Эл-Ит опустилась рядом с ним. Села совсем рядом. И снова Бен Ата, совершенно непроизвольно, чуточку отпрянул. Это ее ликование, этот восторг претили ему. Он с трудом переносил ее широкую улыбку. Хотя, с другой стороны, внутренне он даже облегченно вздохнул — значит, не всегда Эл-Ит бывает такой бледной и серьезной. Ее лицо, в розовом свете тех дальних пиков, стало таким же розово-прелестным, как у любой девушки из его прошлого, а пряди ее тяжелых волос, все еще усеянные капельками влаги после тумана, красиво обрамляли лицо. Тем не менее он заявил:

— Ты не должна так пялиться. Это нарушение наших законов. Пока ты тут, ты должна подчиняться нашим законам.

— Да. Ты прав, — прошептала она, отводя глаза.

— Вот вернешься в свою страну — пожалуйста, поступай как хочешь. — Его интонации напомнили ей старшего брата, который много лет вел хозяйство в ее доме, пока его не пригласили занять должность хранителя архивов.

— Но в нашей стране мы такие, Бен Ата.

И вдруг как будто молния вспыхнула в мозгу Эл-Ит, и ее ослепило.

— Бен Ата, у меня только что было… — Но ощущение уже ушло. Она закрыла лицо руками и раскачивалась взад-вперед, пытаясь вспомнить, что же такое только что пролетело мимо.

— Заболела?

— Нет, но почти поняла что-то.

— Ну, дашь мне знать, когда поймешь.

Сказав это, солдат поднялся на ноги и — всего на миг — поднял глаза к небесному великолепию горного рая. Бормоча про себя: «И правильно, нечего людям тратить время на ерунду…», он решительно отвернулся и затопал к павильону. Эл-Ит, медленно идя за ним вдоль узкого пруда, мимо струй — первой, второй, третьей, — тоже бросила последний взгляд на свою страну и так же решительно перевела глаза на мерцающую поверхность пруда, на которой семь бьющих вверх струй разбивали отражение тяжелого серого неба.

В павильоне все ждало их. Большая комната, полная воздуха, светлая, украшенная изящными вышивками, со звуконепроницаемыми стенами, разрисованными яркими узорами. Низкая тахта, с сильно измятой ими постелью. За стрельчатыми окнами противоположной стены все было серым. Шел дождь, и не было видно заросшего парком холма, который спускался к палаточному лагерю.

Бен Ата стоял в центре комнаты у колонны и смотрел на нее в замешательстве. Со стороны он выглядел весьма забавно, но Эл-Ит смотрела на него смущенно.

В этот миг они вдруг почувствовали взаимное дружеское расположение. Это было чувство Дружбы с большой буквы. Они оба, при всех своих достоинствах и недостатках, воплощали и представляли каждый свою страну. На их плечах лежал груз забот о своих государствах. Бен Ата понимал эту заботу о своей стране как повиновение Надзирающим. Им руководило чувство долга. Эл-Ит легче несла бремя этих обязанностей, ибо отличалась восприимчивостью к событиям и ситуациям, но тем не менее забот у нее было не меньше, чем у него. Они мысленно всегда были плоть от плоти своих народов. Такова была жизнь каждого правителя… а теперь оба вдруг ясно поняли, — и это каждого из них до глубины души возмутило, взволновало, — что все эти вечные заботы и чувство долга не помешали им совершать ошибки… Не отводя глаз, они пристально смотрели один на другого, стараясь прочесть что-то в душе партнера — за спокойной задумчивостью его серых глаз, за мягким светом ее черных глаз — суметь проникнуть глубже в мысли друг друга.

— Что будем делать, Бен Ата? — шепотом спросила она.

На этот раз он слегка вытянул вперед руку, и она сразу подошла к нему, взяла обеими руками его ладонь.

— Думать надо, — решила Эл-Ит. — Надо постараться сообразить…

Теперь он осторожно приобнял ее своими огромными лапами, как будто боясь ненароком раздавить и как бы примеривая к себе совершенно новые, совершенно нежеланные для него чувства, стараясь не замечать синяка у губы. Бен Ата вглядывался в это ее лицо, которое казалось ему сделанным непонятно из чего — может, из света? — в общем, из того, чего понять или освоить он даже не надеялся, да и не хотел, пожалуй. Его поцелуй был неловок, как поцелуй подростка. И вдруг он почувствовал, что губы Эл-Ит ожили, что она отвечает на его поцелуй, да так, что у него дух захватило. Быстрые легкие поцелуи, нежные едва ощутимые прикосновения — легкая дружеская улыбка, беззлобные насмешки, — для Бен Ата всего этого оказалось слишком много, и через минуту он снова понес ее на тахту. От него не ускользнуло, что, когда он собрался войти в Эл-Ит, она отпрянула и сжалась, как будто всем своим существом его отвергала. Он это почувствовал и, из чувства противоречия, вступил в плотский контакт, который сразу же резко оборвал. Ее интимные привычки ему было слишком трудно понять. В то время все в Эл-Ит было ему незнакомым или недоступным. А свое поведение Бен Ата счел грубым… на одно только он оказался способным — войти в женщину и овладеть ею, при этом бросив вороватый взгляд на синяк, который сам же вчера и поставил; и теперь все это заставило его устыдиться, так что, извергнув струю, он застонал и замер. И сам был поражен тем, что ощутил в душе какую-то скорбь.

Эл-Ит лежала совершенно неподвижно, и, взглянув ей в лицо, он увидел, что глаза у нее открыты и взгляд несчастный.

— Ладно, — сказал Бен Ата, — знаю, знаю, ты считаешь меня хамом.

— У вас в стране очень дурные привычки, — наконец отозвалась она, и тон ее был холодным. Но он все-таки надеялся, что еще осталась хотя бы возможность возрождения дружеских отношений.

Бен Ата вскочил, завернулся в плащ и прикрыл ей ноги синим платьем.

— Знаешь, что я сейчас сделаю, — он буквально шипел, — я намерен заказать для тебя в городе парочку платьев.

И тут Эл-Ит начала смеяться. Смех был слабый, она повернула голову в сторону, прикрыла рот рукой, но все-таки это был смех. Бен Ата облегченно улыбнулся, хотя знал, что этот ее смех запросто может перейти в рыдания.

— Что ни говори, а нам пора поесть. — Тон его еще больше напомнил ей хозяйственного братца, так что она засмеялась громче, потом перевернулась на живот, закрыла голову руками и попросила его: — Уйди, уйди отсюда, оставь меня одну.

И Бен Ата энергичным шагом удалился в предназначенные для него комнаты, расположенные справа.

У себя он принял ванну, переоделся. Надел тунику, специально предназначенную для церемоний и особых случаев, потому что в шкафу не оказалось ничего подходящего для этой встречи или свадебного завтрака.

Потом вернулся в центральное помещение. Эл-Ит уже ушла в свои комнаты. Бен Ата сел за маленький столик у стрельчатого окна, за которым накрапывал серый дождь, принесенный ветром, и сразу же оперся подбородком о руку и погрузился в размышления об их общих проблемах правителей. Здесь Эл-Ит и обнаружила его позже, но он так погрузился в свои мысли, что не услышал ее шагов.

Эл-Ит нашла у себя в шкафу легкий белый льняной халат, оставленный одной из девушек, убиравшей павильон. Сняв свое темно-синее платье, она вышла к Бен Ата в этом одеянии, в котором он сразу признал халат уборщицы.

Но не сказал ни слова. Даже подумал, что белый цвет ей идет — освежает. И даже решил, что она, пожалуй, хорошенькая, если бы только сумела подобрать другое выражение лица, более подходящее для общения с ним. Но Эл-Ит опять стала серьезной, и в тот момент это как раз соответствовало его умонастроению.

Между креслами у окна стоял небольшой квадратный столик, резной, инкрустированный цветными породами дерева. Столик этот тоже появился тут в точном соответствии с Приказом Надзирающих.

— Что будешь есть? — спросил Бен Ата.

Не успела Эл-Ит ответить, как он хлопнул в ладоши, и перед ней возникли фрукты, хлеб, горячий ароматный напиток.

— Слишком скромно. — И он снова хлопнул в ладоши. Перед ним появились холодное мясо и галеты, которыми кормили солдат в полевых условиях.

— Слишком скромно, — теперь это сказала она.

— На тебя, я смотрю, не произвел впечатления мой небольшой трюк? — с сарказмом, но довольно беззлобно поинтересовался Бен Ата.