И вот, наконец, пришло время собирать чемоданы.

Динке особо и собирать было нечего – инструменты и всякие примочки, в отличие от одежды, всегда хранились в идеальном порядке – бери и пользуйся, «take&play» называла эту систему сама Динка. Из сменных вещей ей потребовалась одна футболка, белье и купальник. Оглядев огромный рюкзак с техникой и крохотный полиэтиленовый пакет с вещами, помещенный наверх этого рюкзака, девочка осталась довольна. Единственной вещью без ярко выраженного функционального назначения в ее багаже была все та же плюшевая собачка.

– Посмотрим, что за Аркона такая, – сказала девочка плюшевому другу, поудобнее устраивая его в рюкзаке. – Забавно, если там и вправду прямая линия с богами. Звонишь какому-нибудь богу на мобильник и говоришь ему все, что тебя не устраивает.

Щенок не ответил, глядя на Динку разноцветными пуговичными глазками. Была у него такая особенность – один глаз из светло-коричневой пуговицы, другой из черной. Когда Динка заметила это, после того как Щенок был вручен ей в качестве дополнения к плейстейшену, мама порывалась отнести игрушку обратно в магазин. Девочка ее остановила, но не потому, что сразу привязалась к смешному и немного ущербному существу, скорее из равнодушия. Игрушка не произвела на нее никакого впечатления и некоторое время пылилась на полке.

– Ты меня не любишь, гав-гав? – спрашивала мама за собачку дурашливым голосом. – Я такая хорошая, умная собачка! Правда? Гав-гав!

Динка, поднимая взгляд от очередной игры, смотрела на это представление со сдержанной снисходительностью.

– Мам, – не выдерживая, напоминала она наконец, – я уже большая.

В тот день, когда произошла авария, собачка оказалась в салоне машины случайно. Вернее, благодаря особенности своей конструкции – большому мягкому брюшку. Оно послужил подушечкой в Динкиной сумке при перевозке хрупких деталей.

Уже потом, в больнице, девочка, глядя на игрушку, вдруг с пугающей ясностью осознала: этот щенок – единственное, что связывает ее с прошлой жизнью. Именно он дает ей силы открывать глаза, потом вставать, есть безвкусное больничное пюре, выполняя строжайшее предписание врачей. Именно он давал ей силы жить.

У щенка не было имени. Сначала Динка не считала его достойным этой чести, вернее, она даже не задумывалась о необходимости дать имя, затем стало уже слишком поздно. В общем, он так и остался Щенком.

В последний день перед выездом Динка заглянула в кабинет к Евгению Михайловичу.

– Входи, – директор улыбнулся и сделал приглашающий жест.

– Я бы хотела отлучиться из школы. Ненадолго… – попросила она.

– И куда же? Наверное, по магазинам? Всякие сарафаны-купальники? Все-таки на море едете. – Он понимающе подмигнул.

– Нет, – девочка покачала головой. – Хочу побывать на могиле. Можно?

Евгений Михайлович сразу стал очень серьезным.

– Конечно. Давай отвезу тебя. – Он встал из-за стола и потянулся за пиджаком на спинке стула.

– Вы же заняты. Я бы сама… – Динка наклонила голову набок, искоса поглядывая на директора.

– И не думай, – отрезал тот. – Вы – моя самая главная забота. Едем.

Старый уголок кладбища был зелен и неплохо ухожен. Ровная трава, благонравные кустики, высаженные рядком деревья… Могильная плита с именами Динкиных родителей – чистая, гладкая, холодная даже в самый солнечный день.

Динка помнила, как директор привел ее к могиле впервые. Это случилось почти через месяц после катастрофы, когда девочку, наконец, выпустили из больницы. Лил дождь, и Дина, в розовом дождевике, прижималась к мокрой плите и плакала. Слезы мешались с дождевыми каплями, и ей казалось, что даже природа плачет вместе с ней.

Евгений Михайлович не окликал, не просил поберечь неокрепшее здоровье – просто стоял рядом, такой взрослый и такой надежный. Когда Динка устала плакать, он прижал ее к себе, так же молча, без пустых слов, а потом отвез в школу…

С тех пор он привозил ее к могиле каждый год, и они обязательно клали на плиту две белые лилии…

Вот и сейчас…

– Возьми, – директор протянул ей душно пахнущие ветки с бело-розовыми полураспущеными бутонами.

Динка взяла, подошла к плите и положила цветы.

Она уже давным-давно знала, что там, внизу, никого нет, но сама процедура стала своеобразной церемонией. Могила была еще одним доказательством. И символом, как плюшевый Щенок.

– Я найду вас, – прошептала девочка, склонившись к плите. – И я отомщу за то, что с нами сделали. Обещаю.

Ей не требовалось притворяться – слезы сами собой набежали на глаза.

Дина встала, медленно отерла их ладонью и повернулась к Евгению Михайловичу, как всегда, терпеливо ожидающему немного в отдалении, в теньке молодого клена.

– Спасибо. Это все, что мне было нужно. Можем ехать.

Они вылетели в Германию. Сначала до Гамбурга три с лишним часа перелета. Далее – скоростным поездом, потом электричкой. Переезд оказался длинным и довольно тяжелым.

Все чувствовали себя не в своей тарелке, словно были немного виноваты друг перед другом. Даже Глеб не подбадривал друзей, все и без того понимали, что это задание разительно отличается от прежних. Раньше, даже когда они вели войну с принятым в штыки Яном, они все же оставались командой. А теперь… Можно ли сказать о них так сейчас, когда в каждом зреет зерно сомнения.

На место прибыли уже к вечеру, когда над морем пламенел закат и солнце стремительно опускалось в воду, словно желая поскорее остудить разгоряченное за день тело.

Их поселили в небольшом одиноком бунгало на берегу. Место оказалось очень красивым и словно даже немножечко ненастоящим. По крайней мере, у Динки возникло чувство, что она смотрит на картинку, рука даже потянулась в поисках мышки, чтобы увеличить плывущий вдали корабль и разглядеть его во всех подробностях.

– Чудесно, – выдохнула Александра. Поставив сумку на песок, она смотрела на деревянный домик под огромным старым каштаном.

– Да, только деревьев маловато… – вставил Северин, который всем видам пейзажа предпочитал лесной.

– Зато тихо. Никто работать не помешает, – добавил практично Ян. – Если не ошибаюсь, чуть дальше начинаются типично туристические места с популярными пляжами.

– Эти места всегда пользовались популярностью, – подтвердил Глеб. В отличие от друзей, он внимательно осматривал окрестности вовсе не на предмет красот – его беспокоила возможность слежки. – Их любили Томас Манн и Эйнштейн, а Гитлер велел построить на Рюгене огромный курорт, чтобы здесь отдыхала элита лояльных ему войск. А в советское время…

– Может, не надо лекции? – прервала его Динка. – Не знаю, как вы, а я устала, а еще мне срочно необходимо искупаться!

– Рисковая ты! – заметил Ян.

– Это почему? – Девочка подозрительно на него покосилась.

– Купаться на закате в священном месте, не договорившись с местными богами… – Он осуждающе покачал головой. – Знаешь, был обычай: приносить жертву, бросая ее в воду. Вдруг они примут тебя за жертву? Молодая девушка, и время самое подходящее… Кстати, может, и нам на пользу пойдет – после жертвы легче будет обо всем договориться.

Динка, сначала серьезно прислушивающаяся к его словам, хмыкнула, буркнула на ходу «шутник» и потащила рюкзак к крыльцу.

Северин проснулся едва рассвело. В уши бил рокот близкого моря, а ноздри тревожил соленый йодистый запах.

Парень вскочил, чувствуя, как его переполняет избыток сил. Словно не было этих странных дней в школе, когда все молчали и косились друг на друга, а его мутило от глухого беспокойства. Словно не было длинного изматывающего переезда. За ночь все изменилось, стало легче, приятнее и привычнее. Тихо, чтобы не разбудить спящих на соседних кроватях Глеба и Яна – комнат было всего две, – он выскользнул за дверь, вышел на крыльцо и сразу оказался на пляже.