— Боюсь, мне это трудно объяснить. Видишь ли, мы сами ничего не поняли… но, Бен Ата, как мне показалось, что-то с ней не в порядке. Не все женщины со мной согласны — некоторые считают, что Эл-Ит права, она же всегда была для нас непостижима, верно?

— Да что с ней не в порядке, Дабиб?

— Такое впечатление, будто ее наказали. Уж не знаю, кто и за что… мы, видишь ли, встретились с ее сестрой. Ох, и наглая и бездушная дамочка, можешь мне поверить, Бен Ата!

— Это Мурти-то наглая и бездушная? — запротестовал он, вспоминая рассказы Эл-Ит о сестре, которую она считала своим вторым «я».

— Я ведь уже сказала — там быстро понимаешь, насколько они превосходят нас, а в чем, — нам просто никак не понять… но, клянусь тебе, Мурти настроена против Эл-Ит. Во всяком случае, страшно рада, что сестры нет рядом.

— А где же она?

Наконец Бен Ата вытряхнул из Дабиб все, что сумел, и получил представление о Зоне Три. Под конец он согласился, что — не им судить, что происходит с его бывшей женой.

Его очень расстроило непривычное состояние духа Эл-Ит. И то, что она изменилась — «О, ты бы ее не узнал! Она, как говорят, очень далеко ушла от нас, Бен Ата, и мы не можем даже сообразить, в какую сторону».

Но тут же он забеспокоился о Дабиб — ведь и Дабиб он тоже по-своему любил.

Но теперь Бен Ата даже не приходило в голову чмокнуть ее в щечку или в шейку, а потом, невзирая на ее протесты, завалиться с ней на лежанку, забаррикадировав дверь сундуком, чтобы не вторгались детишки.

Он придвинул стул, взял руки Дабиб в свои, погладил ее по волосам и держал в объятиях все время, пока она плакала. Так они и сидели. Наконец Дабиб вспомнила, что пришло время кормить детей. В том числе и Аруси. Они договорились, что на какое-то время малыш останется жить у нее, чтобы чувствовал, что его любят, что он член ее семьи.

Вот так Бен Ата утешал Дабиб. Впоследствии он часто ее навещал, чтобы повидаться с сыном, еще послушать об Эл-Ит, обсудить, что им делать дальше.

Король рассуждал следующим образом: если Эл-Ит не намерена приехать сюда, значит, он сам вполне может съездить к ней.

Но так ничего из этого и не вышло. Барабан молчал. И не приходило ниоткуда никаких указаний. Ребенок, который, в конце концов, был наследником обоих королевств, рос в семье хотя и доброй, но простой женщины.

И все-таки барабан загрохотал, но — ради Ваши. Она не хотела приезжать сюда. И мужу надо было съездить за ней самому. Супруги вернулись с двойным эскортом — отрядом ее диких всадников пустыни и пехотинцами Бен Ата. Кочевники рыскали вокруг, дикими криками и воплями выражая свое удивление и неприязнь к этому благополучному, но очень скучному, с их точки зрения, королевству, а солдаты Бен Ата флегматично шли маршем, глядя прямо перед собой.

Пока Ваши пребывала возле Бен Ата, ее люди объездили всю его страну, потому что им не по душе было сидеть на одном месте. Они много чего порассказали женщинам, которых соблазняли, и ослепленным их блеском подросткам, и их рассказы вызвали брожение в обществе, привели к переменам. Так что к тому времени, когда Ваши вернулась в свое государство, в Зоне Четыре сформировалась группа молодежи, которым удалось буквально вырвать у Бен Ата разрешение поехать вместе с ней и обучиться авантюрной жизни в пустыне.

А дальше — дальше не происходило ничего. Эл-Ит так и не приехала. И о Бен Ата Надзирающие тоже словно бы забыли. И Дабиб, и король подозревали, что всему виной неудачная самовольная поездка женщин. Оба с трудом терпели неизвестность.

Невеселые это были для них дни! И все-таки в масштабах всей страны наступили новые времена — волнующие, захватывающие, потребовавшие от всех большой затраты сил и даже жертв…

Особенно это касалось тех мужчин, в основном пожилых или средних лет, для которых смысл всей жизни заключался в службе в армии.

Вот, например, Джарнти.

Нельзя сказать, что ему нечего было делать в нынешней, теперешней армии, с меньшим численным составом, но она потеряла для него свой ореол.

Теперь Джарнти много времени проводил дома. Но теперь в его маленькой квартирке, казалось, толпились десятки детей всех возрастов; для него здесь просто не находилось места. В поисках занятия Джарнти брался за ремонт дверей, окраску стен и подобные хозяйственные дела. Он привлекал к этому старших мальчиков, и они радовались, что отец дома, с ними, ведь раньше его редко удавалось видеть. Теперь у боевого генерала всегда была озадаченная скептическая мина, как будто он сам не верил, что скатился до такого. А Дабиб, видя, что муж всерьез занялся хозяйством, и благодарная ему за это, тем не менее разделяла его чувство неловкости, стесненности, понимая, чего это ему стоит.

Иногда Джарнти беспокойно расхаживал по маленькому пространству квартиры, тогда она казалась еще более тесной, хрупкой и жалкой, а этот прославленный генерал оставался солдатом даже в старой гимнастерке, давно уже разжалованной на гражданскую службу и потерявшей свои нашивки.

Из окна его комнаты был виден павильон, элегантный среди зелени парка, а за ним открывался вид на горы Зоны Три. Джарнти ставил у окна складную табуретку и сидел часами, глядя прямо перед собой: потому что не мог поднимать голову — шейные мышцы были атрофированы после многочисленных наказаний.

Бывало, Дабиб входила в комнату и видела, как муж силится поднять голову, откинуть ее назад — но у него не получается. Тогда она бесшумно прокрадывалась назад, боясь, как бы Джарнти не узнал, что она оказалась свидетелем его неудачи. Она щадила гордость мужа, потому что очень его жалела.

— Дабиб, ты понимаешь, что вся моя жизнь пущена псу под хвост?

— Что за глупости, дорогой?

— «Что за глупости»… не сметь разговаривать со мной таким тоном! Посмотри, кем я был всю свою жизнь? И чем стал теперь?

Дабиб стояла за его спиной, а он сидел верхом на складной табуретке, тупо и мучительно глядя вперед. Она сочувственно хмыкала.

— Можешь представить себе, что я теперь чувствую? Всю жизнь был уважаемым человеком. И вот до чего докатился.

— Ну-ну, успокойся. Возможно, все еще наладится, — утешала его Дабиб.

— Не сметь разговаривать со мной таким тоном! Я вижу, для тебя все равно — что эти твои испорченные щенки, что я?

— Прости, я просто подумала…

— Наплевать мне, что ты там подумала! Всю мою жизнь — раз, и перечеркнули. Когда-то мы гордились своей армией. Мы могли держать головы вы… — Джарнти осекся, поняв, что неудачно выбрал выражение и наступила напряженная тишина. — Во всяком случае, мы твердо стояли на ногах, у нас были убеждения. И вдруг, чуть ли не за один день все превратилось в свою противоположность, черное стало белым.

— Я так сочувствую тебе, Джарнти.

— Наплевать мне на твое сочувствие. А мой отец? И какой теперь станет жизнь моего отца? Он выполнял свой долг, как его понимал, всю жизнь. А его отец — посмотри, что все эти реформы с нами сотворили. Мы превратились в ничто, вот и все, что с нами стало.

— Чем зря расстраиваться, лучше покушай, мой дорогой…

— И нечего подсовывать мне еду! Убери эту чашку горячего молока. «Смотри, дорогой, какой вкусный кусочек…» Я тебе врежу, если снова сунешься… И нечего дуться! Что это ты вдруг стала такая чувствительная? Подумаешь, не тронь ее! Можно подумать, развалишься, если трону тебя пальцем. Я тебе не ребенок, Дабиб. Удивляюсь, почему я только теперь понял, что ты обращаешься со мной, как с ребенком.

Дабиб ничего не ответила. Ее сердце разрывалось от желания утешить, поддержать, убедить, умиротворить мужа. В глубине души она полностью разделяла его чувства.

Иногда Дабиб тихонько входила в комнату, где Джарнти просиживал день за днем, стараясь поднять голову, вопреки запретам, которые всю жизнь внушали ему и его предкам, — чтобы можно было неотрывно смотреть на вершины. А Дабиб садилась рядом, ни слова не говоря, надеясь, что мужу будет легче хотя бы от осознания того, что она рядом.