Основное поголовье снежного барана находится в Якутии — примерно 45–55 тысяч особей. На Камчатке с Корякским нагорьем и в Чукотском автономном округе живет примерно по шесть — восемь тысяч голов, а всего в России их обитает около 70–90 тысяч. Для огромной территории Восточной Сибири и Дальнего Востока это, конечно, немного, и толсторога следует считать редким видом.

Человек может и должен стать другом снежному барану. Для этого нужно совсем немного — оставить его в полном покое, запретить повсеместно охоту. И хорошо бы еще поубавить поголовье волков. С остальными бедами горные спартанцы справятся сами.

В нашей стране обитает четыре вида зайцев: беляк, русак, толай (песчаный) и маньчжурский. Все они имеют много общего: длинные трубкообразные уши, совсем маленький хвост, укороченные (в сравнении с задними) передние лапы, большие самозатачивающиеся постоянно растущие резцы и другие признаки подобия.

Вроде бы близкая родня, но сколь различны условия их обитания! Зайцы как бы распределили между собой пространства от тундры до среднеазиатских гор и от Балтики до Тихого океана. На стыке ареалов, например в Белоруссии и Среднем Поволжье, бок о бок живут беляки и русаки. Чем дальше к северу, тем больше беляков и меньше русаков, а в тайге и тундре русака уже нет — там царство его белого собрата. К югу в лесостепи господствуют русаки. На границе степи и полупустыни встречаются русаки и толаи, а в более южных районах толай полностью вытесняет русака. Маньчжурский же заяц живет обособленно — только в лиственных лесах Амуро-Уссурийского региона (в отдельных местах совместно с беляком).

Беляк — типичный северянин, великолепно приспособленный к существованию в холодном климате. У него широкие, зимой густо опушенные лапы, позволяющие легко прыгать по глубокому рыхлому снегу, очень теплый зимний мех, в пище он неприхотлив.

Беляк оправдывает свое название: начиная с октября его «шуба» становится на удивление красивой, окрас меха — снежно-белый, на фоне снега видны лишь темные кончики ушей, глаза и нос. Весенняя линька заканчивается к маю, пышный белый мех меняется на редкий буровато-охристый, но кончики ушей остаются черными и летом.

Наш герой заселяет огромные пространства, например, в Евразии он распространен от Гренландии до Тихого океана, от Заполярья до Альп, Северного Казахстана и Алтая.

Беляк любит равнинные и слабовсхолмленные места с зарослями лесов и кустарников. Сплошных горных лесов, особенно хвойных, старых марей, обширных болот и луговых пространств он избегает. Типичные места его обитания — разреженный лес с хорошо развитым подлеском, зарастающим молодняком, особенно осиной и березой; свежие вырубки и гари, опушки, поляны, речные долины и берега озер с ивняком.

Летом главный корм зайца — разнообразные травы, зимой его рацион скудеет, сводится в основном к веткам, коре деревьев и кустарников. Корм этот малокалориен, и беляку приходится ежесуточно съедать около 600–800 граммов, что составляет примерно одну треть его живого веса.

Весной, как только сойдет снег, беляки с такой жадностью набрасываются на нежную зелень трав, что теряют присущие им осторожность и пугливость, иногда не обращают внимания на подошедшего к ним человека, не реагируют даже на выстрелы. После скудного зимнего питания удивительно вкусная трава и цветы-эфемеры их словно опьяняют.

Кормится лопоухий обычно по ночам, днем отлеживается. Идя к месту отдыха, он старательно запутывает свои следы: петляет, делает «двойки», «тройки», «сметки», «скидки» по нескольку раз, топчется по своим следам взад-вперед, отпрыгивает метра на два-три за валежину, куст или другое укрытие. А притаится на лежке где-нибудь под деревцем или кустом непременно так, что хищник или охотник будут подходить к нему обязательно по ветру и открытому месту. Заяц и видит неплохо, и чутье у него хорошее, и сон чуток. Даже во сне он поведет то одним ухом, то другим, приоткроет правый глаз, затем левый, а чуть что — он уже готов к стремительному прыжку.

У зайцев много врагов. Даже колонок, горностай, ворона, сорока, и те норовят напасть на него при удобном случае. Но главные и самые опасные недруги — волк, лисица, рысь, росомаха, ястреб, орел, крупные совы. Наверное, поэтому — в силу неусыпной бдительности — заяц не имеет постоянного «дома». Отдыхает на лежке, которую сочтет удобной и безопасной. Зимой роет в снегу ямку где-нибудь на удобном для наблюдения месте — бугорке или у кочки, а летом стремится найти такое укрытие, где не было бы комаров и обдувало ветром.

Человек издавна охотился на зайцев. На Руси охота на них была распространенной потехой. А вот знаем мы их до сих пор мало. Например, мы часто говорим: труслив как заяц. Так-то это так, да не совсем. Заяц не теряет присутствия духа даже, казалось бы, в безвыходном положении, а случаев разрыва сердца от страха (обычных даже для хозяина тайги — могучего медведя) у него практически не известно. Во время погони он до последнего мгновения старается спастись: куда-нибудь юркнуть, запрыгнуть, обмануть преследователей, сбить их со следа.

Однажды мне довелось увидеть такое. Зайчиха металась по лесной поляне — ее настигал коршун. Хищная птица то невысоко взмывала вверх, то резко пикировала, выставив когтистые лапы, а зайчиха… бросалась ей навстречу и била передними лапами. Оказывается, рядом были зайчата… Не храбрый, конечно, косой, но ведь и трус бывает смелым, особенно когда решается вопрос жизни и смерти.

…Старый пасечник, напоив меня в избе чаем, рассказывал:

— Одолели энтой зимой зайцы, и откель они взялись в таком количестве? С осени я их пострелял изрядно, прямо за садом караулил да петли мастерил. К зиме их осталось немного, дак, видно, самые хитрые. А два обозлили меня и в убыток ввели этаким образом, что я ажник теперя их поминаю божьей матерью…

В волнении дедок закурил папиросу, постучал по полупустой пачке заскорузлыми пальцами в темных трещинах с крепкими желтыми ногтями, глубоко затянулся пару раз и продолжал, окутывая всю избу голубым дымом:

— Утром пойду в сад — все зайцами истоптано и стволиков шесть — восемь погрызено, а половина из них окольцована на погибель. Пробовал мастерить петли — обходят. Привязал я там — на задворках сада — своего Полкана. Поначалу дня два остерегались, стервецы, а потом поняли, что на цепи он, и ноль на него внимания. Обойдут — и за свое… Как-то брешет псина, аж нутро выворачивает — захлебывается, задыхается в ошейнике. Взял я дробовик — и в сад, да куды там: мигом утекли… Устроил себе засидку — оне ее в туже ночь распознали. Сижу в ней, караулю — не приходят, а не пойду — они тут как тут… Пошел как-то на брех без оружия, да оне отпрыгали от меня немного, оглядели и — как издеваются — не уходят. Сидят на задах своих, стригут мороз ушами, как ножницами, да оглядывают меня нахально… Взял как-то заместо ружья палку — не убегли, взял заместо палки ружье — утекли. Ну что ты будешь с ними делать!..

Рассказывал старик с душою, болью и волнением, будто не полгода назад, а сейчас одолевали его эти обнахалившиеся лопоухие.

— И что возмущает: бреши пес на них, хоть сдохни от злости, оне знай себе грызут мои яблоньки да вишни, а пойду я до него, чтобы отпустить с привязи, дак зайцев сдувает как ветром. Ну до чего же хитрющие!.. Так я с ними и не мог совладать…

Я подумал: «Хитрющие, действительно… А ведь хитрость если и не ум, так уж сообразительность, во всяком случае. И это у зайца-то! Не у дельфина, шимпанзе или даже собаки, а у этакого банального зайца».

Не давая угаснуть начатому разговору, я поддержал его:

— А что, батя, зайцы вообще-то здорово кумекают?

— Што ты, — оживился он, — ишо как кумекают! Полкан мой их по первости гонял долго, дак разве ж их, стервецов, догонишь! Сначала угонял, аж бреха слышно не стало, а потом все ближе и ближе кругаля вокруг сада принялись топтать, а голосу становилось меньше да обрывался он чаще. Пошел как-то по следам разбираться, и что же? Оне поняли, что Полкан тихоходный, да и почали хитрить, кумекать, как бы надуть его, куда бы юркнуть. То своим обратным следом сметку сотворят, то как сиганут через бревно аль валежину — и в сторону. Не то на развал дерева метра на два вскочут да затаятся там. А под конец так обнаглели, что на поленнице дров стали пережидать, пока псу брехать в бесполезности надоест.