Уолтер задыхался, но писал даже еще быстрее: «ТЕЛЕМЕТРИЯ, КОДИРОВАНИЕ, ТОЧНОСТЬ, одновременно задавая между всхрипами риторические вопросы:
– Куда они попадут? Какое число и как близко ляжет к какому числу мишеней и когда? Каковы расширение и температура наружного слоя? Воздействие силы тяжести? Критические вопросы, а Дрозд знает ответы. Знает, потому что его обязанность – заставлять ракеты говорить в полете, да так, чтобы американцы их не расслышали. В этом он мастак. Потому что он создал системы кодирования, на которых американские супер-подслушиватели в Турции и Китае все зубы поломали. Он находит все ответы, а братец Рогов пердит их своим господам в Москве. В чем, согласно Дрозду, и заключается специальность профессора Рогова. «Профессор Аркадий Рогов – пресмыкающийся жополиз», – сообщает он нам в тетради номер два. Заключение абсолютно верное. Аркадий Рогов как раз и есть предсказуемый, высокооплачиваемый, бесхребетный жополиз, который выполняет свою норму и честно отрабатывает свои ордена и привилегии. Кого он нам напоминает? А никого! И уж, конечно, не нашего дражайшего Клайва. И Дрозд срывается. Он исповедуется в своих муках Кате, а Катя говорит: «Чем хныкать, сделай что-нибудь!» И он, черт побери, делает! Он преподносит нам все, на что сумел наложить руку. Сокровища «Тысяча и одной ночи», удвоенные и утроенные. Коды раскодированные. Телеметрия en clair[16]. Ретроспективные ключи к кодам, чтобы мы могли перепроверить. Чистую неприкрашенную правду, до того, как ее подгримировали для московского потребления. Ну, хорошо, он не в своем уме. А кто в своем из тех, кто чего-то стоит? – Он допил бокал, и я увидел, что его лицо сморщилось в багровый сгусток боли, смущения, гнева. – Жизнь – это черт знает что! – докончил он, всовывая свой бокал мне в руку.
Я еще не сообразил, что происходит, а он проскользнул мимо нас на лестницу, и мы услышали, как одна за другой открывались и захлопывались стальные двери, пока он не выбрался на улицу.
– Уолтер превратился в обузу, – сухо объяснил мне Клайв на следующее утро, когда я в него вцепился. – Ну, хорошо, для нас он был просто эксцентричным чудаком. Но другие… – В первый и последний раз Клайв при мне почти признал наличие половой жизни и тут же поспешил поправиться. – Я передал Уолтера в отдел подготовки, – продолжал он с самым ледяным своим видом. – На той стороне слишком многие посматривали на него косо.
На той стороне Атлантического океана, естественно.
* * *
Вот так исчез Уолтер, чудесный Уолтер, и я не ошибся: мормонов мы больше ни разу не видели, и Клайв ни разу о них не упомянул. Были они просто посланцами Лэнгли или сами вынесли приговор и определили кару? Или они были вовсе не из Лэнгли, а представляли одну из непрерывно множащихся аббревиатур, особенно возмущавших Неда, когда он жаловался Клайву на обилие копий по Дрозду? Или они были излюбленной мишенью ненависти Неда – ведомственными психиатрами?
Но кем бы они ни были, их мимолетный визит сказался на всем Русском Доме, и пустота, оставленная Уолтером, зияла, точно воронка, оставленная снарядом наших ближайших союзников. Боб ощущал это, и его помучивал стыд. Даже гранитному Джонни было не по себе.
– Вам придется более активно участвовать в операции, – сказал мне Нед.
Жалкая компенсация за исчезновение Уолтера!
* * *
– Тебя опять что-то грызет, – сказала Ханна.
Был обеденный перерыв. Работает она неподалеку от Риджентс-парка, и иногда в теплые дни мы вместе съедаем по бутерброду. Иногда даже заглядываем в зоопарк. А иногда она дает онкологическому институту передышку, и заканчиваем мы прогулку в постели.
Я справился о ее муже, Дереке. Он – одна из немногих наших общих тем. Дерек опять затеял ссору? Избил ее? В те дни, когда мы были самозабвенными любовниками, мне порой казалось, что связывает нас именно Дерек. Но сегодня она не хотела разговаривать о Дереке. Она хотела знать, что меня грызет.
– Они выбросили вон человека, который был мне симпатичен, – сказал я. – То есть не вон, а в местное мусорное ведро.
– В чем он провинился?
– Ни в чем. Просто они взяли да и взглянули на него под другим углом.
– А почему?
– Потому что им так удобнее. Не сочли возможным долее терпеть его, учитывая определенные требования.
Она обдумала мои слова.
– То есть подчинились условностям, ты это имеешь в виду? – заметила она. А подразумевала: как ты, как мы с тобой. И почему я продолжаю с ней видеться? Тянет на место былого преступления? В тысячный раз ищу у нее отпущения грехов? Или я прихожу к ней, как мы приходим в школу, где когда-то учились, в попытке понять, куда девалась наша юность?
Ханна все еще красива, хоть это-то утешение у меня есть. Седина и грузность еще впереди. Когда я вижу, как ее лицо вдруг озаряется изнутри, вижу ее храбрую трепетную улыбку, она мне кажется совсем такой, как двадцать лет назад, и я говорю себе, что нисколько ее не погубил. «С ней ничего плохого не произошло. Погляди на нее. Она улыбается, целая и невредимая. Пинает ее Дерек, а вовсе не ты».
Но не знаю. Не знаю…
* * *
«Юнион Джек»[17], приводивший в такую ярость диктатора Сталина, когда тот взирал на него с зубчатых стен Кремля, вяло обвис на флагштоке во дворике перед английским посольством. Кремовый дворец за ним напоминал свадебный торт былых времен, готовый к тому, чтобы новобрачная его нарезала; река покорно подставляла масляно поблескивающую спину утреннему проливному дождю. У чугунных ворот двое русских полицейских изучали паспорт Барли, а чернила расплывались в дождевых каплях. Младший списал его фамилию. Старший все еще недоверчиво сравнивал его заострившиеся черты с лицом на фотографии. Коричневый плащ Барли промок насквозь. Волосы прилипли к голове. Он, казалось, стал чуть ниже ростом.
– Нет, ну и погодка! – воскликнула благовоспитанная девица в плиссированной клетчатой юбке, перехватывая его в вестибюле. – Здравствуйте, я Фелисити. А вы тот, за кого я вас принимаю, ведь так? Совсем вымокший Скотт Блейр? Советник по экономическим вопросам ждет вас.
– Но экономисты вроде бы помещаются в другом здании?
– Нет, там по вопросам торговли. Это совсем другое.
Барли последовал за ее виляющим задиком вверх по парадной лестнице. У него всегда, когда он попадал в стены английских представительств за границей, возникало ощущение сдвига в пространстве, но в это утро оно было абсолютным. Фальшиво насвистывал мальчишка-почтальон, доставлявший ему газеты в Хэмпстеде. Полотер урчал и порыкивал, как кооперативный молочный фургон. Было только восемь утра, и официальная Британия еще официально не пробудилась. Советник по экономическим вопросам оказался коренастым шотландцем с серебряными волосами. Фамилия его была Крейг.
– Мистер Блейр! Сэр! Как поживаете? Прошу, садитесь! Чай или кофе? На вкус, боюсь, они неразличимы, однако мы над этим работаем. Мало-помалу, но мы добьемся результатов.
Схватив плащ Блейра, он распял его на вешалке министерства общественных работ. С фотографии в рамке над письменным столом на них смотрела королева в амазонке. Карточка рядом с ней предупреждала: устная речь в этой комнате требует осторожности. Фелисити принесла чай и печенье. Крейг энергично сыпал словами, точно ему не терпелось поскорее выложить все свои новости. Его красное лицо глянцевито поблескивало после бритья.
– А, да! Я слышал, эти бандиты в ВААПе устроили вам хорошенькую карусель! Но хоть что-нибудь вам понять удалось? Вы чего-то добились или дело ограничивается сладкими московскими речами? Видите ли, тут все – только имитация деятельности. Редко, ах, как редко удается действительно заключить сделку. Мысль о прибылях чужда им, как и усердие. Сплошной подхалимаж и взаимное почесывание, сами понимаете, чего. Как я не устаю повторять: что может быть немыслимее неизлечимой лени в сочетании с недостижимыми видениями? Совсем недавно посол воспользовался в депеше этим моим выражением и спасибо не сказал. Чего, впрочем, и не требовалось. Нет, вы объясните, как они выйдут из положения при экономике, построенной на безделье, трайбализме и скрытой безработице? Ответ: и не выйдут. Когда они освободятся от всего этого? Что произойдет, если освободятся? Ответ: одному богу известно. Здешний книжный мир представляется мне миниатюрным воплощением всей стоящей перед ними дилеммы. Вам ясна моя мысль?
