— Я провожу тебя туда, — поспешно говорит она. Теперь он сбит с толку еще больше. А почему бы и нет? Она знает, как безумно, должно быть, звучит, учитывая отказ, который только что дала ему. Но Уиллоу еще не в состоянии уйти от него.
И она едва может оставить его с таким выражением лица.
— Как хочешь, — неуверенно произносит он. — Пошли, давай выбираться отсюда.
На улице действительно перестал идти дождь. Снова светит солнце, и дует легкий ветерок, но они оба не обращают внимания на красоту дня. Всю дорогу к библиотеке ни один из них не произносит ни слова.
— Что ж, я как обычно пойду в книгохранилище. Хочешь пойти со мной? — говоря это, Гай не смотрит на нее, и Уиллоу удивляется, почему он вообще удосужился спросить. Если бы они поменялись местами, то она не знает, стала бы говорить с ним. Может, он, как и она, чувствует что-то незавершенное, витающее в воздухе.
— Хорошо. — Она кивает головой.
Они молча проходят через кампус и направляются к библиотеке. Показав удостоверения личности Карлосу, они садятся в лифт и поднимаются на одиннадцатый этаж. И как обычно, они одни. Гай включает свет, и Уиллоу моргает от внезапно яркого света.
— Не думай, что меня не тронули твои слова, — внезапно говорит она, хватая его за запястье и притягивая к себе. — Не думай, что я не хотела, чтобы ты поцеловал меня. Просто я не могу позволить себе, чтобы меня целовали. Ты не понимаешь, я не могу позволить себе.
Гай нежно высвобождает свои руки и кладет их ей на плечи. — Ты права, — говорит он. — Я не понимаю. — Но в его голосу уже нет холодности.
— Я хочу кое-что сказать тебе. Я собираюсь кое-что рассказать тебе, — поправляет она себя. Уиллоу приняла решение. Он многое сделал для нее, и многое дал ей, теперь она просто обязана дать ему что-то взамен. Она тянется и накрывает его руки своими. — Пошли, по крайней мере, устроимся поудобней. — Она ведет его к месту, где они сидели и разговаривали о лекции ее родителей.
— Я собираюсь кое-что тебе рассказать, — повторяет Уиллоу. Она опускается на пол, скрестив ноги, и тянет его вниз, усаживая рядом с собой, так близко, будто они соединены друг с другом от плеч до бедер.
— Я слушаю. — Гай кажется сдержанным, но внимательным.
— Ладно. — Уиллоу делает глубокий вздох. — После аварии я неделю провела в больнице. Со мной не было ничего серьезного, но, знаешь, они держат тебя там для обследований или типа того. В любом случае, единственной хорошей вещью во всем этом было то, что под воздействием лекарств я не совсем понимала, что произошло. О, я знала, ладно, но не понимала. Я находилась в сознании, возможно, два-три часа в день, я просто спала все время. — Она на мгновение останавливается, чтобы собраться с мыслями.
— Потом приехали Дэвид и Кэти, чтобы забрать меня. Конечно, они навещали меня все это время, но я имею в виду, что они приехали за мной, чтобы забрать домой, ну, к ним домой. Разумеется, я должна была переехать к ним, я не могла вернуться домой, и жить одна, а Дэвид не хотел покидать город. Он решил, что я могла бы закончить школьный год, делая дополнительные задания и прочее. Я всегда была впереди по своим предметам, и в любом случае моя старая школа выпустилась в середине мая, так что было пропущено всего лишь восемь недель. — Уиллоу прекращает говорить. Она знает, что собирается сказать, просто это сложно — делиться вещами, о которых она никогда ни с кем не говорила.
— А после больницы все было ужасно. Больница была своего рода забвением. Но находиться с Дэвидом и Кэти, не имея снотворных или болеутоляющих, было просто жутко. Я была потрясена, но уже не от таблеток, а потому, что теперь узнала, что же натворила. То есть головой я это осознала, поняла, что произошло, но не чувствовала боли, по крайней мере, не тогда. Думаю, я была все еще в шоке.
— В общем, после недели моего хождения в халате и сна целыми днями, Дэвид решил, что хочет поехать домой и забрать книги из дома родителей к себе. Ты можешь себе представить, сколько книг в нашем доме? Я говорю о нескольких тысячах. Короче, когда мы приехали домой, Дэвид дал мне отвертку. Он хотел, чтобы я разобрала старый книжный шкаф в подвале, пока сам работает наверху. Думая сейчас об этом, я понимаю, что в том, что он делал, не было смысла. Я имею в виду, что у него в квартире нет места для всех этих книг, и почему я вообще должна разбирать этот чертов старый шкаф? Почему бы просто не упаковать все книги? Знаешь, что я думаю по этому поводу? Я думаю, что для Дэвида вот такой разбор шкафов было, сродни древним грекам, которые рвали на себе одежду и волосы в знак траура. Думаю, что все дело было в этом, хотя, в конце концов, мы не зашли слишком далеко.
— В общем, я находилась в подвале с отверткой. Я и отвертка — не лучшее сочетание, как высокие каблуки на Эвересте, такое обычно не хочешь видеть вместе. И я пытаюсь разобрать этот дурацкий книжный шкаф, а у меня не получается. И неожиданно, возможно, из-за возвращения домой, не знаю, или из-за того, что эти книги значили для моих родителей, и что я пытаюсь вынести их коллекцию, но неожиданно я начинаю осознавать. Я имею в виду не думать, а осознавать. Это была не обычная боль, просто стучащаяся в двери моего сознания, а огромное сильное ощущение, и я знала, что если впущу его, то утону в нем.
— И в тот момент, когда я думала, что не контролирую происходящее, я поняла две вещи. Во-первых, уходила эмоциональная боль, она исчезала, так что не могла поглотить меня. А во-вторых, я колола себя, на самом деле, ударяла себя отверткой, и возникающая физическая боль была приятнее всех лучших лекарств, которые мне давали в больнице. Она просто все вытесняла. Эта боль, физическая боль текла по моим венам как героин, я ничего не чувствовала, у меня был иммунитет ко всему остальному, я не чувствовала ничего, кроме боли, и я знала, что нашла путь к своему спасению.
— Когда ты узнал обо мне, то подумал, что я хотела убить себя, что все эти порезы были своего рода "учебной стрельбой", пока я не наберусь достаточно храбрости для серьезного шага. Ты совсем не понимаешь. Ты просто не улавливаешь сути. Я спасаю себя.
— Я научила себя, я приучила себя ничего не чувствовать, кроме физической боли. Я полностью контролирую этот процесс. Ты понимаешь? Понимаешь, что это значит?
Гай ничего не отвечает. Он весь побледнел. Уиллоу тоже молчит, истощенная от того, что так сильно открылась, но происходит кое-что еще. Сидя рядом с ним, она очень остро чувствует его тело, то, как выглядят его руки с закатанными рукавами, поверхность его обнаженной кожи, когда та касается ее, и все эти ощущения отзываются глубоко внутри нее. И она понимает, что как бы она ни старалась предотвратить это, чувствовать только боль, теперь есть что-то еще, от чего она чувствует себя хорошо, и нет ничего, что она хотела бы сделать, кроме как поцеловать его.
Она потрясена, что ее настроение так сильно поменялось. Как тоска может неожиданно превратиться в желание?
Может, это потому, что она никогда так сильно не открывалась другому человеку? Может, потому, что она хочет проверить, верна ли ее гипотеза? Так ли опасно для нее что-то чувствовать? Будет ли поцелуй, чувства к нему, влюбленность в него, на самом деле, такими катастрофическими?
На этот раз именно она наклоняется вперед. Она стоит перед ним на коленях, хватая его за воротник рубашки и притягивая ближе к себе. Ясно, что он поражен этим, как и она сама, но все равно тянется к ней. Их губы встречаются, но она продолжает двигаться еще ближе до тех пор, пока не оказывается у него на коленях, берет его руки со своей талии и кладет их на свою грудь. Она делает все, но не мучает его, ей отчаянно хочется увидеть, может ли у нее быть что-то еще, помимо зависимости от лезвия.
Уиллоу не знает точного момента, когда необыкновенное удовольствие, испытываемое ею, оборачивается болью самых ее ужасных страхов. Под ее закрытыми веками начинают мелькать картинки аварии, борясь за внимание с образом его лица, которое она удерживает. Нахлынувшая волна эмоций грозится поглотить ее. Внезапно она снова оказывается в подвале с книжными шкафами.
