— Тебе не кажется, что убитых у КПП могли специально оставить на месте нападения? Уж больно кому-то хочется любой ценой, не мытьем, так катаньем, втянуть нас в польские междоусобицы. А затем на весь мир раструбить, что советские войска уничтожают польских патриотов и силой оружия насаждают в Польше социализм. Но мы не должны поддаться на эту провокацию.
Серенко порывисто вскочил с кресла, несколько раз быстро прошелся взад-вперед по кабинету. Остановился перед собеседником.
— Учишь меня политграмоте, замполит? Полезное дело. Только ты выпустил из виду, что мы пришли на помощь братьям по классу. Так где же наша помощь?
Снова зазвонил телефон, и майор торопливо снял трубку.
— Комендант Серенко.
На этот раз он слушал собеседника и повторял вслух его слова.
— В аковскую бригаду направляется сто шестьдесят — сто восемьдесят мятежников. Кратчайший путь в бригаду им надежно перекрыт. Теперь они могут попасть к аковцам лишь через горные проходы в Красных Скалах… Все ясно, друже. Выступаю на помощь немедленно.
— Значит, решил все-таки наломать дров? — поинтересовался замполит, когда майор опустил трубку.
— Угадал, капитан. Поскольку я комендант, а не хрен с бубенчиками, то намерен полностью использовать предоставленную мне Военным советом фронта власть. Военным советом, а не всякими там инструкциями и циркулярами.
Капитан поднялся со стула, оперся ладонями на крышку стола, наклонился к Серенко.
— Хочешь показать свою смелость и принципиальность, комбат? Не выйдет! Ничего, кроме глупости, ты своим поступком не покажешь, потому что хочешь лбом прошибить каменную стену. Ты хоть понимаешь, против чего идешь? Против линии, спущенной сверху!
— Бог не выдаст, свинья не съест. Видел и вещи пострашнее твоей линии.
— Нет, комбат, не видел. Думаешь, если оставил за спиной три года войны, так ничего страшнее этого уже быть не может? Ошибаешься и крепко! Погибнуть геройски в бою от врага — это одно, а подохнуть от своих, оплеванному до этого с головы до ног, — это другое. Не встречался с таким? Значит, покуда бог миловал. А мне пришлось. Послушай для интереса, как я впервые с ней познакомился… с линией, что сверху спускают.
Приключилось это в тридцатом, в разгар коллективизации. Был я в ту пору в своей станице комсомольским вожаком, и собрали всех нас, партийный и комсомольский актив, в райцентре. Речь перед нами держал особоуполномоченный по коллективизации из самого Краснодара. Долго говорили, с огоньком и в красках, с надрывом и пафосом, а свелось все к двум лозунгам: «Даешь полную коллективизацию!» и «Поголовно уничтожим кулачество как класс!» А наш секретарь райкома возьми да и выступи со своими взглядами. Дескать, в стране уже тринадцать лет Советская власть и эксплуатации чужого труда положен конец. А потому прежде чем зажиточных казаков огульно зачислять в недруги Советской власти, надобно сначала хорошенько с каждым разобраться.
…Разобрались с самим секретарем. Уже через день катил он под конвоем в края, куда и Хабаров с Поярковым не хаживали. А вместе с ним те, кто его на районном активе поддержал. Катили как враги народа, фракционеры, скрытая «контра» и еще с целым развесистым букетом ярлыков. Две войны человек прошел, кочубеевец, краснознаменец, в двадцать первом банды в плавнях уничтожал, а против «линии свыше» слаб оказался… С той поры я этой «линии свыше» пуще, чем черт ладана, страшусь. Смотри, комбат, не раздели судьбу того секретаря райкома. Предупреждаю от чистого сердца, как товарища.
— За предупреждение спасибо. Но я, приняв решение, не отступаю от него.
— Желаешь накликать беду на свою голову, поступай, как решил. Только знай, в твоем самодурстве я не помощник.
Замполит направился к двери кабинета, но уже через пару шагов его догнала резкая, повелительная команда:
— Смирно, капитан! — И когда замполит, от неожиданности вздрогнув, остановился, прозвучала новая команда: — Кру-гом!
Капитан по-уставному, как на строевом плацу, повернулся, глянул на Серенко.
— Слушаю вас, товарищ майор.
Комендант уже стоял за столом: воротник бешмета застегнут до единой пуговицы, лицо непроницаемо, глаза смотрят холодно.
— Отвыкайте от комиссарских замашек, товарищ замполит. Надеюсь, вы не забыли, что с октября сорок второго года в Красной Армии восстановлено полное единоначалие? Ваш непосредственный начальник — я, и вы обязаны безоговорочно выполнять все мои приказы…
— Слушаю приказ, товарищ майор, — подчеркнул официально капитан.
— Через несколько минут на боевое задание уходит сотня младшего лейтенанта Ивченко и взвод дежурной сотни. Ивченко — сотник без году неделя, а задание непростое. Я решил поручить командование сводным отрядом более опытному и лучше знающему военное дело офицеру — вам, товарищ капитан. Прошу подойти к карте…
Телефон внутренней связи зазвонил сразу, как только замполит вышел из кабинета.
— Комендант Серенко.
— Зачем так строго, Витюша? — майор узнал голос Дробота. — Чего не спится в ночь глухую? Бессонница мучает или дела одолели?
— Скорее, второе.
— О мятеже в дивизии Ковальского, конечно, уже слышал? Что делают, гады… У меня только что был Шевчук. Забрал моих разведчиков и на машинах бросил их наперерез мятежникам к Красным Скалам. Сказал, что ему нужны и твои казачки. Правда, опасается, что без приказа свыше ты не осмелишься ему помочь. Неужто тебя на самом деле повязали по рукам и ногам всякими циркулярами?
— Если бы только по рукам да ногам, — невесело усмехнулся Серенко, сразу настораживаясь. — Дыхнуть без согласования с начальством не дают.
— Поганое дело, — посочувствовал Дробот. — Но ты, Витюша, неглупый хлопец. Неужто нельзя помочь Шевчуку? Помозгуй об этом. Только поторопись, Шевчук уже выехал к тебе. Покуда, земляче…
— Постой, постой! — закричал в трубку Серенко. — У меня к тебе тоже дело есть. Сам звонить собирался.
— Так какого лешего молчишь? Выкладывай свое дело.
— Что-то в последнее время старые раны разболелись. То ли от перемены климата, то ли к непогоде. А вчера одна вообще открылась. Договорился днем заскочить в здешний госпиталь, да разве за делами вырвешься? Сегодня с утра забот опять невпроворот, а перепоручить их некому. Может, раз не спишь, подменишь меня сейчас? А я мигом в госпиталь и обратно. Выручишь, друже?
— Спрашиваешь! Посидеть в комендантском кресле! Да я после такой чести полгода шаровары стирать не буду.
— Тогда жду у себя…
Майор потрогал кончики усов, задумался. По-товарищески ли он поступает, впутывая в события сегодняшней ночи Дробота? Но что может грозить капитану за то, что он на несколько часов подменит уехавшего в госпиталь коменданта? Тем более ночью… Да ничего. За все ответит он, Серенко: и за нарушение спущенных ему директив, и за обман Дробота.
Майор набрал номер телефона.
— Говорит комендант. Третьей сотне боевая тревога. Ждать меня. Всё…
Серенко нетерпеливо глянул на часы. Куда они обa запропастились, этот подполковник и Дробот? Скорее явился бы кто-нибудь! Ага, в приемной раздались чьи-то шаги. Майор прислушался. Нет, не капитан. Значит, подполковник.
Шевчука удивил вид коменданта. Коричневое сукно черкески, серебряный блеск газырей, сияние орденов, на поясе кинжал и кобура с пистолетом. Застывшее красивое лицо, безукоризненный пробор на голове.
— Здравствуйте, товарищ майор.
— Здравия желаю, товарищ подполковник.
— Прошу извинить за поздний визит, но, вам уже докладывали о событиях в польской дивизии?
— Так точно.
— Если не секрет, что вы намерены предпринять против отряда мятежников?
— Красная Армия не воюет с гражданами союзной нам Польши.
— Это не граждане, а сборище бандитов и дезертиров, с оружием в руках выступивших против законных органов власти Польской республики. Союзной нам республики, как вы совершенно справедливо изволили заметить.
— Советские военные комендатуры не вмешиваются во внутренние польские дела. Красная Армия несет народам Европы освобождение от фашизма, а не рецепты угодного ей государственного устройства.
