Некоторое время Уиллоу бесцельно прогуливается по кабинету, вытаскивая случайные книги. Все предметы, словно песок, покрывает тонкий слой пыли. Ей кажется, есть что-то подходящее в том, что дом сейчас похож на место археологических раскопок. Она садится за письменный стол и просматривает страницы книги записей, болезненно интересуясь, чем были заняты ее родители в последние дни своей жизни.

Там нет ничего особенного: несколько записей, выполненных едва разборчивым почерком отца, счета и письмо домоправительнице, исписанное уверенным маминым почерком.

Ханна,

Большое спасибо, что осталась и помогла с вечеринкой, я бы не справилась без тебя. Сегодня не нужно пылесосить, но не могла бы ты купить обогащенного кальцием апельсинового сока, когда пойдешь в магазин?

Кальций для Уиллоу!

Уиллоу забирает записку — она решает положить ее на свой стол дома у Дэвида. Ей больше нечего взять на память. Она не может взять картину, Дэвид обязательно такое заметит. Вряд ли здесь найдется еще один исписанный от руки лист бумаги, который был бы более интересен для нее. В любом случае, что-то подобное может быть только на компьютере. Это небольшая вещица, на самом деле, довольно бессмысленная, но ей хотелось бы иметь небольшой клочок бумаги с маминым почерком на нем.

Она берет книги и лист бумаги и покидает кабинет, останавливаясь по дороге в гостиную, чтобы спрятать "Унылые тропики" в сумку.

— Эй, что читаешь? — Спрашивает она у Гая, который листает книгу, сидя на подоконнике.

— Ты не шутила, когда сказала, что у твоих родителей тысячи и тысячи книг, — говорит он, указывая на полки в гостиной.

— Оскар Уайльд. — Уиллоу садится рядом с ним и смотрит на название книги, которую он держит. — Он довольно забавный. Держу пари, что твой преподаватель сказал тебе много чего почитать у него.

— Что ты там держишь, помимо Булфинча? — спрашивает Гай, глядя на листок бумаги у нее в руке.

— Ох, это просто записка, которую написала моя мама… Ничего особенного. — Уиллоу пожимает плечами. — Прости, что заставила тебя привезти меня сюда. В смысле, я попросила многого, и ты, наверно, не хотел пропускать колледж, и.… И это ничего мне не дало. Но все же спасибо тебе.

— Тебе не нужно благодарить меня. — Гай берет у нее из руки лист.

— Кальций для Уиллоу, — читает он.

Уиллоу не осознаёт, что плачет, пока Гай не поднимает руку и не тянется к ней, чтобы вытереть её слёзы. И тогда она понимает, что была права насчет брата, что требуется невероятная сила, чтобы чувствовать такое горе. И она не знает, сможет ли справиться с ним, потому что это действительно больно, больнее, чем бритва. И теперь, после посещения места гибели родителей, после того, как она увидела место, где заключила ужасный союз с отверткой, она не понимает, как что-то настолько простое, настолько обыденное могло, в конце концов, так сильно повлиять на нее.

Может, это произошло из-за того, что она поняла, когда слушала, как Гай читал записку, что она больше не будет ничьей дочерью, как поняла это, когда увидела Дэвида с Изабеллой. Никто не будет беспокоиться о ней так, как её родители, или заботиться о ней так, как это делали они. Она снова сможет почувствовать подобную связь, только когда сама станет матерью. И даже тогда она все ещё будет нуждаться в своей матери, а ее не будет там, не будет, потому что она мертва. Мертва. Раньше срока на десятилетия.

Она поражена, на самом деле поражена, что бритве удалось сделать ее настолько бесчувственной на такой долгий срок, потому что то, что она испытывает сейчас, настолько ошеломляюще, настолько всепоглощающе, что понадобится нечто большее, чем несколько порезов бритвой, чтобы подавить боль.

Она хватается за живот, боясь, что иначе боль возьмет над ней верх. Гай ничего не говорит. Он просто убирает волосы с ее лица и время от времени вытирает ладонью слезы.

— Я… Я… не… — Она давится словами. — Я больше ничья дочь! — Уиллоу говорит это так, будто только что это осознала. — И я знаю... Знаю, что должна извиниться перед братом за то, что... что… — Она на секунду замолкает. Она хватает ртом воздух так сильно, что ей кажется, будто тяжело дышит.

— Ты можешь дышать? — спрашивает Гай.

— Да, то есть, нет. Дай мне секунду. — Уиллоу вытирает нос тыльной стороной руки. — Это было невежливо, извини. — Она немного истерически смеется. — Я не могу дышать, когда очень сильно плачу... И я не могу вспомнить… когда последний раз вот так плакала…

Она на секунду перестает говорить и пытается вытереть глаза. Но это бесполезно, сродни попытке остановить приливную волну. Ее руки переплетаются с его, она хватает его за запястья и поворачивается к нему лицом, поскольку они сидят бок о бок на подоконнике.

— Я должна... жалеть Дэвида, потому что у него тоже нет родителей. И я знаю… Я знаю, что… что я должна жалеть своих родителях, потому что тем утром они проснулись, не зная, что больше никогда не увидят новый день... — Она сжимает его руки так сильно, что удивляется, почему он не кричит от боли. — Но я лишь могу думать о том, что больше ничья дочь…

Она останавливается, чтобы еще раз побороть слезы, и судорожно вздыхает.

— Может, тебе нужен бумажный пакет? — Гай выглядит встревоженным.

— Нет, нет, я просто… Я никогда снова не буду ничьей дочерью, — после нескольких минут продолжает Уиллоу. — И я была готова… стать… человеком, режущим себя, потому что тебе кажется, что это не так уж плохо, что девочки плачут, люди плачут, но ты неправ, так неправ в том… что все… будет приятнее, чем есть на самом деле. Мне… жаль. — Она пытается отдышаться. — Мне жаль, что я втянула тебя во все это… — Уиллоу снова вытирает глаза. Их руки все еще сцеплены, и она чувствует, как его ладонь касается ее лба. — Я не собиралась этого делать, когда просила тебя привезти меня сюда… Я не этого ожидала... А, может, и этого… Я просто… Я даже не знаю.

— Уиллоу, ты ни во что меня не втягивала.

— Мне нужны салфетки. — Она шмыгает носом.

Гай высвобождает ладони из ее рук, берется за край толстовки и вытирает им ее нос.

— Это так романтично, — смущенно говорит она.

— Ну, отчасти, потому что больше никому в мире я не сделал бы такого.

— Я… Я… ну, это... Это… самое приятное… я… — Уиллоу икает. — Извини. У меня также появляется ужасная икота, когда я плачу. — Она берет его толстовку и снова вытирает нос. — Я сущая неприятность. — Она смеется дрожащим голосом. — Но знаешь, что? В этом мире больше нет никого, чьей толстовкой мне хотелось бы вытереть нос. — Она снова икает.

— Хочешь выпить воды, чтобы остановить икоту?

— Нет. — Уиллоу качает головой. — Нет, спасибо. Но знаешь, чего бы мне хотелось? Можешь принести мне мой горячий шоколад? Я оставила его возле двери.

— Хорошо. — Гай пожимает плечами. Он встает и через несколько секунд возвращается.

— Вот, держи. — Он с сомнением смотрит на то, как она делает глоток теперь уже совершенно холодного напитка. — Это действительно вкусно?

— Ну. — Уиллоу морщится. — Зависит от того, что ты называешь вкусным. Сейчас он на вкус, как речная грязь.

— А ты много раз пробовала речную грязь? — спрашивает Гай, садясь рядом с ней.

— Наверно, да. — Уиллоу ставит на пол стакан. С глубоким вздохом она откидывается на подушки. — Спасибо, — неожиданно говорит она.

— За что?

— Спасибо, что привез меня сюда. Спасибо, что не рассказал моему брату обо мне. Спасибо, что ты такой…

— Ты снова плачешь. — Он придвигается, чтобы обнять ее.

— Да, я знаю. Дай мне твою толстовку.

— Ладно, подожди. — Он вытирает ей слезы. — Ты опять будешь икать?

— Нет. — Уиллоу качает головой.

— Хочешь остаться здесь и, ну не знаю, может, поспать? Или хочешь, поехали сейчас обратно домой к твоему брату? — Спустя несколько минут спрашивает Гай.