– Там никого нет.

– У них все равно ничего не найдется. И вам нельзя здесь останавливаться. Но рядом с церковью есть дешевая гостиница. Идите туда.

– А где церковь?

Глубоко вздохнув, она остановила пластинку, и Лейзер почувствовал, что ей хочется поговорить.

– Ее разбомбили, – сказала она. – Церковь – одно название, осталась только колокольня.

– Может быть, все-таки мне удастся остановиться у вас? – сказал он, помолчав. – Гостиница не такая ух маленькая.

Он поставил рюкзак в угол и сел на свободный стул у стола. Медленно пригладил рукой свои густые волосы.

– Вы выглядите измученным, – сказала она.

Его синие брюки покрывала корка грязи, прилипшая на границе.

– Я весь день в дороге. Ужасно устал.

Она смущенно встала и пошла в глубину комнаты, там видна была деревянная лестница, а над ней – полоска бледного света. Она позвала кого-то, но никто не отозвался.

– «Штайнхегер» пьете? – спросила она из темноты.

– Да.

Она вернулась с бутылкой и стаканом. На ней был плащ, старый коричневый плащ военного образца, с эполетами и квадратными плечами.

– Откуда вы? – спросила она.

– Из Магдебурга. Держу курс на север. У меня работа в Ростоке. – Сколько раз еще произносить эти слова? – А в той гостинице можно подучить отдельную комнату?

– Если захотите.

Света было так мало, что он не сразу смог разглядеть лицо девушки. Постепенно глаза привыкали. Лицо оказалось миловидным, но с плохой кожей. Девушка была крепко сбитая, не старше восемнадцати. Тому парню, наверно, было столько же, может, чуть больше.

– Как вы? – спросил он: Они ничего не сказала. – Чем вы занимаетесь?

Она взяла его стакан и отпила, устремив на Лейзера взгляд не по годам зрелой женщины, словно была неотразима. Не сводя с него глаз, медленно поставила стакан, поправила локон. Видимо, ей казалось, что ее жесты заключают в себе какой-то смысл. Он снова спросил:

– Вы давно здесь?

– Два года.

– Чем вы занимаетесь?

– Чем придется. – Интонация была вполне искренняя.

– Что-нибудь интересное здесь происходит?

– Ничего, это дохлое место.

– Что, и парней нет?

– Возникают.

– А военные части? – Пауза.

– Случается. Разве вы не знаете, что об этом спрашивать запрещается?

Лейзер взял бутылку «Штайнхегера» и налил себе еще.

Она взяла у него стакан, коснувшись его пальцев.

– Что происходило у вас в городе? – спросил он. – Полтора месяца назад я хотел сюда приехать – меня не пустили. Мне сказали, что Калькштадт, Лангдорн и Волькен закрыты. Что здесь происходило?

Кончиками пальцев она гладила его руку.

– Что здесь было? – повторил он.

– Ничего не было закрыто.

– Ну, хватит, – рассмеялся Лейзер. – Говорю вам, меня близко к городу не подпустили. Дороги сюда и в Волькен были перекрыты. – Он подумал: «Сейчас двадцать минут девятого, осталось всего два часа до первого сеанса связи».

– Ничего не было закрыто. – Вдруг она прибавила:

– Значит, вы приехали с запада, приехали по дороге. Как раз ищут кого-то вроде вас.

Он встал, собираясь уходить.

– Я, пожалуй, пойду поищу ту дешевую гостиницу.

Он положил на стол немного денег. Девушка прошептала:

– У меня есть своя комната. В новой квартире, за Фриденсплатц. В доме, где живут рабочие. Мне там никто не мешает. Я сделаю все, что вы хотите.

Лейзер покачал головой. Он взял свой багаж и пошел к двери. Она все еще смотрела на него, я он понял, что она о чем-то догадывалась.

– До свидания, – сказал он.

– Я ничего не скажу. Возьмите меня с собой.

– Я выпил, – пробормотал Лейзер. – Мы ни о чем не говорили. Вы все время слушали свою пластинку.

Им обоим стало страшно. Девушка сказала:

– Да, все время играла пластинка.

– Вы уверены, что город не закрывали вообще? Лангдорн, Волькен и Калькштадт – полтора месяца назад?

– Кому надо закрывать наш город и зачем?

– Даже станцию не закрывали?

Она быстро проговорила:

– Насчет станции не знаю. Район был закрыт на три дня в ноябре. Никто не знает – почему. Здесь стояли русские, военные, человек пятьдесят. Их разместили в городе. В середине ноября.

– Пятьдесят? Какое снаряжение?

– Грузовики. По слухам, севернее проходили учения. Оставайтесь у меня на ночь. Оставайтесь! Давайте я пойду с вами. Куда угодно.

– Какого цвета погоны?.

– Не помню.

– Откуда приехали военные?

– Они были новенькие. Двое из Ленинграда, два брата.

– Куда отправились?

– На север. Послушайте, никто никогда не узнает. Я не болтлива, я не из таких. Я все для вас сделаю, что угодно.

– В сторону Ростока?

– Они сказали, в Росток. Сказали – никому не говорить. Потом партийные товарищи обошли все дома.

Лейзер кивнул. Он вспотел.

– До свидания, – сказал он.

– А завтра, а завтрашняя ночь? Я все для вас сделаю.

– Может быть. Никому не говорите, вы поняли?

Она кивнула.

– Я никому ничего не скажу, – проговорила она, – потому что мне все равно. Спрашивайте многоквартирный дом за Фриденсплатц. Квартира девятнадцать. Приходите в любое время. Я открою дверь. Два звонка, чтобы соседи знали, что ко мне. Платить не нужно. Будьте осторожны, – сказала она. – Везде люди. В Вильмсдорфе убили одного парня.

Он дошел до рыночной площади – пока все сходилось. – дальше ему предстояло найти колокольню и ту дешевую гостиницу. В темноте вокруг сновали сутулые фигуры; на некоторых были обноски военной формы; шинели и пилотки времен войны. То и дело в бледном свете уличных фонарей мелькали хмурые лица, и он пытался разглядеть в них те качества, которые ненавидел. Он говорил себе: «Вот этого надо ненавидеть, у него как раз тот возраст», но ничего не получалось. Они для него были пустотой. Может быть, в каком-нибудь другом городе, другом месте он найдет тех, что нужно, и будет ненавидеть, но не здесь. Эти были просто пожилые люди, ничего больше; такие же несчастные, как он, и одинокие. Колокольня была черной и пустой. Вдруг ему вспомнилась сторожевая вышка на границе и его автомастерская в двенадцатом часу, вспомнился тот миг, в который он убил часового: просто мальчишку, каким Лейзер сам был во время войны, даже моложе Эйвери.

– Сейчас он уже должен быть там, – сказал Эйвери.

– Верно, Джон. Уже должен, а как же иначе? Час ходьбы. Да реку пересечь.