На Дениса явно подействовала красота пейзажа, и он, естественно, захотел зафиксировать свои впечатления. По своим склонностям Денис — беспредметный художник; однако, сделав несколько эскизов, он сказал, что сюжет слишком сложен и объемен, чтобы сразу дать его абстрактное изображение. Поэтому Денис принялся за целую серию рисунков. Когда их потом склеили, образовался огромный набросок размером с четыре газетных листа. Предполагалось, что, вернувшись в свою студию, Денис сможет вновь схватить общий вид пейзажа. Было похоже, что работа над эскизами займет целый день, поэтому Бетт и я, проведя на хребте около часа, решили идти дальше, чтобы приготовить лагерь.

Около полумили мы прошли по хребту; он закончился седловиной, и другая тропа повела нас вниз, в долину. Там находилась большая деревня. На краю ее стоял одинокий дом с великолепным видом на горы. В саду работал сгорбленный старик. Поздоровавшись с ним, я выразил вслух восхищение превосходным местом, которое он выбрал для своего дома.

— Да, ответил он, — я прожил здесь много лет и выбрал такое место, чтобы можно было смотреть на горы, молясь богам, которые живут там. Но богам наплевать на меня, я остался таким же бедняком, каким и был раньше. Даже корова ни разу не принесла мне теленка…

В нескольких милях от деревни мы обнаружили небольшое рисовое поле и рядом с ним ручей. Снежные вершины были скрыты хребтом, но зато открывался широкий вид на юг. Отсюда еще виднелся аэродром в Покхре и кусок озера. Заходящее солнце отражалось на металлической поверхности крыши бунгало для туристов, и ока сияла, как свет маяка. Хотя в этот день мы прошли не очень много, все же решили остановиться, чтобы Денис не сбился с пути в темноте.

К обеду он все еще не появился, и я послал за ним двух носильщиков с фонарями. До восьми часов ничего нового не произошло. Но вдруг я увидел вдалеке светящуюся точку, которая двигалась в нашем направлении. Прошло двадцать минут, но она, казалось, ничуть не приблизилась. Тогда я отправился через поле узнать, в чем дело, и с ужасом увидел Дениса, который еле передвигался, поддерживаемый обоими носильщиками. Я испугался, что он сломал ногу. Выяснилось следующее: Денис углубился в работу и, лишь закончив ее, заметил, что уже стало темно. Стараясь наверстать время, он пошел напрямик, без тропы и так сильно стер себе пятку, что не мог наступить на ногу. К счастью, потертость оказалась несерьезной, хотя на какое-то время вывела Дениса из строя.

На следующее утро Денис сказал, что как-нибудь сможет тащиться дальше. Он все еще сильно хромал и, очевидно, испытывал сильную боль, но так или иначе прошагал с нами весь день. После долгого и утомительного подъема мы сосновым лесом спустились к Тилхару. Деревня эта расположена на отмели при слиянии двух рек. Мы нашли идеальное место для лагеря. Здесь было так хорошо, что мы, пожалуй, все равно решили бы остаться на этой стрелке еще на день, даже если Денис не нуждался бы в лечении и отдыхе.

Вечером долину застелил туман, ко темно-синее небо над ней сияло звездами. Позднее, когда поднялась луна, белый свет залил горы, и мы сидели около палатки, наблюдая меняющуюся картину под убаюкивающие звуки спокойно текущей реки.

Проснулись мы на рассвете; очарование яркого солнечного утра затмило волшебство ночи. Небольшой ручей быстро бежал из боковой долины. Перед завтраком мы искупались в его глубоких прозрачных заводях, лежа в стремительном потоке воды до тех пор, пока тела не окоченели.

В деревне оказалась небольшая школа, которой руководил бывший солдат. Во время моего посещения он обучал своих учеников, мальчиков и девочек, начаткам армейской муштры, покрикивая, когда они приветствовали его не по-военному.

— А как обстоит дело с обучением чтению и письму? — спросил я.

Солдат посмотрел на меня с полным недоумением:

— Это здесь ни к чему, — сказал он, — детям нужна дисциплина.

С первого дня нашего совместного путешествия всякий раз, когда Денис сидел за работой, я, словно зачарованный, наблюдал за ним. Кроме всего прочего у него оказался врожденный талант учителя: Денис постоянно подбивал меня попытаться изобразить что-либо. Втайне я давно желал этого. Мы решили задержаться на стоянке, пока не поправится нога Дениса, а так как делать было нечего, я, попросив у него краски и бумагу, отправился в небольшую боковую долину. Выбрав вид, который показался мне простым по композиции, я уселся на камень и начал рисовать. После тщетных попыток изобразить что-либо, продолжавшихся примерно в течение часа, стало ясно, что ни малейших способностей к рисованию у меня нет. Тем не менее мои неумелые каракули имели некоторое сходство с изображаемым пейзажем. Подняв голову, я видел, что рядом уселся солдат-учитель.

— Вы рисуете карту, — заметил он, — но русло реки начертили неверно.

Самым поразительным было то, что в Тилхаре жил дантист, хотя в принципе это слово означает более высокую степень мастерства, чем та, которой обладал местный деятель. По профессии он был кузнецом, но в качестве побочного занятия изготовлял искусственные зубы, поскольку на них в округе был спрос. Считается, что у примитивных народов великолепные зубы, но в больнице в Покхре мне сказали, что болезни зубов, особенно кариоз, весьма широко распространены здесь. Большинство гуркхов (за исключением тех, кто служил в армии или побывал в более развитых районах) не чистят зубы, и крахмалистая пища, которую они в основном потребляют, приводит к быстрому разрушению зубов.

Было очень интересно наблюдать за работой тилхарского дантиста. Он не знал, что зубы можно пломбировать. По требованию он пытался удалять их, для чего употреблял свои обычные кузнечные клещи, но гораздо большее удовольствие получал, изготовляя искусственные челюсти из золота. По словам дантиста, ему не нужно было видеть пациента; заказывая зубы, следовало лишь указать свой возраст и пол. В Катманду я часто видел гуркхов с гор, которые таким же образом приобретали очки для своих родственников, оставшихся дома. Но если очки еще могут подойти, скажем, для пациента лет шестидесяти, то при изготовлении вставных зубов этот номер не проходит. Как-то раз я видел старика, который наловчился запихивать в свой беззубый рот подобную челюсть: у него был такой вид, словно он постоянно сосал большой кусок металла, болтающийся во рту. В горах Непала такие зубы скорее служат символом богатства, чем применяются на практике.

Покинув Тилхар, мы прошли несколько миль вниз по течению реки. В месте её слияния с рекой Мади был перекинут шаткий мост, крайне нуждающийся в ремонте. Едва мы перебрались через реку, как нам снова пришлось подниматься. Стояла жара, укрыться в тени было негде, но я все время останавливался, чтобы полюбоваться открывающимися видами. Во время одной из таких остановок ко мне подошел прохожий и сел рядом. Это был человек средних лет, с виду довольно сообразительный, и я спросил его о положении в стране. Он знал, что в последние годы в Катманду появилось какое-то новое правительство — как-то раз к ним в деревню пришел человек из столицы и рассказал об этом, — но никто ничего не понял. Однако этот приезжий был хорошим человеком; он раздавал всем сигареты. Я спросил моего информатора, не слышал ли он о том, что премьер-министр смещен.

— Ничего удивительного, — сказал он, — но нам все равно. Может, вы знаете, кто сейчас премьер-министр?

— Разве вы не слышали о мистере Койрала? — спросил я.

— Нет, — ответил он, — но, судя по его имени, это один из проклятых брахманов.

Мы снова спустились, на сей раз к руслу Гандака. Даже зимой река эта представляет собой бушующий поток. Несколько миль мы двигались вдоль берега, пока не дошли до переправы: желающих перевозили с одного берега на другой в обычном выдолбленном каноэ. Мы ждали лодку, когда к нам подошел молодой тибетец, говоривший на непали. Он спросил нас о расстоянии до какой-то отдаленной деревни, о которой я, естественно, никогда раньше не слышал. Я почувствовал, что он будет разочарован, если я отвечу отрицательно. Пришлось прибегнуть к обычному стандартному ответу.