— Чтоб всего было больше! — ответил он коротко.
Мы нырнули в следующую долину и побрели вдоль реки. Путь был очень тяжелым, потому что даже зимой, когда вода стоит на самом низком уровне, река подступает к самым скалам, не оставляя места даже для узкой тропинки, и нам нередко приходилось взбираться по отвесным склонам на высоту несколько сот футов. Это было не столько опасно, сколько утомительно. Кроме того, мы продвигались вперед с такой черепашьей скоростью, что ломались все наши планы. К концу дня долина стала расширяться и впервые за день мы увидели хорошо утоптанную тропу. Но тут нам стало ясно, что она, круто извиваясь, ползла вверх тысячи на две футов по скалистым уступам, на которых невозможно устроиться на ночь. Уже стемнело, когда мы добрались до вершины, где находилась какая-то жалкая деревушка. Искать подходящее место времени не было, поэтому мы установили палатку на самой вершине утеса, на крошечном рисовом поле площадью несколько квадратных ярдов, куда с трудом взобрались. Всю ночь дул ветер, брезент палатки хлопал и мешал заснуть. Утром мы увидели, что лагерь разбит на самом краю обрыва: прямо перед нами была пропасть.
Мы собирались отдохнуть денек, но, если не считать прелестного вида, место было довольно негостеприимным.
Местные жители заверяли нас, что следующий переход будет очень легким; нам надо было постепенно спуститься к Рани Гхату, где мы предполагали ненадолго остановиться. К тому времени я уже хорошо знал, что на информацию полагаться нельзя; однако одна старуха сумела нас убедить, и вопреки здравому смыслу мы решили идти дальше. Кроме того, нас прельщала перспектива приятного купания в конце пути.
С рассветом мы выступили, но до цели добрались только через тринадцать часов, причем нам пришлось преодолеть не меньше четырех невероятных подъемов и спусков. Около полудня мы оказались перед очаровательной узкой долинкой. Поблизости был и ручей. Поскольку мы наивно полагали, что все худшее уже позади, то решили остановиться и неторопливо позавтракать. Попутчики-носильщики (их было человек тридцать) разделяли наши планы; побросав тяжелые тюки с шерстью рядом с собой, они разлеглись вокруг нашего костра.
Пока Анг Дава готовил чай, мы задремали, убаюканные болтовней спутников и шумом бегущей воды. Спустя несколько минут нас разбудили звуки песни: к костру приближалась группа женщин в ярких одеждах с цветами в волосах. Продолжая хором петь, они остановились около большого дерева и стали медленно обходить его кругом. Так они кружили не меньше пятнадцати минут, причем поочередно останавливались на мгновение, срывали несколько листьев с ближайшего куста и затем подносили их дереву. К концу церемонии у подножия дерева лежала груда листьев, а кусты стояли голые. Женщины уселись рядом с отдыхающими носильщиками, которые не проявили никакого интереса к происходящему. Я обратился к женщине средних лет, руководившей церемонией, попросив объяснить значение этого обряда. Она сказала мне, что все они брахманки и пришли сюда почтить дух дерева.
Выбор дня для этой церемонии не имеет особого значения: каждый раз, когда семь-восемь женщин одновременно свободны от домашних дел, они приходят сюда. О происхождении обычая она не смогла мне рассказать. Женщина помнила только, что, когда была маленькой, ее мать совершала обряд почитания; теперь, сама уже мать, она считает нужным продолжать эту традицию. Никаких особых причин для почитания именно этого дерева не было, но, как она сказала, не было и причин заменить его, тем более что обычай существует очень давно.
Мы слишком долго задержались в приятной роще, очарованные пением женщин, да и горячее послеполуденное солнце не располагало к продолжению трудного путешествия. Кроме того, мы ведь уже одолели самую тяжелую часть дневного перехода — по крайней мере так мы думали; носильщики, отдыхавшие с нами, заверили, что до цели осталось не больше традиционных двух кошей, да ц идти придется все время вниз, под гору — предстоит просто легкая прогулка.
Я послал наш караван вперед, распорядившись, чтобы лагерь разбили на берегу реки. Дав время носильщикам значительно опередить нас, мы пошли дальше обычным неторопливым шагом. Три-четыре часа спустя мы все еще тащились вверх и вниз по бесконечным утесам. Никаких признаков человеческого жилья не было видно, и, когда наконец с вершины высокого утеса мы увидели вдалеке Рани Гхату, я усомнился, хватит ли у меня сил добраться туда. Эта маленькая деревушка лежала в трех тысячах футов под нами. Вела туда усеянная камнями тропа, спирально извивающаяся по всему склону. Я уже настолько устал, что только усилием воли заставлял себя идти дальше, уставившись глазами в землю. Я давно уже потерял интерес к окружающему пейзажу и, когда через несколько часов мы все же добрались до лагеря, выдохся окончательно. Но не хочу преувеличивать. Двадцать лет назад я не обратил бы внимания на все эти тяготы. Тогда я счел бы это нормальным дневным переходом по пересеченной местности. Тем не менее Денис и Бетт согласились, что с них тоже на сегодня хватит. Мы сидели и пили одну чашку чая за другой, не в силах снять даже ботинки. Позже, уже совсем ночью, мы отправились к реке и погрузились в живительные струи воды. Когда мы проснулись, солнце уже стояло высоко над годами.
Рани Гхата, то есть «Пляж Королевы», получил свое название из-за виллы, построенной там одним из махараджей для своей любимой жены. Постройка представляла собой фантастическую смесь индийской архитектуры с архитектурой Палладио и, окруженная буйными джунглями, выглядела здесь до странности неуместно. Даже в период господства Ран виллой пользовались редко и уже много лет не ремонтировали. Сквозь каменный пол террасы, выходящей на реку, проросли деревья, а стены покрылись узором из лишайника. В углу примостился индуистский храм, за которым смотрел старый брахман. Он и показал нам виллу. В стороне виднелся длинный низкий навес, где раньше размещалась охрана, которая всегда сопровождала в путешествиях всех членов правящей семьи. Крыша, крытая железом, обвалилась, и, судя по кучам золы на полу, путники в основном использовали виллу в качестве кухни. Однако местные жители гордились своими «королевскими связями»: когда-нибудь махараджа опять почтит деревню своим присутствием, говорили они, не понимая, что семейство Ран, как и заброшенная вилла, пришло в упадок. Здесь царила грусть запустения, и мы с радостью вернулись в наш залитый солнцем лагерь на другой стороне реки.
Теперь мы находились на высоте немногим более тысячи футов над уровнем моря, и, хотя нас еще окружали горы, долина Гандака по мере приближения к равнинам все расширялась, а горный поток постепенно становился широкой рекой с песчаными берегами. Нас отделяло от тераев не более двадцати миль, но между нами лежало несколько высоких хребтов, и, прежде чем начать борьбу с этими последними препятствиями, мы решили день-два отдохнуть в Рани Гхате.
Во время нашего пребывания в деревне один плотник, магар, свалился с утеса и разбился насмерть. После полудня его родственники принесли тело к реке и соорудили на берегу костер. Я пошел посмотреть, что происходит. Брахмана там не было, никакой церемонии не происходило, не было заметно даже никаких проявлений скорби. Присутствующие на похоронах сидели и болтали друг с другом, а когда я стал уходить, поднялись и пошли за мной к лагерю, выпрашивая сигареты. Я спросил их о покойнике. Он уже стар, сказали они, и ему пришло время умирать, К реке они не вернулись. Ночью в темноте еще вспыхивал багровый отблеск костра, а на следующее утро от покойника осталась только горсть пепла и несколько полуобгоревших костей, которые один из наших людей бросил в реку.
Носильщики, почувствовав, что путешествие близится к концу и они скоро получат причитающееся им жалованье, целый день провели в азартной игре, даже не позаботившись приготовить себе обед.
Двинувшись дальше, мы вскоре с удивлением обнаружили, что тропа превратилась в довольно широкую, хотя и запущенную, дорогу. Встречный крестьянин сказал нам, что много лет назад перед приездом махараджи в Рани Гхату тропу специально расширили. Иначе он не мог бы проехать по ней на слоне. Для этого все окрестное население сгонялось на принудительные работы.
